Блистательные годы. Гран-Канария

Глава 38

– Доктор Мердок болен, – сказал Дункан. – Я доктор Стирлинг.

– Бедная Энни! – Лесник опустился на низкий деревянный стул и обхватил голову руками.

Посмотрев на исполненного отчаяния отца, дети заплакали. Женщина привлекла их к себе, успокаивая скорбным шепотом:

– Не плачьте, мои бедняжки, хотя теперь вы все равно что остались без матери.

Дункан не подал вида, что обескуражен таким приемом в такое время. Из ниши в дальнем конце комнаты доносилось затрудненное дыхание. Он поставил саквояж Мердока на стол и подошел к низкой кровати, на которой лежала больная.

С одного взгляда он убедился в серьезности данного случая. Тут не было необходимости в научной атрибутике, характерной для его недавней работы. У этой пациентки, молодой деревенской женщины, все еще красивой, несмотря на разрушительные последствия инфекции, была долевая пневмония обоих легких. И она умирала.

Его охватило сильное волнение. Это было побуждение к битве, пьянящее, непреодолимое. Вместе с желанием сражаться пришло ощущение силы, которое прокатилось волной по всему его существу. Эта женщина могла умереть, но она все еще была жива. И он не позволит, он не должен позволить ей умереть.

Он снял пальто, закатал рукава рубашки, заговорил с женщиной у камина.

– Мне нужно чтобы вы набрали снега, – сказал он. – По крайней мере два-три ведра.

Дункан подошел к обеденному столу, открыл саквояж. Он ясно видел план своих действий: бороться с лихорадкой, поддерживать слабеющий организм больной до наступления кризиса.

Сначала он устроил свою пациентку поудобнее, сняв с нее разношерстную груду одеял и накрыв одной простыней. У него не было льда. Но природа дала ему другую субстанцию, ничем не хуже. Когда принесли снег, он щедро использовал его, обложив им горящее, истощенное тело.

Он трижды обкладывал молодую женщину снегом, затем при свете масляной лампы достал термометр и смерил ей температуру, после чего взял шприц и осторожно ввел небольшую дозу стрихнина.

Прошел час. Двое детей уснули у камина на старом, подбитом конским волосом диване. Недоверчивая соседка прекратила свои причитания и смотрела на Дункана с невольным интересом и уважением. Маккелви тоже, казалось, сознавал, что его жену пытаются спасти.

– Доктор, – прошептал он, – как вы думаете, у нее есть шанс?

– Помолчи, Джон Маккелви, – тут же вмешалась женщина, – и позволь доктору делать свое дело.

Наступило три часа ночи. Сидя у кровати, взлохмаченный, с расстегнутым воротником рубашки, держа палец на запястье больной, Дункан вдруг почувствовал, как все в нем замерло. В течение последних двух часов он не раз применял стрихнин; он бросил все свои силы на борьбу с заболеванием. Температура оставалась неизменной, дыхание не ухудшалось, но сердцу, казалось, уже ничто и никто не в состоянии помочь. Пульс под пальцами Дункана затрепетал, запнулся, снова слабо затрепетал, а затем погас.

– Да, – печально пробормотала женщина рядом с ним. – Вы сделали все, что могли, доктор, но она ушла.