Обмани меня нежно

Нестеров. «Видение отроку Варфоломею»

– Георгий Викторови-ич!!!

Она молитвенно сложила руки и по-собачьи преданно заглянула ему в глаза. Он невольно улыбнулся.

– Георгий Викторович-ич!!! Голубчи-ик!!!

Ефросинья Ниловна была старейшим работником музея и давней подругой его матери. Только мама пять лет назад ушла на пенсию, а Ефросинья Ниловна хоть и старше, но на покой не собиралась. Она была типичной музейной старушкой и сама вполне могла бы сойти за экспонат со своим морщинистым личиком, похожим на печеное яблоко, с огромными очками на самом кончике носа (как только держатся!), и отчего-то с морковной помадой на тонких, почти невидимых губах. Теперь эта яркая ниточка на сморщенном старушечьем личике дергалась и извивалась, казалось, что Ефросинья Ниловна вот-вот заплачет.

– Мне позвонили... живодеры... Там... милиция... дверь...

Он уже понял, что жестокие соседи накатали на старушку очередную жалобу участковому. Одинокая Ефросинья Ниловна была страстной любительницей кошек. Замуж она так и не вышла, ребенка не нашла от кого родить, даже мужчины, по ее же собственным словам, никогда не знала. Ефросинья Ниловна осталась старой девой и всю свою любовь отдала кошкам. Тех, кого не могла приютить, прикармливала тут же, у своей двери на лестничной клетке. Кошки сбегались отовсюду, они платили Ефросинье Ниловне такой же пламенной любовью. В подъезде стоял жуткий запах, и соседи все время грозились выгнать из дома если не саму гринписовку, то ее многочисленную живность.

Сегодня они решились на зачистку. План был следующий: пока старушка находится на работе, приедут живодеры, соберут в подъезде и окрестностях все мяукающее бесхозное стадо и поступят с ним в соответствии с прейскурантом, а жители подъезда в это время выбросят объедки, миски, вымоют пол и опрыскают стены дезодорантом. Кто-то стукнул Ефросинье Ниловне. Из мести ли или из любви к скандалам. Народу надо зрелищ, а без Ниловны шоу будет не таким ярким. Ведь участковый, которого позвали поприсутствовать при экзекуции, должен лично убедиться, какая в подъезде грязь из-за этих кошек и отвратительный запах. Его подведут к двери, за которой орут встревоженные животные, и заставят принять решительные меры. Понятно, что Ефросинья Ниловна запаниковала. Голицыну стало ее жалко.

– Чем вы так встревожены? На вас лица нет, возьмите мой носовой платок. Возьмите же. И перестаньте плакать.

Она с благодарностью приняла платок и, протирая то морщинистые щеки, то стекла очков, заскулила:

– Георгий Викторович, голубчик, подмените меня! Я знаю, вы человек занятой, научный работник, умница необыкновенный... Я знаю, что вы не обязаны... Но лучше вас никто не знает фонд, – залебезила Ефросинья Ниловна. – И вы такой добрый. Добрейший. Проведите вместо меня экскурсию, умоляю! Там группа.

– А вы куда?

– На битву! – она сжала крохотные кулачки. – Костьми лягу! Пусть и меня на живодерню тащат!

– Вас побьют, – сказал он печально.

– И пусть!

– Хорошо. То есть плохо, что побьют, но я согласен вас подменить. Хотите умереть – умрите.

– Да господь с вами, голубчик, – сразу стушевалась Ефросинья Ниловна. – Вы думаете, они на это способны?

– А вы хотели отделаться парой синяков? Нет, моя дорогая, они пойдут до конца, война так война. Будут включать на полную громкость музыку, едва вы ляжете спать, их дети будут звонить вам в дверь и убегать, как только услышат шаги, они станут поджигать ваш почтовый ящик и тыкать горящие спички в кнопку звонка, пока она не оплавится, лить сверху воду на ваш балкон, когда там сушится белье.

– Ах, они все это уже делают, – с досадой сказала Ефросинья Ниловна.

