Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
3. Тинейджер-дилетант
«Я научился нескольким новым трюкам, – сказал Кот в Шляпе. – Много отличных трюков. Покажу тебе. Твоя мама не будет против».
Лежу на спине с руками за головой под длинными коричневыми волосами, слушаю бормотание стиральной машины в подвале. Это мой последний вечер в Огайо, и я решил провести его в одиночестве, в воспоминаниях последних трёх лет в обычной школе. Всё уже упаковано для переезда в Форт-Лаудердейл: пластинки, плакаты, книжки, футболки, дневники, фотографии, любовные письма, письма ненависти. Христианская школа отлично подготовила меня к школе обычной, определив все табу и держа их на расстоянии вытянутой руки, так что мне оставалось только безуспешно гнаться за ними. Как только я сменил школу, всё сразу стало доступно, бери – не хочу: секс, наркотики, рок, оккультизм. Мне их даже искать не приходилось: сами меня находили.
Я всегда верил, что человек – умён. Это люди – идиоты. И мало что так ярко высвечивает сей факт, как война, религия, бюрократия и школа, где правит беспощадное большинство.
Когда я оглядываюсь на мои деньки там, всё что я вижу, – неуверенность и сомнения, такие сильные, что единственный прыщик выбивал всю мою жизнь и колеи. До конца моего срока там не чувствовал я ни уверенности в себе, ни самоуважения. Даже индивидуальности никакой своей не ощущал.
И в тот вечер в Кентоне я знал: Брайан Уорнер сейчас умирает. Мне дали шанс переродиться где-то, к лучшему ли, к худшему ли. Но вот чего я не мог понять, так это того, развратила меня школа или просветила. А может, и то, и то, и просвещение с развращением неразделимы.
ИНАУГУРАЦИЯ ЧЕРВЯ
К концу второй моей недели в обычной школе я уже прекрасно понял, что обречён. Дело не только в том, что я начал второй год старшей школы на два месяца позже, когда все уже со всеми сдружились, но к тому же проучившись восемь дней мне пришлось уйти ещё на две недели. У меня началась аллергия на антибиотики, которые я принимал от гриппа. Ступни и кисти рук раздулись, как шарики воздушные, по шее пошли красные оспинки, из-за распухших лёгких дышал с трудом. Врачи сказали – умереть бы мог.
К тому моменту я в школе завёл одного друга и одного врага. Друг – это Дженнифер, девочка хорошенькая, но с личиком несколько рыбьим, к тому же с большими губами, ещё и припухшими из-за брекетов. Я познакомился с ней на автобусной остановке, на которой ждал автобус до школы. Она стала моей первой девушкой. А враг – такой Джон Крауэлл, воплощение крутизны пригородной. Большой коренастый торчок, по жизни закованный в джинсовую куртку, футболку с Iron Maiden и синие джинсы, из заднего кармана которых торчала расчёска с крупной ручкой, а паховая зона вытерлась добела, настолько они были тесные. Когда он шёл по школьному коридору, детишки, друг друга распихивая, расступались перед ним. И так получилось, что он – бывший парень Дженнифер, так что я оказался верхним в его списке кому набить морду.
В первую мою неделю в больнице Дженнифер навещала меня почти каждый день. Я уговорил её забраться в шкаф, где было темно и мою сыпь не видно и прям безжалостно её там зацеловал. До того момента с женщинами я не очень далеко продвинулся. Была такая Джил Такер, дочь проповедника, блондинка с кривоватыми зубами, – с ней мы целовались во дворе Христианской школы. Но то было в четвёртом классе. Три года спустя я безумно и безнадёжно влюбился в Мишель Джилл, хорошенькую девочку с приплюснутым носиком, тёмными пушистыми волосами, уложенными «пёрышками», и широким ртом, который в старшей школе, вероятно, отлично отсасывал. Но мои шансы улетучились, когда во время сбора средств она попыталась меня научить французскому поцелую, а я не понял ни смысла этого дела, ни техники. Она об этом всем в школе рассказала, и я стал главным посмешищем.
