Фирс Фортинбрас

2

Из актёров мы с Бережковой последними покидали квартиру Хунглингера. Роман ещё там что-то обсуждал с оператором и режиссёром, и кто-то оставался убирать на кухне, а мы с Настей уже спустились по лестнице, когда внизу нас догнали на лифте два Саши, художник и звукорежиссёр. Вышли на улицу вчетвером.

Расходиться не торопились.

Саша-звукорежиссёр угостил сигаретой.

Минута выбора. По домам – или как?

За знакомство? За встречу? За успех безнадёжного дела?

– Должна тебе заметить, выглядишь ты недурно.

– Мерси. Как раз тебе комплимент хотел сделать.

– Хотел – значит не сделал.

– Ну почему же. Цветёшь!

– Конечно, цвету. Развод – второе рождение.

– И второе дыхание, – вмешался художник Саша.

– А вы не подслушивайте.

– Ну так что? Идем в «Пики»? Это туда, – показал мне Саша-звукорежиссёр. – Наши там уже.

Дело хорошее, но:

– Мне надо денежку поменять.

– И мне, – сказала Настя. – Обменник за углом.

Вот и славно. Пошли.

Нет, это она сказала:

– Пошли.

Похоже, я не торопился домой.

Но ей действительно шла короткая стрижка с косой чёлкой. Я знал её только с длинными волосами. Роскошные волосы были. Почему-то вспомнилось, как попадали мне в рот, когда мы вдвоём засыпали на левом боку. С этой новой причёской было что-то мне в ней незнакомое совершенно.

– Честно сказать, я думала, ты действительно Фортинбраса изобразишь. Ведь хотел.

Смотри-ка, помнит, что я говорил о Фортинбрасе. Это моя химера, моя мечта, мой фантом – Фортинбрас. Не Гамлет какой-нибудь. Фортинбрас.

– Ну нет, Фотринбрас не такой. Фортинбрас не аферист. И ни один инфернальный аферист недотягивает до Фортинбраса. (Я мог бы сказать «до реального Фортинбраса»…)

Лучше не начинать. О Фортинбрасе долго могу.

Но Настя меня уже представила Фортинбрасом.

– Конец серии. Выход Фортинбраса, – воображала она. – Итог. Черта. Самое то. Хотя да, рано. Тебя надо в конце всего сериала выпустить. Груда трупов – и ты, Фортинбрас.

– А получается, что Полоний.

– Почему Полоний?

– Потому что первого хлопнут. Как Полония – первого.

– Отец Гамлета был первым.

– Еще Йорика вспомни. Полоний – первый.

– Ладно, тогда я Офелия. Предчувствую, что на очереди.

– Ты же вроде из главных?

– Все смертны.

– Вот скажи мне, зачем в каждой серии убивать?

Она не знала зачем. Она сказала:

– Концепция.

За разговорами о героях Шекспира подходили к обменнику – издалека было видно: закрыт, но рядом с крыльцом ошивается хмырь в невзрачном плаще.

Настя дала мне свои пятьдесят баксов, я присовокупил их к заработанной мной сотенке и направился к тому, он даже не смотрел в нашу сторону.

Тоже ведь спектакль. По неписаному закону (сценарию) будем придерживаться порядка действий. Я подойду и поинтересуюсь курсом, он назовёт; я скажу, что у меня сто пятьдесят, но не буду показывать; он достанет из кармана внушительную пачку российских банкнот и на моих глазах отчитает поболее полмиллиона, прибавит мелкие и даст мне – теперь пересчитаю я; уберу, достану в трёх купюрах наш гонорар, он проверит на ощупь подлинность, уберёт; обмен состоится. Отклонение от сценария чревато осложнениями. Меня кинули на сто долларов, когда я однажды вопреки обычаю дал, как последний лох, зелёную купюру вот такому же хмырю, прежде чем он собрался отсчитать мне в рублёвом эквиваленте. Развели меня так ловко, что я сам даже засомневался, а были ли у меня вообще деньги. С тех пор я стал наблюдательнее – меня занимало спокойствие этих ребят: не оглядываются, не стреляют опасливо взглядом. Сейчас, когда он медленно отсчитывал жёлтые купюры с фасадом Большого театра (всего-то семь – по сто тысяч каждая), я смотрел не на его пальцы, но на лицо – выражение индифферентности, отвечающее процедуре, восхищало меня; здесь было чему поучиться.

– В театре нам не платят, – сказала Настя, принимая от меня свою долю. – Наш директор исчез со всем, что было.

– Да, я слышал эту историю.

– Буткевич – палочка-выручалочка наша, подарок небес.

– Тебе сколько за день съёмок? Пятьдесят?

– Побольше.

– Просто ты мне пятьдесят дала.

– Половину.

