Булочник и Весна

13. Осколочное ранение

Под вечер накануне открытия я обошёл наше украшенное к премьере заведение и поехал в Москву – звать своих. Коварство это было давно спланировано мной – не оповещать Майю заранее, а пригласить их с Лизой впритык, чтобы не осталось времени на отговорки. Мне казалось, от их приезда будет зависеть всё. Моя рука, включавшая зажигание, не дрожала, конечно, но была напряжена, как будто я ехал биться за судьбу мироздания.

Подъехав, я не стал звонить в домофон, а сел на крашеную лавочку ждать – не выйдет ли моя жена. Мало ли, вдруг ей понадобится в магазин? Я докуривал примерно седьмую сигарету, когда в энный раз пискнула подъездная дверь и вышла Майя. Она была в розово-серой, как заря, курточке, с волосами, льющимися из-под матерчатого капюшона. Несмотря на тяжёлую спортивную сумку, перерезавшую лямкой плечо, выражение Майиного лица было лирическим.

Ничего не замечая сквозь мечту, даже меня на лавке, она прошла вперёд и рассеянно покрутила головой – асфальт, гостевая стоянка, пяток пожухлых деревьев. Сладко, в голос, вздохнула и, поставив сумку на песочек детской площадки, села ждать. Интересно чего?

Я хотел окликнуть её, но испугался выпустить «синицу в руке». Незамеченным можно было по крайней мере всласть наглядеться на своё проданное счастье, на мирный дом и звёздное небо, которые пропил вдрызг.

И я остался сидеть, примёрзнув к лавке, любуясь, как Майя, подперев голову кулачком, ждёт, когда приедет Кирилл.

Её волосы приподнимал ветер, и отдельные прядки разговаривали между собой. Некоторые кланялись, приглашая друг друга на танец. Время, когда я мог трогать этот танец руками, утопило меня в своём парном молоке. А потом распахнулась дверь. Я увидел вылетевшую из подъезда Лизку и деревянно поднялся с лавочки.

Должно быть, она замешкалась, болтая с консъержкой.

– Мам, тётя Люба сказала, во вторник не будет воды! – крикнула Лиза и осеклась, заметив меня.

– Костя, ты откуда взялся? – направляясь ко мне, воскликнула Майя. – Я же только что вышла – тебя не было!

– Потому что не видишь ничего. Ходишь, как блаженная, – огрызнулся я ненароком.

Тем временем Лиза в зелёном, полном бабочек платье подскочила и, обняв меня, насколько хватило ручонок, прижалась щекой к рубашке.

– А что вообще случилось? – спросила Майя.

Промороженным голосом я сообщил ей о треклятой булочной, на которую почему-то надеялся, – теперь уже ясно, что зря. Ясно, ясно – по Майиному дышащему негой лицу, по приподнятой голове и свободной линии плеч.

Майя засмеялась.

– Булочная! Надо же! Поздравляю тебя с таким событием! Но видишь ли… – Она взглянула, не умея скрыть радость. – Кирилла отпустили на несколько дней! Мы уезжаем, прямо вот сейчас! Сначала до дачи его друга – это как бы перевалочный пункт, заодно и повидаемся, а дальше… – она оборвала рассказ. – Лизка, скажи!

Лиза напрягла руки, крепко сжимая меня в их тонком кольце.

– Мне так жаль! Очень!.. – всё с тем же счастливым выражением прибавила Майя. – Я правда очень, очень за тебя рада!

Заходили золотые круги, булочная, качнувшись, как лодка, приготовилась отчалить от берега. Зря я убил тебя, мамонт!

– Хорошо. Я перенесу открытие, – сказал я, скрепившись.

– Как перенесёшь? – изумилась Майя. – Не надо! Ни в коем случае!

На миг я закрыл глаза.

– Кому не надо? Тебе? А не помнишь ли ты, с чего начиналось моё крушение? Не с наших ли общих фантазий? Райский сад, райский дом, миленькое заведение с дивным запахом хлеба! Хочешь сказать, у тебя есть право не взглянуть на плоды усилий? Ну уж нет! Слушай меня внимательно: если ты не приедешь завтра, если твой чёртов доктор посмеет тебя удержать…

Я кипел, не стесняясь зрителей, не стесняясь даже и Лизки. В какую-то секунду во мне вспыхнула мысль – воспользоваться Майиным замешательством и, швырнув обеих девиц в машину, умчать!

