Приключения капитана Гаттераса

XXVI. Послѣдній кусокъ угля

Добыть медвѣдей, казалось, не было никакой возможности, но 4-го, 5-го и 6-го ноября убили нѣсколько тюленей. Вѣтеръ перемѣнился, температура поднялась на нѣсколько градусовъ и опять начались жестокія снѣжныя мятели. Не было возможности выйти изъ брига, борьба съ сыростью представляла непреодолимыя затрудненія. Въ концѣ каждой недѣли конденсаторы заключали въ себѣ по нѣсколько ведеръ льда. 15-го ноября погода снова перемѣнилась, и термометръ, подъ дѣйствіемъ извѣстныхъ атмосферическихъ вліяній, опустился до двадцати четырехъ градусовъ ниже точки замерзанія (-31° стоградусника). То была самая низкая, наблюдаемая до тѣхъ поръ температура. Такую стужу легко выносить при тихой погодѣ, но, къ несчастію, въ послѣднее время свирѣпствовалъ вѣтеръ, который, казалось, былъ наполненъ острыми, разсѣкавшими воздухъ ножами. Крайне было досадно, что бригъ попалъ въ такой плѣнъ, потому что окрѣпнувшій отъ холоднаго вѣтра снѣгъ представлялъ уже твердую опору и докторъ могъ-бы предпринять какую-нибудь далекую экскурсію.

Замѣтимъ, однакожъ, что всякое усиленное движеніе при такой стужѣ ведетъ за собою одышку и человѣкъ не можетъ производить въ этомъ случаѣ и четвертой доли своего обычнаго труда. Употреблять желѣзные инструменты также нельзя, потому что рука, неосторожно схватывая ихъ, испытываетъ ощущеніе обжога, и куски кожи остаются на взятомъ въ попыхахъ предметѣ.

Запертый на бригѣ экипажъ прогуливался каждый день по два часа на покрытой палубѣ, гдѣ матросамъ позволялось курить, такъ какъ въ общей комнатѣ употребленіе табака воспрещалось.

Какъ скоро огонь въ печи ослабѣвалъ, немедленно появлялся на стѣнахъ и въ пазахъ пола ледъ и не оставалось тогда ни одной скобы, ни одного желѣзнаго гвоздя, ни одной металлической пластинки, которые-бы не покрывались мгновенно слоемъ ледяныхъ кристалловъ.

Внезапность этого явленія крайне изумляла доктора. Выдыхаемые людями водяные пары сгущались въ воздухѣ и, переходя изъ газообразнаго состоянія въ твердое, падали вокругъ нихъ въ видѣ снѣга. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ печи холодъ уже дѣйствовалъ съ своею обычною энергіею, поэтому матросы обыкновенно сидѣли близъ огня, плотно прижавшись другъ къ другу.

Однакожъ докторъ совѣтовалъ имъ пріучаться и привыкать въ суровой температурѣ, не сказавшей еще своего послѣдняго слова. Онъ совѣтовалъ матросамъ мало по малу подвергать свое тѣло дѣйствію холода и подавалъ собою примѣръ всей командѣ. Но лѣнь или состояніе оцѣпенѣнія приковывали каждаго къ своему мѣсту, которое никто не хотѣлъ оставить, предпочитая всему сонъ даже въ нездоровомъ теплѣ.

По мнѣнію доктора, переходъ изъ теплой комнаты на сильную стужу не представляетъ неудобства и сопряженъ съ опасностью только для людей, покрытыхъ испариною. Въ подтвержденіе своего мнѣнія докторъ приводилъ многіе примѣры, но его совѣты не производили никакого или почти никакого дѣйствія.

Что касается Гаттераса, то, повидимому, онъ не чувствовалъ дѣйствія низкой температуры. Онъ молча прогуливался, не ускоряя и не замедляя своихъ шаговъ. Неужели холодъ не вліялъ на его мощную организацію? Или онъ обладалъ тѣмъ источникомъ животной теплоты, котораго требовалъ отъ своихъ матросовъ, и настолько былъ поглощенъ своею idée fixe, что становился невоспріимчивымъ ко внѣшнимъ вліяніямъ? Экипажъ съ удивленіемъ смотрѣлъ, какъ капитанъ подвергался стужѣ въ двадцать четыре градуса ниже точки замерзанія; часто Гаттерасъ отлучался съ брига на нѣсколько часовъ, но по возвращеніи на лицѣ его не замѣчалось ни малѣйшихъ признаковъ озноба.

– Удивительный человѣкъ,– сказалъ однажды докторъ Джонсону; онъ просто изумляетъ меня. Онъ носитъ въ себѣ раскаленную печь. Это одна изъ самыхъ могучихъ натуръ, какую только мнѣ приводилось наблюдать въ жизни!

– Дѣйствительно,– отвѣчалъ Джонсонъ,– онъ ходитъ на открытомъ воздухѣ, одѣтый не теплѣе, какъ въ іюнѣ мѣсяцѣ.

