Рейнеке-лис. Ренар-лис

IV. Рейнеке-лиса осуждают на казнь

Лишь только пронеслась весть при дворе, что лис действительно сам идет, – все большие и малые звери вышли посмотреть на него. Не много было между ними доброжелателей, но зато очень много лютых врагов лиса. Впрочем, это казалось Рейнеке не слишком важным (или он так притворялся), и бодро, безо всякого смущения, шел он с племянником Гримбартом по главной улице. Он так гордо выступал, словно стал королевским сыном, притом совершенно чистым от всех обвинений. Таким явился он к королю и предстал перед ним, окруженный всем двором. Умел же он казаться спокойным!

– О благородный король, наш великий повелитель! – заговорил Рейнеке-лис. – Вы великодушны и могущественны, вы первейший из всех по храбрости, высокому своему сану и благородству. Я прошу вас удостоить меня вниманием. Смело могу сказать, что вы не видали слуги вернее и бескорыстнее меня. За это именно многие здесь, при дворе, и нападают на меня. Если бы вам казалась вероятною ложь моих врагов, я мог бы лишиться вашей милости, чего все здесь желают. Но, к счастью, вы взвешиваете каждое слово, жалобам внимаете так же, как и защите. И если я оклеветан пред вами, все же я спокоен и полагаю, что верность моя вам известна и что я страдаю за преданность вам.

Таким явился он к королю и предстал перед ним, окруженный всем двором

– Замолчите! – промолвил король. – Лесть не поможет вам. Ваши злодейства велики, и вы подлежите казни за них. Разве вы соблюли мир, дарованный мною зверям и закрепленный мною клятвою? Смотрите: перед вами петух Курогон. Вы, коварный разбойник, съели его детей одного за другим… Преданность же мне вы, вероятно, хотите тем доказать, что враждой оскорбляете мой сан и шельмуете моих слуг? Браун-медведь едва ли останется в живых, а Гинце-кот потерял здоровье. Но мне нет пока надобности говорить: здесь обвинителей много – и много против вас очевидных улик. Едва ли вы в состоянии будете оправдаться.

– Государь! – отвечал лис. – Разве я виноват в том, что Браун-медведь в крови и израненным возвратился к вам? Ведь он сам надумал залезть к крестьянину Силе за сотами, где на него и напали мужики с дубьем и дрекольем. Что же? Ведь он силен – сам мог помериться с ними. Он достиг бы воды раньше, чем его избили, если бы, как храбрый мужчина, грудью стал за себя. Разве я виноват, что Гинце-кот, почетно принятый мною и угощенный по средствам, не мог удержаться от воровства – ночью прокрался в жилище патера и там получил неприятность? Виноват ли я, что так глупо они поступили? Нет, это могло бы помрачить блеск вашей короны! Хоть теперь и разъяснилось все дело пред вами, вы можете поступить с вашим слугою, как хотите – в пользу мою или во вред: во всем ваша воля. Изжарить, ослепить, повесить или голову снять с меня вам будет угодно – я на все готов хоть сейчас. Все мы ходим под вами – всех нас держите вы в своей власти. Могущественны вы и велики. Что же будет, если слабый вздумает бороться с вами? А если вы меня и казните – право же, немногого добьетесь! Но пусть будет что будет: я готов умереть за правду.

Вмешался тут и баран, Беллин по прозванию:

– Настало время! – сказал он. – Мы все с жалобою к вам, государь наш.

Пришел также Изегрим-волк, окруженный своими родными, Гинце-кот, Браун-медведь и стада разных других зверей. Явился осел Больдевин с косым зайцем Лампе; прибежал пес Вакарлос с бульдогом Рином. К ним примкнула Метке-коза и Гермен-козел; явились также белка и горностай. Вол с лошадью не замедлили прийти; а дальше виднелись и другие звери из разных мест, как то: лань и олень, бобр, куница и кролик. Все гурьбою вошли, теснясь, толкая друг друга. Прилетела цапля Бертольд, и Маркиз-сойка, и долговязый Люткe-жypавль; селезень Тибке и гусь Альгайд приказали доложить о себе королю; было тут еще много других зверей и птиц. Жалобно пел скорбный петух Курогон со своей небольшой семьей. Слетелось столько птиц, сошлось столько зверей, что всех невозможно и перечислить.

Все приступили к Рейнеке в надежде, что выйдут наружу его злодеяния и он примет за них возмездие, – и подошли к королю со свободной, беглой речью. Страшно росли жалобы, и всюду слышались рассказы о давнишних и новых злодействах Рейнеке. Такого обилия жалоб, такой массы преступлений и обвинений никто никогда еще не слыхал во время суда перед троном. Рейнеке-лис был спокоен и ловко отделывал всех обвинителей. Начнет говорить – так и польется блестящая речь в его оправдание, поражая всех истиной. Он умел все отклонить, все представить в ином свете. Если послушать его, так он не только прав, но еще и сам может всех обвинить и опозорить. Но наконец восстали все истинно честные – и уличили злодея: все его преступления явно вышли наружу.