Но и тут – разочарование. Выплеснув большую часть горечи, я увидел, что замешательства нет и в помине. Майя слушала меня с умеренным сочувствием, чуть сдвинув лёгкие брови. Мои вопли не имели над ней прежней власти – броня счастья крепка. Когда я добушевал, она сказала участливо, почти нежно:

– Костя, мы приедем обязательно. Но только не завтра, – и коснулась моего плеча. – Сразу, как вернёмся, обещаю тебе. Ты иди пока. А то нам уезжать. Мы сейчас уже поедем… – и она с тревогой посмотрела в дальний край двора.

Я проследил её взгляд – на дворовой стоянке парковалась зелёная «нива».

– Пока! Потом созвонимся, ладно? – с натугой вскинув на плечо сумку, Майя взяла Лизу за руку и потянула за собой к машине.

Ну а чего ты ждал? Тебе же сказано – едут в отпуск! Устремляясь за Майей, трепещут Лизины бабочки – моя дочь шагает вполоборота. Натянута ручонка, связывающая её с мамой. Натянут взгляд, связывающий её со мной. Моя грудная клетка ритмично вздрагивает, готовясь выпустить сердце на волю: пусть летает, не обременённое мной!

А вот и кульминация: из машины выходит Кирилл – герой моего горя. Поприветствуем победителя и смиренно покинем двор?

Как в невесомости, я качнулся за Майей и, набирая ход, почувствовал токи прибывающих сил. Нет, ребята, это не жизнь! Будем резать её и править!

В три шага настигнув Майю, я сдёрнул сумку с её плеча. Она вцепилась было в лямку, но не смогла удержать и выпустила. На её лице прорезалось страдание.

– Кирилл, уйди! – крикнула она, страшно на него замахав. – Уйди! Сядь в машину!

– Ты ещё скажи – «запрись»! Что ж ты думаешь, я из машины его не выкурю? – улыбнулся я, перехватывая поудобнее сумку, и вместе с ношей двинулся к «ниве».

Кирилл пошёл мне навстречу. Его походка была лёгкой и какой-то радостной – как будто он и сам давно хотел поговорить, только не предоставлялось случая.

Мы сошлись. Я скинул сумку с плеча и, перемигнувшись с напуганной Лизой, кивнул Кириллу на рощицу, отделённую от двора низкой оградой. Он сделал знак Майе: останьтесь тут! – и первым, не оглядываясь на меня, пошёл в указанном направлении. Снова я отметил про себя его неширокие плечи, прямой и печальный силуэт. Майя побежала было за нами, восклицая что-то про булочную, но вскоре отстала.

Кирилл сел на бортик ограды, и, уперев ладони в колени, посмотрел под ноги, на истоптанную траву. Роща за его спиной уже начала впитывать сумерки. Откуда-то сбоку ветер нёс дымок подожжённой мусорки.

– Вставай, – сказал я, приблизившись. Кирилл поднял взгляд, но остался сидеть. Мне хотелось увидеть в нём какую-нибудь мелочь, дрянь. Но нет, как и тогда, в кабинете, у него было лицо нормального человека. Больше того, оно показалось мне родственным. Наверно, потому, что он любил Майю и она отражалась в нём.

Я сел перед оградкой на корточки и, подняв взгляд, спросил:

– Что чувствуешь? Скажи как на духу.

Я знал: если он скажет какую-нибудь обтекаемую фразу, вроде того что очень жаль, но никто не виноват, потому что жизнь, судьба, всё ещё будет, если такое что-нибудь он смямлит – я протараню его, как вражеский самолёт. В глубину, на самое дно мироздания посыплются наши обломки.

– Чувствую желание тебя не видеть. Чтобы на тебя свалились все блага мира и ты бы о нас забыл, – произнёс он ясно.