– И вы не сдаетесь?

– Никогда!

– Видимо, вы очень любите кошек, – грустно улыбнулся он. – Что ж, идите. Живодеры ждут. А я вас, так и быть, прикрою. – И деловито спросил: – А что за группа?

– Туристы. Случайный набор.

Она так и сказала: набор. Видимо, думала о своих кошках, которым брала в магазине то дешевую рыбу, то суповой набор, из которого варила себе и им тощий бульон. Это означало, что у входа в музей собралась толпа гостей Северной столицы, все они купили входные билеты, но желают не просто ходить по залам, а еще слушать пояснения сопровождающего. Работа трудная и неблагодарная для экскурсовода. Одни слушают, другие не слушают, разбредаются кто куда, без конца ослепляют фотовспышками и вечно нудят. Мол, скучно, за что только деньги заплачены. У экскурсоводов есть дежурный набор шуток, это закон жанра. Говоришь, говоришь о серьезном, потом надо внезапно сменить тон, в истории искусства полно забавных анекдотов. Если их нет, нужно придумать, чтобы как-то разрядить обстановку, смех прогоняет зевоту.

– Что ж... Из чувства сострадания я готов. Только не умирайте насовсем, любезная. Ваша помада освещает мне путь в музей. Не меняйте ее ни за что!

– Вы такой галантный мужчина, Георгий Викторович, – она хихикнула и задорно поправила очки. – Будь я лет на тридцать моложе...

– А я настолько же старше, – не остался в долгу он. – Ступайте, не то опоздаете к началу. Уверен, что все билеты на шоу уже раскуплены. Потом расскажете.

– Спасибо вам, – с чувством сказала Ефросинья Ниловна. – Я ваш должник на веки вечные. Матушке кланяйтесь.

– Непременно.

– Господа, в этом зале вы видите последнюю неоконченную картину великого русского художника Исаака Левитана, которая называется «Озеро. Русь»... – Ну, началось! Хождение-зевание. – Обратите внимания на то, сколько в ней света. Какой оптимизм излучает картина, несмотря на то, что писавший ее художник уже знал, что умирает. Знал, что скорее всего так и не успеет закончить свою работу... – Надо что-то делать. – А вы, кстати, знаете, из-за чего великий русский художник Левитан чуть не вызвал на дуэль великого русского писателя Чехова? У Левитана была любовница...

«Любовница» – ключевое слово. Народ начал подтягиваться.

– То есть Чехов объявил всем, что у его друга якобы есть любовница, хотя, возможно, это был просто художественный вымысел. Героиня сей любовной истории Софья Кувшинникова была женой полицейского врача и ученицей Левитана. Художницей Кувшинникова была весьма посредственной, зато женщиной незаурядной, хотя и не красавицей. Ее даже видели скачущей верхом, в капоте на голое тело, с босыми ногами. – «Голое тело» пробило всех. Зевки прекратились. – В доме Кувшинниковых часто бывали вечеринки, куда все стремились попасть, собиралось общество весьма незаурядных людей, заходили и Чехов с Левитаном. В результате Антон Павлович написал знаменитый рассказ «Попрыгунья», где в пейзажисте Рябовском все узнали Левитана. Рассказ был полон обидных намеков, и в Москве разразился настоящий скандал. – «Скандал» тоже ключевое слово. Теперь он стоял, окруженный плотным людским кольцом.

– Они дрались? – пискнула худенькая девушка со стрижкой «паж».

– Они надолго остались врагами, – торжественно сказал Георгий. – Но, в конце концов, дружеские чувства взяли верх и...

– Левитан просто набил ему морду? – предположил громила в шарфе от «Зенита».

– Коля! – ткнула его в бок жена. – Че несешь! Ты ж в музее!

– Ну, лицо, того... Начистил. А Чехов – это кто?

– Сказано тебе, тупица: великий русский писатель!