Это меня успокоило. Если бы он мне, как мне подумалось, вдвое больше, чем ей, заплатил, – я бы не знал, что и подумать тогда. А так – ничего. В порядке вещей.

– Ты уверена, что мы в эти «Буби» хотим?

– В «Пики». Нет, не уверена. Есть предложения?

– Ну к нам ты вряд ли захочешь.

– К вам? Её Рита зовут?

– Рина.

– Сознайся, ты ведь пошутил.

– Рина. Правда Рина.

– Я о другом. Не прикидывайся.

А! Вот о чём. Это я только в шутку мог допустить, что она захочет познакомиться с Риной.

А я что сказал? Я и сказал, что она вряд ли захочет.

– Но и ты. Ты ко мне вряд ли захочешь. Далековато, – сказала.

Ага, далековато. Нельзя в одну реку войти дважды – это её давнее, по сути, последнее, с тех пор мы с ней и не виделись.

– Мама жива?

– Нет. В декабре ещё. Ты не знал?

– Не знал. Сочувствую.

– Да ни хрена ты не сочувствуешь, Кит! Какое сочувствие? Ты же помнишь её. Мы об этом сто раз с тобой говорили. Какое сочувствие?.. Ладно, хорошо, в «Пики» идём.

Ну идём. Идём и молчим. И что я сказал не так? Я бы тоже мог сказать про сочувствие. Вообще-то ей раньше я всегда отвечал. И конечно, я помню мамы её состояние. Но мы теперь шли молча. Что раньше, то раньше. Раньше мы слово за слово – и уже ссора. На ровном месте практически. Без предпосылок. Не пара, а двойной генератор самовозбуждения. А итог был каждый раз один. В декорациях сексодрома. Яростная разрядка, беспощадная к соседям.

Что, Кит, заскучал по такому?

Оба Саши, художник и звукорежиссёр, далеко не ушли. Оба остановились перед уличным продавцом кухонных инструментов, явно кустарного производства. На складном столике были разложены корнеплоды, в одной руке продавец держал картофелину, в другой – так называемый овощной нож для праздничного оформления стола, что-то среднее между спицей и штопором, – он демонстрировал публике, как эта штука работает: высверливал корнеплодную спиральку, будто бы предназначенную для жарки в растительном масле. При этом продавец не закрывал рта, произносил заученный рекламный текст, величая свой нехитрый товар «незабываемым подарком хозяйке». Кроме двух Саш, любознательная старушка и сильно датый субъект составляли публику продавца-демонстратора.

– Берите на все, – сказала Настя обоим Сашам, когда мы к ним подошли сзади.

– Хорошо работает, – обернулся художник Саша, – так бы и смотрел.

– Ладно, насмотрелись, идём, – сдался Саша-звукорежиссёр.

Мы вместе тронулись в «Пики», причём звукорежиссёр Саша на прощание пожелал продавцу «неизменного успеха» и сказал, как знакомому, «увидимся». Тут выяснилось, что он и в самом деле купил эту бессмысленную спицу-штопор. Зачем? А затем, что взял он себе за правило покупать в конце съёмочного дня такую вот металлохреновину, и хорошо, что дешёвка, это он себе примету придумал – если не купит сегодня с полученных денег, завтра сериал прекратится, конец лафе. Как бы персональная жертва во имя общего блага.

– Лучше бы нищим пожертвовал, – Настя сказала.

– А вот когда накоплю штук двести, тогда и нищим раздам.

– Ой, не поймут. Заколют на месте теми же спицами.

– Далеко вперёд глядит, – художник Саша сказал. – Двести съёмочных дней! Ну оптимист!

Я другую представил картину. Этот Саша- звукорежиссёр, состарившийся уже, за таким же складным столиком распродаёт бесчисленные спицы-штопоры благодарным зрителям долгоиграющего сериала, не уступающего по длине мексиканской мыльной опере, которой нас так долго баловало родное телевидение. Впрочем, я не смотрел.

Мы вошли в «Пики».

Место это супердемократичное. Гремела «Бони М.», но и неровный шум здешних голосов был громок – народ пытался пересилить музыку. Сигаретный дым стоял, как пар в парилке. Пили тут и пиво, и водку, и водку с пивом. Мих Тих и ещё трое вроде бы «наших» (их, кажется, видел у Хунглингера) занимали столик за вешалкой, а мы пошли к единственному свободному, у окна.

Долгие технические мельтешения вроде замены шаткого стула или хождений к барной стойке – ради выбора чего взять и выбора сколько – при всей их рутинности имели важный практический результат: перед Настей оказался высокий стакан с каким-то коктейлем, а перед нами – гранёные стопки и «Распутин», славный тем, что умел подмигивать с этикетки. Саша-художник взял на себя обязанность разливать «Распутина». Вообще-то 0,7, да еще с перспективой. А я передумать почти что замыслил. Распутину подмигнул, он вряд ли заметил. Чокнулись, Саши опрокинули дуэтом, я прополовинил, та ещё водка, – на меня посмотрели, как на отщепенца, но наш случайный порядок не поэтому обнаружил неустойчивость, логика общения её предопределяла.