– Все блага мира? – улыбнулся я. – Да на кой мне все! Мне тех, что Бог послал, было вполне достаточно. Понимаешь, Кир, если бы ты не влез, мы бы помирились, – сказал я и сдавил ладонью его руку, сжимавшую бортик. – Никуда не делись бы. Ты даже не можешь вообразить, что ты мне сделал. Мне, Лизке. Что мне, убить тебя?

– Можно, – сказал он и вздохнул глубоко, тем самым «гефсиманским» вздохом, который в первую встречу удержал меня от кровопролития.

– Я ничего тут не могу сделать! – прибавил он с искренней тоской. – Я тебе надежды желаю. Вот это самое большее, что могу…

Он мне желает надежды! Это лихо!

Сидя – я на корточках, он на оградке, – мы обменялись ещё несколькими бездонными, ни к чему не ведущими фразами. А потом – краем взгляда – я увидел на небе луну и понял, что пора ехать. Наш фильм, где каждый кадр зашкаливает в вечность, подошёл к концу. Завтра я попрусь на открытие никому не нужной булочной, а Майя с Кириллом проснутся в маленьком городке, или куда они там намылились в отпуск?

Я поднялся и оглядел потемневший двор. Пульс безвыходно колотил в черепушку, никак не мог пробить себе брешь.

– Ну что, поехали? – сказал я Кириллу.

Он встал, и мы зашагали к моей машине. Под ногами хрустела пыль осевшего наземь лета, уже и с палыми листьями. У машины Кирилл отстранил вцепившуюся было в его локоть Майю: «Идите домой!» Удивительно, как беспрекословно она его слушалась.

Пока я ждал за рулём, в мою форточку поскреблась Лизка. Я опустил стекло.

– Папочка, ты только не разгоняйся! – зашептала она, серыми глазами стараясь добраться до сердца. – Бабушка всегда за тебя переживает. Поезжай осторожно! Ради нас с бабушкой!

– Елизавета Константиновна, а почему, если я тебе дорог, ты не со мной?

Лиза сморщила бровки и, крепясь от плача, проговорила:

– Папочка, я же с мамой!

– Уйди из-под колёс! – рявкнул я и газанул так, что постылый двор наполнился адским свистом.

Густо-сумеречные улицы разматывались перед нами, как в триллере, я рвался к окраине, ещё не зная, какова моя цель. На пустынных дорогах разгонялся, и машину вело вправо – меня магнитили фонарные столбы.

– У тебя, похоже, колесо спускает, – заметил Кирилл.

– Да какое колесо! Об столб тебя хочу размазать! – сказал я и включил наугад Петину музыку. Рулетка назначила нам «Страсти по Матфею».

– Это что? – спросил Кирилл, затревожившись. – Что это такое у тебя? Бах?

– Ага. Месса. Тебя провожаю в последний путь, – объяснил я и погнал на голубоватый свет, озарявший льдину ночной платформы. Гнущийся под тяжестью горя, спелый, как осень, голос Марии Магдалины напрасно пытался меня вразумить.

Я подрулил на зады железнодорожной станции и, с хрустом вписавшись на битые кирпичи, заглушил мотор. Приехали!

В пятидесяти метрах от нас, на взгорье, знакомым с детства дракончиком пронёсся товарный поезд. Мы прошли через тёмную, пахнущую недавно пролитым пивом рощу и по боковой лестнице поднялись на платформу.

Бетонный заборчик, ограждавший плиты перрона, приютил нас. Присев, я оглянулся. За краем платформы, вплотную к нашим спинам, стояла тьма – метра два глубиной, заросшая невидимыми сорняками.

– Ну что, Кир, говори, я слушаю! Сделай так, чтобы на меня свалились «все блага»!

Он вздохнул терпеливо и не отозвался. Молчание меня разожгло.

– Ты считаешь себя порядочным человеком. Добрым, честным. Так? Так вот, ты должен был поправить ей зрение – и больше ничего. А если сердце застучало – то как порядочный человек ты должен был в отпуск уйти, заболеть – что угодно. Но только не то, что сделал ты.

