Время колокольчиков

Я спрятала грусть в кулинарных изысках

На пороге меня встретила уставшая, будто не спала три дня и три ночи, женщина. Волосы на ее голове взъерошились, выбились из туго затянутого хвоста, встали местами, подобно богатырям, поднявшимся вслед беспокойной волне на штормовом берегу. Под глазами свисали тяжелые полумесяцы теней, руки пахли едкой хлоркой.

За спиной, подобно руинам, щерились вещи: швейная машинка, светящая белым торцом, пыльная посуда, тряпки, емкости, коробки из пластика и картона, цветастые соломинки для питья в прозрачном зип-пакете, елочная игрушка в виде домового с оторванным носиком, резная подставка из красного дерева под бутылку вина.

– Генеральная уборка? – с пониманием спросила я, растягивая тугую молнию, заевшую на голенище.

– Генеральная уборка, – выдохнула мама, обреченно поглядывая на результат часового труда. – С днем рождения, дорогая моя доченька! Прости, что я без наряда. Год какой-то безумный! Расти, дорогая, большой, не будь лапшой, не расстраивайся по-всякому не достойному слез твоих поводу! Мужикам не верь, люби себя и слушайся маму!

Мы обнялись, расцеловались, бросили друг в дружку приветственные: “Как дела?” и обе ответили ничего не значащее: “Нормально”, требующее дальнейшего разъяснения в праздной обстановке за чашечкой чая.

На кухню манил густой мясной запах, с каким мешалась уксусная кислинка салатов и тонкая, едва уловимая сладость свежеиспеченного пирога, сдобренного ванилью. Неугомонный телевизор шумно оповещал о необходимости запастись перед Новым годом зеленым горошком по акции, потому что никто из соседей с этим помочь не сможет, ибо горошку место в оливье.

На разложенном шире прежнего столе громоздились тарелочки с тонко нарезанной копченой колбаской, тремя видами сыра и поблескивающими от окна маслинами, розетка с красной икорочкой, хлебные ломтики в плетеной корзинке, высокий салатник с прозрачными бортами, уложенная слоями селедка под шубой на овальном блюде и пустынная деревянная доска на крутящемся диске, терпеливо ждущая явления утки из духовки.

– Ну ма-а-ам, – простонала я, увидев все это разнообразие. – Я же сказала, не празднуем! Привезу тортик – и всё! Мне двадцать шесть лет, это даже не юбилей. Славка-то хоть приедет?

– Обещал к вечеру, по работе мотается.

– С Мариной?

– Нет, они поссорились, – свернув губы трубочкой, мама подняла брови и глянула в сторону, как бы воздерживаясь от прочих комментариев.

– То есть весь этот стол – на троих? – споласкивая руки, спросила я.

– Ну прям уж “весь этот стол”. С собой возьмешь, Колю угостишь. Он-то приехал наконец?

Тонкий лед захрустел подо мной ломкой корочкой.

– Не-е-т еще, – ступая по-снайперски, откликнулась я.

– Ну на Новый год-то приедет? – промежду прочим осведомилась мама, вытаскивая на свет божий утомленную долгим ожиданием утку в глянцевой бронзовой корочке.

– Скорее всего, нет, с работы не отпускают.

В ответ – взгляд “Все понятно” и смачное бульканье вина в тонком горлышке. Вооружившись стаканом с соком, я приготовилась к тосту.

– Люди, Анечка, они, как свечи, делятся на два типа: одни —для света и тепла, а другие – в жопу. Не позволяй мудакам отравлять тебе жизнь.

Стекло звякнуло, сок показался недостаточно кислым в сложившихся обстоятельствах. Из телека донеслось: “Да он козлина! Вы посмотрите на него!” и я, желая сдержать вид непринужденный и легкомысленный, резко глотнула, не оценив мощность втягивания в откровенно небольшую ротовую полость. Из глаз посыпались искры, из носа – оранжевые струи с мякотью.

– Ты расстроилась, поди? Из-за него? – спрашивала мама, настойчиво растирая мне спину.

– Я не расстроилась, я подавилась, – в подтверждение сказанного подтерла слезы ладошкой и затряслась в приступе скорее уже притворного, чем необходимого, гулкого кашля. За выдающуюся актерскую игру мама наградила меня дородным куском запечённой утки, тремя дольками яблока, зарумяненными до горчичного цвета, и ложечкой брусничного соуса из пузатой стальной тарелки.

– Одна отмечать собралась?