– И вы еще идете в музей, когда не знаете, кто такой Чехов! – всплеснула пухлыми руками дама в шляпке. – Безобразие просто! Так что там с Левитаном, товарищ экскурсовод? Продолжайте, пожалуйста, очень интересно!

– Они помирились, – улыбнулся он. – Левитан поехал в гости к Чехову, где оба сделали вид, что никакой скандальной истории не было.

– Ну, это неинтересно. Вот если бы дуэль...

И народ заскучал.

– Значит, он умер своей смертью? – уточнил на всякий случай долговязый молодой человек с «Никоном», нацелившись на «Русь».

– Да. От тяжелой и продолжительной болезни.

– От сифилиса? – с надеждой пискнул «паж».

– От аневризмы сердца. Ему было всего сорок лет.

– От сифилиса умер Бодлер, – авторитетно сказала дама в шляпке.

– Где это? – заволновался народ. – В каком зале? Он обнаженку писал? Ведите нас туда, хватит природу показывать!

– Бодлер, господа, писал стихи, – он попытался урезонить охочую до клубнички публику. – И в самом деле для того времени весьма непристойные, их даже запрещали, но здесь, как вы видите, только картины.

– А почитайте! – пискнул паж.

– Это не входит в программу.

– Вот так всегда! – разочарованно сказала жена фаната питерского «Зенита». – Самое интересное никуда не входит!

Муж, нагнувшись, шепнул ей что-то на ухо, и она залилась краской:

– Ой, ну че ты! Мы ж в музее!

– А сейчас, господа, я расскажу вам о следующей картине, – продолжил он экскурсию.

Народ стал расходиться.

«Эх, знал бы ты, брат Пушкин, каким великим пиар-ходом была твоя дуэль с Дантесом! Они жаждут крови. Что им гениальная картина? А вот голубой гений или гений, набивший, пардон, морду другому гению...»

Он очень любил людей, любил во всем их несовершенстве. И понимал, что сделать их лучше можно, только наказывая за это несовершенство. Страдая, они возвышаются. Перестают думать о непотребствах и начинают вспоминать все известные им молитвы. Некоторые даже учат новые. И так они молятся, пока гроза не минует, а потом вновь думают о непотребствах...

– Молодой человек...

– Что?

Он так увлекся своими мыслями, что и не заметил, как экскурсия закончилась. На автопилоте отбарабанил все, что положено, и довел их до выхода, после чего отпустил с миром. Они пошли выцеливать новые достопримечательности, до зубов вооруженные видеокамерами различного калибра, «Кодаками» и «Никонами», швырять монетки в Чижика-пыжика, стремясь во что бы то ни стало его подбить, прогуливаться по палубе знаменитой «Авроры», примериваясь к ее орудиями. Они уже взяли Лувр, захватили Эрмитаж, прошли победным маршем по Монмартру и занесли в свой актив Красную площадь. Они везде и знают понемногу, но зато обо всем. Туристы. Пытливое племя людей, не имеющих национальности. Он давно их простил и даже готов вновь и вновь рассказывать им о том, как Левитан чуть не вызвал на дуэль Чехова. Лишь бы им было интересно.

А этому что надо? Перед ним стоял благообразный старичок, по виду типичный турист, пенсионер, решивший, перед тем как умереть, увидеть Париж. Но на Париж денег нет, пенсия у нас в стране не слишком велика, а вот на поездку в Питер, если на год-другой потуже затянуть поясок, накопить можно.

– Извините, как вас по батюшке?

– Георгий Викторович.

– Вы так замечательно все рассказали, Георгий Викторович!

– Не стоит преувеличивать. Это была обычная экскурсия.

– Но я хотел бы вас отблагодарить.

– Каким образом?

– Не хотите ли отужинать в хорошем ресторане?

– Вы меня приглашаете? – он смерил пенсионера оценивающим взглядом и отметил дорогой костюм, белоснежную сорочку, ботинки из натуральной кожи, изготовленные известной фирмой. А старичок-то не прост!

– Я здесь на два дня. По делам.