Кирилл достал из кармана ветровки пару монет, пропуск и пустой пакетик из-под бумажных платков – такие всегда покупала Майя. Взглянул и убрал.

– Когда речь идёт о некоем злодее, которого даже не видел, не всегда возникает мысль… – проговорил он и осёкся.

– Это Майя тебе злодея расписала? А ты, наверно, маленький, не знаешь, как в жизни бывает? Не знаешь, что бывают провалы в бездну и что из них люди вместе выбираются, и продолжают жить, и любят. А ты типа спас муху-цокотуху!

Я отчитывал его, как ребёнка.

– Липами пахнет! – неожиданно произнёс он и обернулся во тьму за краем платформы.

Я тоже посмотрел. И правда, за нашими спинами тёмным строем стояли высокие липовые стволы. Давно облетели золотые пушинки, листва пропиталась пылью и первой осенью, но что-то осталось – след цветения.

Я вспомнил, как давным-давно, только узнав, что у нас будет Лизка, мы с Майей поехали на недельку в дом отдыха, затерянный среди старинных дач. Там на тёмных аллеях, обмирая от аромата, мы рвали липовый цвет и складывали его почему-то в наволочку.

– Ты понимаешь – целая наволочка этой дрёмы! Вот и как теперь жить? – докладывал я своему врагу.

Кирилл слушал задушевно, как будто я просветлял в памяти его собственную юность, любовь.

– И я не вижу другого выхода, Кир. Буду сдвигать за горой гору, откапывать нашу реку. Я завалил – я и откопаю!

В какой-то момент мне почудилось, что Кирилл не возражает. Он понял меня и всецело согласен уйти с моего пути. Чувство лёгкого спасения бабочкой защекотало грудь.

– Ничего не выйдет у тебя, – внезапно проговорил он и посмотрел мне в глаза – довольно лихо для врача-окулиста. – Ты не созидатель. Тебе нужны страсти. Есть такие люди. И нормальному человеку очень трудно с этим соседствовать. Поэтому Майя решила так, как решила. И ты ничего не сделаешь с этим. Просто ничего! – повторил он в упоении, и его грустное лицо прожёг азарт.

Сброшенный в пекло, я улыбнулся. Вот и славно – ты принял вызов! А то как бить пацифиста?

– Я перед тобой виноват, это правда, – продолжал он окрепшим голосом. – Но Майя – нет, ни секунды! Разве это по совести – измучить человека и потом ещё требовать от него преданности? И вот что, – заключил он, совершенно освободившись. – Ты больше не будешь тянуть ей душу! Ясно?

Ясно ли мне? Или требуются уточнения? Разве разберёшь в этом бешеном клокотании жизни!

Я вздохнул и, приобняв Кирилла за плечи, подался назад, за край платформы. Ограда кувыркнулась, пальцы, повинуясь инстинкту, растопырились, желая ухватиться за край.

Должно быть, я всё же рассчитывал, что пристанционные кусты обернутся бездной. Но нет – бездна стукнула в плечо утрамбованной землёй тропинки.

Я не собирался ни убивать его, ни калечить, мне только хотелось проверить его реакцию, устойчив ли он к боли, может ли дать отпор. Мне страстно хотелось узнать, насколько боеспособен человек, занявший моё место. Конечно, это было дурацкое любопытство, но я не мог устоять и получил ответ немедленно. Кирилл высвободился и с силой отпихнул меня:

– Всё!

Я бросился было снова, но он поднял руку – с неё капало тёмное.

Переводя дыхание, мы подошли к фонарю.

– Стеклом, – сказал он, разглядывая окровавленную руку, и зажал рану пальцами.

Мы молча ждали – минуту, две.

– Течёт, – проговорил он. – Надо перетянуть.

Я сбегал в машину и, вытряхнув аптечку, нашёл какой-то древний бинт. Примчался, с хрустом разорвал пачку и собрался уже перевязать раненого, но он вырвал бинт у меня из рук и бестолково, заливая кровью землю под липами, сварганил повязку. Он был совсем не похож на доктора.

– Ну что, до дому-то подвезти? – спросил я, когда он справился.

– Сам дойду, – буркнул он и зашагал прочь, поддерживая руку с моментально промокшим бинтом.