– Одежда не имѣетъ тутъ особенно большаго значенія,– замѣтилъ докторъ. И въ самомъ дѣлѣ, къ чему тепло одѣвать того, кто самъ по себѣ не производитъ теплоты? Это все равно, что стараться согрѣть кусокъ льда, закутавъ его въ шерстяное одѣяло. Но Гаттерасъ въ этомъ не нуждается. Такова уже его натура и я нисколько-бы не удивился, если подлѣ него было-бы такъ-же тепло, какъ подлѣ раскаленныхъ углей.

Джонсонъ, которому было поручено каждое утро очищать колодезь, замѣтилъ, что ледъ имѣетъ болѣе десяти футовъ толщины.

Почти каждую ночь докторъ могъ наблюдать великолѣпныя сѣверныя сіянія. Отъ четырехъ до восьми часовъ вечера небо легко окрашивалось на сѣверѣ; позже окраска эта принимала правильную форму блѣдно-желтой каймы, которая концами своими какъ-бы опиралась на ледяныя поляны. Мало по малу свѣтлая кайма подвигалась по направленій магнитнаго меридіана и покрывалась темноватыми полосами; затѣмъ свѣтлыя волны разливались, удлиннялись, уменьшаясь или увеличиваясь въ блескѣ. Достигнувъ зенита, метеоръ представлялъ взору восхищеннаго наблюдателя массу дугъ, тонувшихъ въ красныхъ, желтыхъ и зеленыхъ волнахъ свѣта. Ослѣпительное, несравненное зрѣлище! Вскорѣ многія дуги собирались въ одномъ мѣстѣ, образовывали великолѣпные круги, сливались одна съ другою, великолѣпное сіяніе меркло, яркіе лучи принимали блѣдные, слабые, неясные оттѣнки, и дивный феноменъ, померкшій, почти погасшій, мало по малу расплывался на югѣ въ потемнѣвшихъ грядахъ облаковъ.

Нельзя себѣ представить все очарованіе подобнаго рода картины подъ высокими широтами, менѣе чѣмъ въ восьми градусахъ разстоянія отъ полюса. Сѣверныя сіянія, видимыя иногда въ умѣренномъ поясѣ, не даютъ объ этомъ грандіозномъ явленіи природы даже слабаго понятія. Всевышній Творецъ проявилъ въ полярныхъ странахъ самыя дивныя дѣла рукъ своихъ.

Очень часто на небѣ появлялись ложныя луни, усиливая собою блескъ ночнаго свѣтила. Нерѣдко также простыя кольца образовывались вокругъ луны, ярко сверкавшей въ центрѣ свѣтозарныхъ круговъ.

26-то ноября, былъ большой приливъ и вода сильно была изъ колодца. Толстый слой льда какъ-бы колыхался отъ морской зыби; зловѣщій трескъ льдинъ свидѣтельствовалъ о подводной борьбѣ. Къ счастію, бригъ былъ укрѣпленъ вполнѣ надежно, только цѣпи его сильно гремѣли. Впрочемъ, въ предупрежденіе несчастной случайности, Гаттерасъ приказалъ закрѣпить якоря.

Слѣдующіе дни были еще холоднѣе; небо заволоклось туманомъ; вѣтеръ разметывалъ въ воздухѣ снѣжные сугробы. Трудно было опредѣлить, гдѣ зарождалась снѣжная мятель: на небѣ, или на ледяныхъ полянахъ. Въ воздухѣ царила какая-то невыразимая сумятица.

Экипажъ занимался различными работами, изъ которыхъ главная состояла въ приготовленіи моржоваго жира и сала, немедленно превращавшихся въ ледъ. Послѣдній топорами рубили на куски, по твердости не уступавшіе мрамору; такимъ образомъ собрали боченковъ двѣнадцать сала и жира.

28-го ноября термометръ опустился до тридцати двухъ градусовъ ниже точки замерзанія (-36° стоградусника). Угля оставалось только на десять дней и всѣ съ ужасомъ ждали той минуты, когда запасъ топлива совершенно истощится.

Въ видахъ экономіи, Гаттерасъ приказалъ прекратить топку печей въ каютъ-кампаніи, поэтому Шандонъ, докторъ и самъ Гаттерасъ должны были раздѣлять съ экипажемъ общее помѣщеніе. Гаттерасъ вошелъ, такимъ образомъ, въ частыя сношенія съ матросами, которые нерѣдко бросали на него оторопѣлые, а зачастую и свирѣпые взоры. Онъ слышалъ ихъ жалобы, упреки и даже угрозы, но не могъ подвергать ослушниковъ взысканію. Казалось, онъ былъ глухъ ко всякаго рода замѣчаніямъ. Онъ не требовалъ мѣста у огня и, не говоря ни слова, скрестивъ на груди руки, сидѣлъ гдѣ нибудь въ углу.