«Пожалуй, с Парижем я ошибся. Он там был. И живет явно не на пенсию. Ну что я теряю?»

– Платите вы? – уточнил на всякий случай Голицын.

– Разумеется.

– Где и во сколько?

Благообразный назвал известный и очень дорогой ресторан на Невском. Георгий там бывал, но предпочитал места менее пафосные. Предпочтений же своих выдавать не стал, решив сыграть в простачка. Они назначили встречу на восемь вечера.

Он пришел минута в минуту, старичок тоже не подвел.

– Может быть, желаете отужинать в отдельном кабинете, Георгий Викторович?

– Зачем же? Разве у нас с вами есть секреты?

– Пока нет, но, возможно, будут.

– Намек не понял.

– Экий вы, – рассмеялся старичок. – С характером. Но ведь это неплохо, а? Что ж, пройдемте. Я уже заказал столик. Раз вы не хотите в отдельный кабинет, не смею настаивать.

Они прошли в зал. Голицын сделал вид, что ни разу здесь не был, и неуверенно стал осматриваться. Уселись. Вышколенный официант мгновенно принес меню, которое он и так знал наизусть, но все равно открыл и сделал вид, что внимательно изучает. Его визави, не спеша, достал из кармана пиджака крошечный футляр, в котором оказались складные очки, изящная и дорогая вещица, и тоже уткнулся в меню.

Голицын заранее сделал выбор и теперь использовал это время для того, чтобы попытаться угадать, о чем пойдет речь.

– Как насчет паровой стерляди? – спросил старичок, сдвинув на самый кончик носа очки с плюсовыми стеклами. Георгий невольно вспомнил Ефросинью Ниловну и улыбнулся. – Что вас так развеселило?

– Ничего. Я, пожалуй, рискну заказать котлеты из медвежатины.

– А я рыбкой побалуюсь. Вина желаете?

– Не откажусь.

– Вам понравился город? – спросил Голицын, когда старичок сделал заказ. – Кстати, как мне вас называть?

– Обращайтесь ко мне просто: дядя Боря.

Его брови от удивления поползли вверх.

– И что вам от меня надо, дядюшка?

– Вы спросили, как мне понравился город. А ведь я здесь бывал, и не раз. Вы меня, должно быть, не помните.

– Я уже много лет вожу экскурсии по музею. Извините, нет.

– Я был тогда с женой. – Старичок вздохнул. – Она умерла.

– Сочувствую.

Они взяли деликатную паузу. Принесли вино и закуски. Сомелье открыл бутылку и показал им пробку. Потом плеснул немного вина в бокал и предложил продегустировать.

– Годится, – сказал дядя Боря, едва обмокнув губы в вино. – Весьма недурно.

– И все-таки? – вернулся Голицын к главному, когда они опять остались одни.

– А вы с годами не меняетесь, Георгий Викторович. И обручального кольца на пальце, я смотрю, нет, – кивнул старичок на его правую руку. – По-прежнему одиноки и все так же независимы.

– А может, я его просто не ношу?

– Вы не женаты. И по-прежнему водите экскурсии по музею. Не надоело?

– А вы что предлагаете? – спросил он, поднося к губам бокал. Вино было весьма ординарным, но он не подал вида.

– Заработать, – улыбнулся вдруг дядя Боря.

– И... как?

– Георгий Викторович, ведь вы человек неглупый. Начитанный, эрудированный. Я каждый раз слушаю вас с истинным наслаждением. Неужели вы всерьез полагаете, что все эти люди ценят ваши усилия? Я имею в виду тех, для кого вы так стараетесь. Вспомните сегодняшнюю публику. Кто-нибудь поблагодарил вас за интересный рассказ? А ваше руководство? Давно оно говорило, что ценит вас? И как часто поощряло? Кстати, вы великолепно знакомы с творчеством художников-передвижников.

– Это тема моей диссертации, которую я все никак не напишу.

– А хотелось бы?

– На свете очень мало людей, которые занимаются тем, чем им хочется, – осторожно сказал Голицын.