Я смотрел насмешливо, чувствуя, что он не уйдёт далеко. И правда, через дюжину шагов он развернулся и пошел обратно.

– Чего тебе? – спросил я, хотя отлично знал, зачем он вернулся. Счастье с пятном на совести обременительно. Ему нужно было прощение. Вот уж, брат, не дождёшься! Мучайся.

– Я хотел сказать… – начал он. – Мы, конечно, никуда уже не поедем. Ты завтра заезжай за ними. Не знаю, как Майя. Но Лизу хотя бы возьмёшь на открытие.

– Топай! – сказал я. – Зайдёшь в мой дом – убью.

Он взглянул, заморгав, как будто я плеснул ему чем-нибудь в лицо.

– Я и не захожу! Спроси у Лизки! Об этом даже…

– Топай, ищи травмпункт, – перебил я. – А то помрёшь молодым.

Он повернулся и, покрепче зажав пальцами чёрный бинт, пошёл через заросли – к шоссе, а я купил в пристанционном магазинчике водки и дёрнул к Пете.

Не знаю, для чего я поехал к нему. От сочувствия меня бы стошнило. Наверное – разделить угар. Тем горше оказалось разочарование, когда Петя заявил, что не собирается пить со мной, и отобрал бутылку.

– Ты чего! У тебя же с утра открытие! – напомнил он. – Булочник с похмелья – это пошло! – и, оценив беглым взглядом мой вывалянный вид, прибавил: – Ладно, давай отряхивайся и проходи!

В Петиной модной квартирке царил умеренный по холостяцким меркам бардак. Рояль был завален распечатками договоров и таблиц, на журнальном столике вращал световые спирали ноутбук. Сам хозяин был сосредоточен и бодр – он как раз трудился над своим впечатляющим будущим. Всклокоченные волосы и табачный туман, дрейфующий в сторону форточки, свидетельствовали о великих раздумьях.

Я вошёл и, свалившись в кресло, изложил в паре слов всё, что думаю о своих жизненных перспективах.

– Ладно, – сказал Петя, внимательно на меня посмотрев. – Сейчас психотерапию с тобой проводить бесполезно. Так уж и быть, грамм сто я тебе налью, и ложись. Надо выспаться. А я ещё посижу – Михал Глебыч, видишь, накидал делишек.

Он выдал мне подушку и велел топать в тот конец его «студии», где располагалась кухня. Там, в единственном укромном уголке за стенкой арки, был подвешен пёстрый мексиканский гамак.

У меня не осталось воли спорить. Я переместился, куда было велено, и в качнувшейся над землёй первобытной люльке ушёл в прозрачную дрёму. Не знаю, спал ли я. Мне казалось, что «нолик» на микроволновке всю ночь сообщал мне некую неприятную информацию. То ли я – ноль. То ли начинать – с нуля.

В четыре я встал. Голова ныла. На полке с чаем и кофе нашёл таблетку от башки и поехал на открытие собственной булочной.

Дорогой я созвонился с Маргошей – они с Денисом уже были на месте. Вскоре по валам осеннего тумана добрался и я. Сквозь чистые стёкла уютно поблескивал освещённый торговый зал – шторы-паруса, несколько старомодных столиков, большие и маленькие корзины, в которых вот-вот появится хлеб. Через пару минут ветер принёс волну горячего аромата – и меня замутило.

Я пошарил взглядом по земле. Мне хотелось найти что-нибудь тяжёлое. Трубу или кирпич. Но в глаза лезли одни цветы. Маргоша с её неисчерпаемой энергией окружила нашу булочную ящиками с геранью и петуньями, а на газонах сами собой проросли маргаритки. Маргариткой не разобьёшь витрину.

Тут, откуда ни возьмись, Маргоша появилась в окне и, улыбнувшись, показала большой палец.

Это был переломный миг в моём отчаянии. Я вспомнил, что булочная принадлежит не только мне, но и Маргоше. Даже в первый черёд – ей, потому что её трудов было больше. А значит, у меня нет права чинить разбой. Будешь, будешь, как миленький, тянуть эту лямку!