Приближался конец для лиса, так как в совете порешили в один голос: «Рейнеке-лис заслуживает лютой смерти! В силу закона взять, связать его крепко и повесить, чтобы он позорною смертью искупил все свои преступления».

Тут уж и убедился лис, что дело кончено, что речи ему немного помогли. Сам король, поднявшись с трона, произнес над ним приговор. Перед глазами хищника вдруг промелькнул жалкий и позорный конец его. В это время его уже схватили и крепко связали.

Пока связанный Рейнеке молча стоял, а враги торопились поскорее вести его на казнь, друзья его – Гpимбарт-бapcyк, Мартын-обезьяна и много других близких ему зверей были грустны и толпились с печалью на сумрачных лицах. Они с явным ропотом выслушали решение совета и опечалились больше, чем можно было ожидать. Нужно заметить, что Рейнеке был одним из первых баронов, и вдруг всего лишился – могущества, чести, дворянства – и осужден на постыдную смерть. Как же не смутиться тут всем родным? Они гурьбою вышли в отставку и все, сколько их было, удалились, распростившись со двором.

Королю неприятно стало, что его оставили вдруг столько рыцарей. Он увидел, что у лиса было довольно родни, которая удалилась теперь, будучи огорчена ожидавшею его смертью. Позвав одного из своих приближенных, он заметил ему:

– Правда, Рейнеке зол, но нельзя не признать, что двор не может обойтись без многих его доброхотов.

Но волк Изегрим, Гинце-кот и Браун-медведь с жаром хлопотали около узника, старались поскорее привести в исполнение наказание над своим врагом – и вывели Рейнеке в поле, где возвышался эшафот.

– Ну, господин Изегрим, – обратился озлобленный Гинце к волку, – припомните искусство, ненависть, злобу и козни, с какими Рейнеке повесил вашего брата. Как он весело шел тогда с ним к эшафоту! Вы тем же отплатите ему теперь. Подумайте и вы, Браун, как он обесчестил вас, как у Силы на дворе он предательски отдал вас в руки злой деревенщины – баб и мужиков, предал вас побоям и поруганию. Об этом везде идут толки. Не спускайте глаз с него и крепче держите. Ведь если он увернется от нас или кознями и хитростью как-нибудь освободится от виселицы – право же, мы никогда не дождемся отрадной минуты отмщения!

– Что слова-то тратить понапрасну! – ответил волк коту. – Скорее дайте мне крепкий шнурок, чтобы сократить ему муки!..

Так говорили они между собою, ведя Рейнеке-лиса к месту казни. Рейнеке слушал их молча, но наконец заговорил:

– Странно, что вы, ненавидя меня и пылая местью, не знаете, как приступить к делу. Ваш приятель Гинце-кот мог бы дать вам хороший шнурок. Он сам уже испытал его, когда ночью ходил в жилище патера за мышами. Вы же, Браун, и вы, Изегрим, чересчур уж спешите повесить меня. Но смотрите, удастся ли?..

Король со всем своим штатом также отправился на место казни. К ним примкнула и королева с своей свитой. Позади них была толпа бедняков и богатых. Всем хотелось взглянуть на казнь разбойника лиса.

– Еще несколько минут – и мы покончим со злодеем!

Волк между тем толковал со своей родней и друзьями, уговаривая их теснее сомкнуться друг с другом и не спускать глаз с коварного Рейнеке-лиса, – так велика была боязнь, что он уйдет от них. Особенно же жене своей волк беспрестанно повторял:

– Смотри же, жена, крепче держи его, злодея. Если он уйдет от нас, мы просто погибнем от срама!

И медведю он сказал:

– Как вас-то позорил он всегда! Сегодня вы можете щедро расплатиться с ним за все. Кот полез уже и закрепляет там наверху веревку. Вы же помогите мне лестницу приставить. Еще несколько минут – и мы покончим со злодеем!

– Только приставьте лестницу, – ответил Браун, – а я уж подержу ее вам.

– Как вы все хлопочете, – заметил Рейнеке, – чтобы скорее повесить меня! Нет чтобы защитить меня, стать за меня горою, облегчить мою участь своим состраданием. Я, пожалуй, просил бы о пощаде, но какая в этом польза? Изегрим зол на меня: он даже свою жену подучивает не сводить с меня глаз, чтобы я не убежал. Но припомни она былое – и не стала бы вредить мне! Если же мне суждено умереть, – я бы желал, чтобы скорее все было кончено. Тоже ведь было и с моим отцом, но быстро все прошло, да и меньше народу любовалось его смертью. И что же? Если вы еще будете медлить – не оберетесь срама!..

– Слышите, – сказал медведь, – как дерзко злодей говорит с нами? Так поспешим же, друзья. Наступает конец лису…

– Я вижу перед глазами смерть свою…

Рейнеке же в это время думал в страшной тоске:

«Ах, если бы мне выдумать теперь что-нибудь поновее да получше, так, чтобы король, умилившись, отложил казнь. Троих же заклятых врагов моих, которым я причинил много вреда и которые так сильно желают моей смерти, оставил бы ни при чем!.. Надо обдумать все это, авось и есть еще средство. Чего доброго, как раз потеряешь жизнь: опасность слишком близка. Но как спастись?.. Все беды вдруг обрушились на меня. Король разгневан; друзья удалились; враги же ожесточены и сильны. Немного же я успел. Я всегда мало уважал королевскую власть и разум всех его мудрецов. Но, как ни велики мои провинности, я все же рассчитывал отвратить от себя беду. Только бы удалось мне как-нибудь заговорить – тогда уж, наверное, меня не повесят. Не буду терять надежды: может быть, что-нибудь и удастся?»