Саши о чём-то своём спорили горячо. Может быть, у них слух лучше, чем у нас с Настей, – сдвигать стулья друг к другу им было незачем, ну а нас эта громкая музыка буквально сблизила по лучам угла, то бишь по сторонам стола, – просто на самый угол.

А тут ещё подкрался Мих Тих – сильно уже подшофе. Радость переполняла его. Он обнял нас сзади за плечи, меня и Настю, и стал восторженно говорить, как нас любит и как это здорово, что мы все в одном проекте. Кажется, так – насколько это можно было разобрать сквозь музыку. Когда он вернулся к своим, Настя сказала, но чтó, я не расслышал. А потом повторила громче: он думает, что мы ещё вместе.

Мне тоже так показалось: он помнил нас, когда мы были вместе ещё.

Я спросил глазами: как ей коктейль? Ответила глазами: попробуй. И подвинула мне. Да. Нормально. Коктейль. Соломка, побывавшая в наших губах, притязала на значение символа, только чего?

Спросил: алаверды? В смысле водку – из моей стопки. Ну, юмор такой. Хотя почему юмор? Взяла, поднесла к губам с серьёзным видом – это даже глотком не назвать, отведала, демонстративно поморщилась: пей сам. Взыскательный дегустатор.

Я спросил, помнит ли она, как мы пили на брудершафт. Но она не расслышала – сильно гремело. Повернулась ухом ко мне, словно хотела похвастаться серёжкой. Маленькая такая изумрудинка посреди мочки. Я приблизился к уху, но повторять не стал, а потрогал серёжку губами.

Гвоздик-серёжка. Серьга-гвоздик. И с той стороны языком.

Бывший муж подарил?

А вот все ли он знал её уха тайны?

Отпустил. Откинулся на спинку стула. Она выпрямила спину и стрельнула глазами на Саш, занятых своим разговором, но тут же, словно пожалев об этом взгляде, криво – адресно – мне – усмехнулась, наморщив лоб.

«Что-то мне здесь не нравится». – «И мне тоже». Она: «Есть предложения?» Уже сегодня я слышал этот вопрос – сам её спросил: «Приглашаешь?» – «Да ты и мёртвого уговоришь».

Ха-ха, я ведь не уговаривал. Но правда: отметить встречу – это святое. Только нехудо бы мне позвонить.

Она спросила, есть ли у меня жетон. Тогда звонки по городу перевели на жетоны, при любой инфляции они оставались просто жетонами. Будка телефона-автомата стояла перед входом в «Пики».

У меня жетон был. Но я ещё не придумал, что сказать в телефонную трубку. Поэтому, встав из-за стола, я решил сначала зайти в туалет. Вход туда отгораживался тонкой стеной, со стороны зала украшенной изображением чёрных сердец – масть «пики». С той стороны к этой перегородке прикреплены две раковины с зеркалами. Стояла деваха, ждала. Я её не рассматривал, понял, что ждёт, и тоже стал, как бы заняв очередь.

Она действительно ждала, но не то, что я думал.

– Молодой человек, хотите минет?

Я – неподдельно:

– Прямо здесь?

Она показала пальцем на одну из дверей туалета и, сочтя мой вопрос за выражение согласия, нежно промурлыкала: «Десять баксов всего, и максимум удовольствия».

Из всех форм любви не признаю только продажную, сказал мой знакомый однажды, и я с ним согласен (судя по тому, что опыта покупки любви за деньги у меня до сих пор не было). Но где тут любовь? При чём тут любовь? Тут даже изменой не пахнет. Это что-то другое совсем. Аттракцион. Вроде комнаты смеха.

Она положила мне руку на плечо, у нас уже был контакт, «идём, идём, хорошо будет». И во мне возликовал демон абсурда, чей, впрочем, зов довериться ему и только ему, а не какому-то там объяснимому вожделению, тут же заглушили удары крыл богинь благоразумия и благонамеренности.

– Увы, – сказал, – неплатёжеспособен.

– А чё так? – спросила, теряя ко мне интерес.

Я открыл дверь в туалет и услышал брошенное в спину:

– Работать надо!

Весело было смотреть на свою жизнерадостную струю: молодость, никакого тебе простатита, никакой аденомы!

Вышел, мыл руки под краном. В зеркало видел её у стены, она отстранённо копалась у себя в сумочке, ожидая, когда этот козёл исчезнет.

Вернулся за стол. Настя о чём-то говорила с двумя Сашами. (Музыка стала тише?)

Увидев моё лицо:

– Приключение?