Не смотря на совѣты доктора, Пэнъ и его друзья не дѣлали ни малѣйшаго моціона, цѣлые дни проводили у печи или лежали, закутавшись одѣялами, на своихъ койкахъ. Здоровье ихъ разстроилось, реагировать противъ гибельнаго дѣйствія климата они не могли и потому не удивительно, что на бригѣ вскорѣ обнаружилась цынга.

Докторъ давно уже началъ каждое утро выдавать экипажу лимонный сокъ и известковыя лепешки. Но эти предохраняющія, обыкновенно вполнѣ дѣйствительныя средства оказывали на этотъ разъ лишь незначительное дѣйствіе, и болѣзнь, слѣдуя обычнымъ путемъ развитія, не замедлила обнаружить свой страшные симптомы.

Тяжело было видѣть несчастныхъ, которыхъ мускулы и нервы сокращались отъ страданій. Ноги ихъ страшно распухли и покрылись темно-синими пятнами; десны сочились кровью, а распухшими губами они производили какіе-то неясные звуки; совершенно переродившаяся, дефибринизированная кровь не доставляла въ конечностямъ тѣла обычныхъ элементовъ, необходимыхъ для поддержанія въ нихъ жизни.

Клифтонъ первый заболѣлъ этимъ страшнымъ недугомъ, а вскорѣ послѣ него слегли въ постель Грипперъ, Брентонъ и Стронгъ. Тѣ матросы, которые еще были пощажены болѣзнью, не могли избѣжать вида страданій своихъ товарищей, потому что другаго общаго помѣщенія не было. Приходилось всѣмъ жить вмѣстѣ, и вскорѣ общая комната превратилась въ больницу, такъ какъ изъ восемнадцати человѣкъ экипажа тринадцать въ короткое время заболѣли цынгою. Пэну, повидимому, суждено было избѣжать болѣзни; этимъ онъ былъ обязанъ своей замѣчательно крѣпкой натурѣ. У Шандона обнаружились было первые симптомы цынги, но тѣмъ дѣло и кончилось, и благодаря моціону, здоровье помощника капитана находилось въ довольно удовлетворительномъ состояніи.

Докторъ съ полнѣйшимъ самоотверженіемъ ходилъ за больными; но у него сжималось сердце при видѣ страданій, которыя онъ не могъ облегчить. По мѣрѣ возможности, онъ старался развлекать удрученный недугомъ экипажъ. Его слова утѣшенія, его философскія разсужденія и счастливыя выходки облегчали матросамъ переносить томительное однообразіе длинныхъ дней страданія; онъ читалъ больнымъ вслухъ; удивительная память Клоубонни доставляла ему запасъ забавныхъ разсказовъ, которыми онъ дѣлился съ здоровыми, когда они стояли вокругъ печи. Но стоны больныхъ, ихъ жалобы, крики отчаянія прерывали порою его рѣчь и, не окончивъ разсказа, докторъ возвращался къ роли заботливаго и преданнаго врача.

Впрочемъ, самъ докторъ былъ здоровъ и не худѣлъ. Его тучность замѣняла ему самую теплую одежду. По словамъ Клоубонни, онъ очень доволенъ тѣмъ, что одѣтъ, подобно моржамъ или китамъ, которые, благодаря покрывающему ихъ толстому слою жира, легко переносятъ стужу арктическаго климата.

Что касается Гаттераса, то онъ ничего не чувствовалъ ни въ физическомъ, ни въ нравственномъ отношеніи. Казалось, страданія экипажа не трогали его. Но, быть можетъ, онъ только не позволялъ своему чувству высказываться; внимательный наблюдатель могъ бы порою подмѣтить, что въ его желѣзной груди бьется человѣческое сердце.

Докторъ анализировалъ, изучалъ его, но не могъ классифицировать эту удивительную организацію, этотъ неестественный темпераментъ.

Между тѣмъ термометръ понизился еще больше; мѣсто прогулокъ на палубѣ опустѣло; однѣ только гренландскія собаки ходили по немъ и жалобно выли.

У печи постоянно стоялъ часовой, поддерживавшій въ ней горѣніе. Не слѣдовало допускать, чтобы огонь погасалъ: какъ скоро онъ ослабѣвалъ, стужа проникала въ комнату, стѣны покрывались льдомъ, и сырыя испаренія, мгновенно сгущаясь, осаждались снѣгомъ на злополучныхъ обитателяхъ брига.

Среди такихъ, невыразимыхъ страданій наступило, наконецъ, 8-е число декабря; утромъ, по своему обыкновенію, докторъ отправился взглянуть на термометръ, находившійся на палубѣ, и нашелъ, что ртуть въ чашечкѣ инструмента замерзла.

– Сорокъ четыре градуса ниже точки замерзанія! – ужаснулся докторъ.

Въ этотъ день въ печь бросили послѣднюю горсть угля.