– Все правильно. Они зарабатывают деньги, чтобы оставить, в конце концов, работу, которая не приносит им морального удовлетворения, и уходят на покой, дабы дать пищу своей душе. Я вовсе не имею в виду пенсию. Живя на пенсию, о душе не очень-то думаешь, все заботы только о хлебе насущном, – ворчливо сказал старичок.

– Не похоже, что вы живете на пенсию, – усмехнулся он.

– Под рыбку, Георгий Викторович? – подмигнул ему дядя Боря, подняв свой бокал.

– Как-то не клеится. Я вас зову дядей Борей, а вы меня Георгием Викторовичем. Тогда уж племянничек.

– А мы с вами еще не совсем в родстве, – намекнул дядя Боря. – Породнимся окончательно, когда вы примите мое предложение...

– Что за предложение? – деловито спросил он, отведав котлет из медвежатины.

– Если вы найдете способ, как изъять картину из фонда, я вам обещаю гарантированную ее реализацию.

«Вот оно!» Сердце екнуло. Неужели Серафиму нашлась замена?

– Кто вы? – спросил он в упор.

– Вы хотите взглянуть на мой паспорт? – ехидно осведомился старичок.

– Не валяйте дурака. За каким чертом мне ваш паспорт? Даже если он и не фальшивка. Вы предлагаете мне провернуть аферу с музейным фондом. Почему вы уверены, что я соглашусь? И почему именно я?

– Советуете завербовать одну из музейных старушек? Старость рассеянна, мой дорогой племянник, и потом, есть дети, внуки. Старость не только рассеянна, но и болтлива. И у нее много страхов.

– А как же вы?

– Я одинок. Была жена, но она умерла. Я вам уже говорил.

– И все-таки кто вы?

– Начнем с того, кто вы. Здоровый детина, не думайте, что я не заметил под вашим мешковатым костюмом стальные мускулы. Вы с легкостью поднимаетесь по самым крутым лестницам и носитесь по залам, как, извините, конь. Из группы уже и дух вон, а вы свежи, словно майская роза.

– А вы наблюдательны.

– Что вас держит в музее? Уверен: у вас давно уже есть план. Но вы не знаете, куда девать украденное. Я беру на себя эту проблему. За известный процент, разумеется. Вы добываете картину и привозите ее в Москву. Мы договариваемся о цене, я через день-другой приношу вам деньги, и мы расстаемся до следующей сделки. И не берите всем известные шедевры. Не надо жадничать. Лучше брать количеством. Уверен, вы прекрасно знаете фонд. Сколько картин выставляется? А сколько пылится в запасниках?

– Пять-десять процентов, – задумчиво сказал Голицын. – Выставляется. Остальное пылится десятилетиями, дожидаясь своего часа.

– Десятилетиями! – поднял вверх указательный палец старичок. – Можете сказать, почему так?

– Уважаемый... гм-м-м... дядя Боря. В крупных музеях фонд насчитывает более миллиона экспонатов. Там сам черт ногу сломит. Что поделаешь? Художественное наследие огромно. Каждый гений за свою жизнь создал больше сотни полотен, я специализируюсь, извините за производственное слово, на творчестве малоизвестного Федора Васильева. Он прожил только двадцать три года, но оставил около ста полотен. Если быть точным, восемьдесят. Что уж говорить о тех, кто прожил долгую жизнь? Или о таких плодовитых гениях, как Пикассо... Говорят, он писал по три картины в день, используя все, что под руку попадет: уголь, мел, карандаш, металл, гипс, камень и даже мусор. А наш Айвазовский? Ему приписывают шесть тысяч полотен! Вдумайтесь только в эту цифру! Поскольку это национальное достояние, шедевры хранятся в музеях. Преимущественно в запасниках. Из них обновляется фонд для постоянно действующих выставок, там, в запасниках, проводятся научные исследования, экспертизы.

– И вы, разумеется, имеете туда доступ?