И вот с лестницы уже, то есть перед самой виселицей, Рейнеке обратился к народу:

– Я вижу перед глазами смерть свою: мне нет уже избавления от нее! Об одном прошу всех вас, кто слышит меня здесь: прежде чем расстаться с жизнью, мне бы хотелось открыто исповедаться перед вами, чистосердечно сознаться во всех прегрешениях, чтобы обвинение не пало напрасно на кого-нибудь в таком преступлении, которое втихомолку было совершено мною. Этим я хочу оградить вас от напастей в будущем. Верю и надеюсь, что Бог наградит меня за этот поступок.

Многие ощутили жалость в своем сердце.

– Просьба не велика, да и жить осталось не много! – слышался говор в толпе.

Обратились с просьбой к королю, и он позволил выслушать Рейнеке-лиса. Этот последний почувствовал облегчение: перед ним мелькнула надежда избавиться от виселицы. И, вполне оправившись, он продолжал.

– Бог да поможет мне! В этом собрании я не встречаю никого, кто не был бы обижен мною. Еще бывши совсем маленьким ребенком, едва отвыкнув от груди, я стал водиться с обществом маленьких ягнят и резвых козляток, бегавших на воле вокруг сада. Блеяние их молодых голосов восхищало меня. Вдруг я почувствовал однажды непреодолимую потребность в лучшей пище – и скоро узнал ее на деле. Раз я до смерти укусил ягненка и напился его крови. Вкусной мне показалась его кровь! Я умертвил еще четверых младших козлят и съел их. А затем стал упражняться и дальше: не щадил ни гусей, ни кур, ни уток, ни цесарок – где бы они мне ни попадались; многих просто зарывал в песок, если аппетит проходил, и мне не хотелось пить.

А вот и еще приключение. Однажды зимою на Рейне я познакомился с волком. Он караулил там добычу. Тотчас начал волк уверять меня, что он в родстве со мною, и даже смог по пальцам высчитать степень родства. Я не спорил с ним, и мы заключили союз и поклялись всегда быть вместе, как братья. К сожалению, дружба эта принесла мне только вред. Мы вместе обошли все окрестности. Он все крал помногу, а я – понемножку. По условию между нами все добываемое должно бы быть общим, но таким оно никогда не бывало: он произвольно делил все, и никогда я не получал половины. Да то ли еще испытал я! Если он крал теленка или добывал вола, если я заставал его среди изобилия, если, например, он пожирал только что убитую им козу, а недорезанный еще козел бился у него под когтями, – волк огрызался на меня, злился и гнал прочь, оставляя себе мою часть. И большая ли, малая ли доставалась нам добыча, – он всегда поступал со мною таким образом. Если сообща случалось нам одолеть быка или зарезать корову, тотчас являлась волчица с непомерно жадными волчатами, и они бросались на добычу, отгоняя меня от нее. Если же доставалась мне хоть косточка, так и та уже была обгрызена и обглодана. Все это я вынужден был терпеливо сносить!

Но, благодарение Богу, голода, однако, не терпел. Тайно кормился я благодаря кладу – золоту и серебру, зарытому мной в одном месте. Там довольно было с меня! Этих сокровищ не свезти и целым возом, хотя бы он семь раз возвращался за ними.

Услышав речь о кладе, король обратился к лису и спросил:

– Откуда у вас этот клад?

– Тайны той не скрою от вас, – ответил лис. – Да и что мне теперь в ней? Ведь не унесу же я с собою на тот свет драгоценностей! И, если повелите, я все правдиво расскажу вам: пусть все наконец будет обнаружено! Право, за все сокровища мира я не решился бы дольше скрывать эту тайну, так как клад – достояние ворованное. Множество лиц сговорились умертвить вас, государь; и если бы в этот момент клад не был похищен мною, вас бы не стало. Это обстоятельство следует заметить! От этого клада зависят ваша жизнь, корона и счастье. Клад был похищен у моего отца, – и это повергло бедного старика в крайнюю нужду, причинило ему преждевременную смерть, а может быть, и вечные муки. Но зато вам все это принесло пользу.

Королева с ужасом слушала странные речи о какой-то загадочной тайне, о кладе, об измене и намерении умертвить мужа.

– Рейнеке! Я не понимаю вас! – вскрикнула она. – Подумайте: вам предстоит длинный путь! Так очистите же вашу душу искренним, чистосердечным признанием: расскажите нам всю правду и подробно разоблачите ужасный заговор!

– Довольно, – перебил ее король. – Рейнеке может сойти с виселицы и подойти ближе ко мне. Я должен все узнать, так как дело касается именно меня.

Королева с ужасом слушала странные речи