(Да, тише. Или слух у меня обострился?)

Но что же моё лицо выражало? А ничего такого особенного. Просто я, кажется, не играл, вот и написано на лице – читай не хочу.

Наверное, улыбался. Наверное, олицетворял собою нечто.

Наверное, верность.

(Хотел написать «супружескую», но нет, конечно, – надо брать шире.)

Коктейль, пока меня не было, она допила почти весь – готова была уходить.

Я наблюдал, как её коктейльная трубочка, послушная губам, осушает дно стакана, позвякивая о стекло остатками льда.

Не сдержался:

– Знаешь, там за перегородкой краса-дéвица оральным сексом промышляет.

Подняла глаза на меня:

– Да ты что? Ну и как?

Настя очаровательна.

– Сказал, что нет денег.

– Ага, ты это любишь – обманывать.

Напомнила:

– Ты хотел позвонить.

Точно. Встал и пошёл звонить – на улицу.

В будку вошёл. Опустил жетон, снял трубку. Или стоп. Что сначала – сначала трубку снимали или опускали жетон? Не важно.

Что сказать, я так и не придумал. Скажу, чтобы не ждала, не жди, потом расскажу, встреча тут у меня, не телефонный разговор. Как-то так, только не про сериал. Про сериал, когда домой приду. Будет как бы сюрприз.

– Рин, привет, всё хорошо?.. У меня тут встреча, потом расскажу. Ну ты не жди. Похоже, задержусь. У меня есть что тебе сообщить. Хорошее… Удивишься.

Трубка ответила голосом Рины:

– Знаю про твоё хорошее. Ты же весь на виду.

– В смысле это каком? – спросил, теряя роли рисунок.

– В прямом. Всё о тебе знаю.

Мог бы сморозить что-нибудь, если бы не раскрыла карты:

– Тебя в сериал взяли.

– Кто сказал?

– В новостях сообщали.

Это было так невероятно, что я даже поверил.

– Ну, сам подумай, кто мог сказать? Кирилл, кто же ещё. Вот – смеётся… Всю правду о тебе рассказывает…

– Не понял, Кирилл – у нас?

– У вас! – передразнила Рина. – У тебя, а ты где-то шляешься.

Кирилл никогда у нас не бывал. А тут здравствуйте. Это впервые. Понятно, он раньше отснялся, ушёл прежде меня, потом позвонил нам домой, меня ещё нет, застал Рину, которая пришла с работы, рассказал ей, какую оказал мне услугу, напросился в гости – со мной обсудить итоги дня и творческие планы на будущее.

Всё это очень хорошо, но мне не понравилось. Кирилла у нас никогда не было, а тут здравствуйте.

Она даже не спросила, когда я приду. Моё отсутствие воспринимала как должное.

Не понравилось.

Я сказал:

– Ждите.

Вернулся в «Пики».

Настя сразу догадалась, что не так что-то.

– Планы меняются?

– Есть проблемка. В общем, там дома кран прорвало, надо ехать спасать. Ну, мы встречу с тобой потом отметим. В следующий раз.

– Встречу? – усмехнулась (о, эта усмешка мне хорошо знакома). – Нет уж, – сказала, – теперь проводы. Иди. До поминок.

– Почему же поминок?

– Потому что коньки откинешь, сам знаешь.

И вновь отвлеклась на Саш. Разговор у них был о Тарковском.

– Это да, – вспомнил я о продюсерском замысле.

– Ладно, ступай. Фортинбрас.

Ну и при чём тут Фортинбрас, думал я, выходя на улицу. Просто решила меня поддеть Фортинбрасом.

Как-то коряво получилось, плохо «кран прорвало» изобразил. Глупо, глупо. Да потому что она меня знает как пять пальцев. Ну так что же, всё к лучшему. Нет, правда. Два раза куда там нельзя войти? В реку? Ага. И нечего в гости ходить, когда у самого гости. В магазин просроченных продуктов я сегодня не пойду точно. Самая дешёвая просрочка – в подвале расселённого дома за Центральным рынком. Позавчера я там побывал впервые. Купил банку сайры. Не помню, сказал ли Рине про срок годности, но суп получился вполне. Вполне сносный. Обычный рыбный суп. Из консервов.

Платёжеспособный гражданин-потребитель, я посетил «стекляшку».

Купил фруктов, сардельки, замороженную фасоль и бутылку молдавского коньяка.

На ящиках, именуемых стеклотарой, сидели перед «стекляшкой» бабуси. Они разложили свой товар на парапете у бывшего памятника – кто солёные огурцы продавал, кто сушёные грибы, кто вязаные носки, одна предлагала комнатные растения. Был у неё в небольшом горшочке непонятный суккулент с распустившимся цветком, похожим на миниатюрную астру. За отсутствием других цветов купил этот. Весна!