– Разумеется, поскольку я научный работник. У меня есть постоянно действующий пропуск.

– А как же экскурсия?

– Случайность. Чтобы не потерять форму.

– И что вам мешает? – внимательно посмотрел на него старичок. Взгляд у него был острый, хотя сами глаза блеклые, невыразительные. Непонятно какого цвета, то ли серые, то ли цвета бутылочного стекла.

– Ничто не мешает.

– Картины десятилетиями пылятся в запасниках. Никто и не заметит пропажу. Ваши пятьдесят процентов.

– Половина? – рассмеялся он. – А не мало?

– Вы прекрасно знаете, что нет.

– Может, поторгуемся?

– Нет, – жестко сказал дядя Боря. – Пятьдесят на пятьдесят.

– Вы криминальный авторитет? – в упор спросил Георгий. – Что-то непохоже.

Дядя Боря рассмеялся:

– Фильмов насмотрелись? А что есть криминал? Бесконечные отсидки, блатной жаргон, на теле живого места нет от наколок? Умные люди, голубчик, не попадаются. За них дураки сидят. Вам вовсе не обязательно знать подробности, – хлестко сказал дядя Боря. – Вы сдаете товар, я его принимаю, плачу вам деньги, и дальше каждый идет своей дорогой, пока не появляется новый товар. Как вам такой расклад?

– Расклад меня устраивает, – он задумчиво отхлебнул вино, которое теперь не показалось ему таким уж ординарным. «А это удача!» – Хотя пятьдесят процентов маловато. Если я вдруг надумаю... Как я вас найду?

– Звонить мне не надо, – размеренно сказал старичок. – Визитку я вам тоже, извините, не оставлю. Во всем известной социальной сети, особенно популярной среди бывших одноклассников, у моей дочери есть страничка. Если вы захотите, то легко ее найдете.

– Вы же сказали, что одиноки?

– Я сказал, что моя жена умерла. А дочь уехала в Америку. Она вышла там замуж, нашла неплохую работу, родила двоих детей. Возвращаться на родину не собирается. Ее зовут Елена Блейк. 35 лет, США, штат Массачусетс. Сделаете ей подарок: одну розу. Так я пойму, что есть товар. Встречаемся через два дня, на третий. Вы приезжаете на «Р-200». Картину везете в чемодане, изображаете гостя столицы. Встречаемся на Ленинградском вокзале и обмениваемся чемоданами, я вам пустой, вы мне с картиной, и я говорю, на какое число брать обратный билет. Встреча на том же вокзале. Перед отъездом я передаю вам деньги.

– А если она не примет мой подарок? Тогда вы не увидите розу.

– Она примет. Мы с Леночкой прекрасно ладим, она чувствует свою вину за то, что уехала, оставив меня, старика, совсем одного, и охотно выполняет мои маленькие поручения.

– А если вы меня, пардон, кинете? Заберете картину и исчезнете?

– Я не могу дать вам гарантий. Придется поверить, что я заинтересован в долгосрочном сотрудничестве. Я вижу, вы рисковый человек. У вас взгляд авантюриста, хотя вы и прячете его за дымчатыми стеклами очков.

– Я еще не знаю, как это сделаю.

– Думайте, – пожал плечами дядя Боря и попросил счет.

Из ресторана они вышли порознь. «Какой-то шпионский боевик, – подумал Голицын. – Пароль – одна роза, через два дня на третий. Поезд прибывает в Москву около полуночи. Елена Блейк... Массачусетс...» Не понятно почему, но он поверил дяде Боре. Интуиция подсказывала, что это именно тот человек, которого он так долго искал. И даже не надеялся, что будет так легко, его самого найдут. Осталось только придумать, как изъять из фонда несколько картин. Хотя он и это уже знал. Просто не хотел рисковать тем единственным, чем дорожил, дружбой с замечательной женщиной.

«Зоя, – думал он, бредя по Невскому проспекту в толпе праздных, немного хмельных людей. – Пришло твое время. Пора открывать запасники».