Лизель воспользовалась вопиющим правом любого человека, у которого когда-нибудь была семья. Для него вполне нормально скулить, ныть и распекать других членов семьи, но никому _другому_ он этого не позволит. Тут уж он лезет в бутылку и выказывает верность семье. |
|
|
уверен, вам встречались такие люди – он умел всегда сливаться с фоном, даже когда стоял первым в очереди. Всегда был вон там. Не видный. Не важный и не особенно ценный. |
|
|
Эти картины и были миром, и мир похлебкой кипел в ней, а она сидела среди прекрасных книг с ухоженными названиями. Все это варилось в ней, а она водила глазами по страницам, до краев своих животиков заполненным абзацами и словами. |
|
|
На всем протяжении всемирной истории у всех диктаторов, всех тиранов и угнетателей, будь они арийцами, африканцами, азиатами, арабами или славянами, какого бы цвета ни была у них кожа, выступали ли они за народные революции или защищали привилегии высшего класса, действовали ли они именем Бога или… Развернуть |
|
|
"По всем статьям, забирать такого мальчишку, как Руди, — просто грабёж: столько жизни в нём, столько всего, ради чего стоит жить, — и всё же я почему-то уверен, что ему бы понравились этот битый камень и разбухшее небо в ту ночь, когда он скончался. Он бы заплакал, обернулся и улыбнулся — если бы… Развернуть |
|
|
День стоял серый - цвета Европы. |
|
|
Разве признаваться в том, что боишься, — это трусость? Радоваться тому, что жив — трусость? |
|
|
Чтобы быть ребенком, необходимо, чтобы у тебя было детство. |
|
|
Начиная книгу, ты как будто садишься в поезд, увозящий тебя на каникулы. |
|
|
Война явно размыла границу между логикой и суеверием. |
|
|
... и даже изо рта у нее пахло «хайльгитлером». |
|
|
Паранойя в одиннадцать лет свирепая. Прощение в одиннадцать лет опьяняет. |
|
|
Солнце размешивает землю. В тот момент Лизель вспомнила эти слова лишь потому, что стоял такой теплый день. На Мюнхен-штрассе она вспоминала события минувшей недели. Видела евреев, бредущих по дороге, их потоки, их массу, их боль. Она решила, что в той… Развернуть |
|
|
Храбрецы — это не те, кто не боится. Такие люди — безрассудные, они не понимают, что такое риск, и потому подставляются, не осознавая опасности. Всякий, кто не может оценить грозящую ему опасность, заодно подвергает риску и окружающих его людей. Такие мне в нашей команде не нужны. А вот кто мне… Развернуть |
|
|
" У людей не то сердце, что у меня.Человеческое сердце - линий,тогда как мое - круг, и я бесконечно умею успевать в нужное место в нужный миг. Из этого следует,что я всегда застаю в людях лучшее и худшее. Вижу их безобразие и красоту и удивляюсь, как то и другое может совпадать. И все же у людей… Развернуть |
|
|
«Когда Лизель наконец выплакалась и поднялась на ноги, Руди обнял ее одной рукой, как делают закадычные друзья, и они зашагали домой. Никаких просьб о поцелуе. Ничего подобного. Можете полюбить Руди за это, если хотите.» |
|
|
Трудно согреть руки, если души еще дрожат. |
|
|
Когда-нибудь вы умрете. |
|
|
— Похоже, — предположил Папа, — мне больше не придется обменивать самокрутки, а? Ты успеваешь воровать эти книги быстрее, чем я — покупать. |
|
|
Красивая девочка. Теперь вся смерть у нее впереди. |
|
|
«Мне этого никогда не узнать и не понять до конца: на что способны люди». |
|
|
Вот только серебро в его глазах было не теплое, как у Папы, - там уже профюрерили. |
|
|
Новости в Аушвице, особенно плохие, подобны масляному пятна на бумаге. |
|
|
После всего этого прошло много лет, но у меня до сих пор полно работы. Могу точно сказать вам, мир — это фабрика. Солнце размешивает ее, люди ею управляют. А я остаюсь. Я уношу их прочь. |
|
|
«Лизель хотела, чтобы Руди ее поцеловал. Ей захотелось, чтобы он потянул ее за руку и привлек к себе. Все равно куда. В губы, в шею, в щеку. Вся ее кожа была пуста для него, ждала его.» |
|
|