В неравной борьбе между жалостью к себе и репутацией сильной и независимой женщины, далекой от дешевых сантиментов, победила утка. Божественная, нежная утка растаяла на языке, оставляя “м-м-м” вместо тысячи слов.

– Вкусная? – заинтересовалась мама, отщипнув кусочек из общего блюда.

– Умопомрачительная! – простонала я, набивая рот сдобренными соусом мясными полосками.

– И правда, ничего, – согласилась великая женщина, дщерь богов, творительница кулинарных чудес.

С десять минут мы увлеченно сметали еду со стола. Вскоре мне был торжественно вручен сертификат на покупку парфюма в известном брендовом маркете, и тема новогоднего одиночества снова всплыла.

– И все-таки с кем ты будешь тридцать первого? – уже слегка хмельная, мама походила на доброго полицейского из юмористического кино, который светил лампой куда угодно, только не в глаз подсудимого.

– Не волнуйся за меня, я предполагала, что он не приедет, и заранее договорилась с Соней.

Естественно, с Соней мы ни о чем не договаривались, и вообще, не писали друг другу уже месяца три. Но с тех самых пор, как злосчастное сообщение зыркнуло в душу с экрана старенького мобильного, мной овладела маниакальная идея принести Новый год в жертву отчаянию и грусти по несбывшимся мечтам. В воображении издевательски переливалась цветными фонариками ряженая елка, а я, несчастная, как Наденька из “Иронии судьбы”, тоскливо поздравляю зеркало с наступившим. Потом, естественно, наливаю бокальчик-другой шампанского, репощу в сети грустные мемы и слушаю песни состарившихся рокеров.

– Уверена? – мое заливное про Соню явно не пришлось маме по вкусу. Вообще, довольно сложно врать человеку, который знает тебя дольше, чем ты сам. – Приходи ко мне в гости! Алла со Светкой не будут против! Покутим девочками!

Не было никаких сомнений, что три разведенных женщины знают толк в развлечениях. В отличие от меня – скучной домоседки, не ведающей большего счастья, чем полноценный ночной сон двенадцать часов кряду – мама всегда любила и умела устраивать вечеринки. Уж не знаю, какому дьяволу ей пришлось продать душу, но за половину праздничного дня она умудрялась наколдовать две дюжины блюд, среди которых: парочка горячих, гарнир, три салата, пять закусок и два хитро выдуманных десерта, что в новогоднюю ночь почти никогда не бывают опробованы ввиду чрезмерности прочих кушаний. На пиршестве мама не потягивает томно водянистый мохито, а переворачивает стопками ядреную текилу, закусывая солеными лимонами. И когда веселье угнездится по пьяным головам, поет песни, зачинает танцы и разве что пленных соседок морякам не продает.

Но мне не хотелось радоваться. И уж тем более жалеть себя. Слушать, что все мужики – сволочи, что Коля меня недостоин, а я не должна расстраиваться.

– Нет, мам, серьезно. Мы только вчера созванивались с Соней, и я сказала, что вероятность нашего совместного празднования Нового года крайне высока, но, сама понимаешь, до сегодняшнего дня ничего точно не было известно. А теперь известно.

– А может, он хочет сюрприз тебе сделать? – по-лисьи сощурившись, бросила мама.

– Что? Кто? – отозвалась я и уже в тот момент, когда слова легли на воздух, поняла, о ком речь. – А, Коля…

Мама кольнула в больную точку. Озвучила то, что нельзя было произносить, иначе, как водится, не сбудется. Иначе станет ясна вся абсурдность предположения, и придется надеяться на чудо, какое вообще не спешит случаться, даже под Новый год.

– Ну, может быть…

Мысль о том, что Коля все-таки приедет, откроет дверь ключом и крикнет: “С Новым годом, Анька!”, удерживала от истерики, успокаивала, баюкала. Вроде как: не все потеряно, надежда еще есть, чем черт не шутит.

– Чем черт не шутит, – покрутила слова на языке, и те растаяли вкусом из детства, свойственным долькам белого шоколада с миндальной крошкой.

Посидев недолго с лицом блаженным, я вдруг осознала противоречие между недавно сказанным и криво слепленной ложью про Соню.

– Будем, значит, втроем праздновать! – глуповатый смех, увы, не смягчил шероховатости неумелого вранья.

Мама глядела на меня торжествующе.

– Приезжай, короче, – сказала она, а уголок рта приподнялся в ласковой ухмылочке.

– Посмотрим, – откликнулась я, поверженная, но все еще упрямая, как рождественский паровоз, только что “ту-ту” не пропела.

В расход пошла селедка под шубой, телевизор рекламировал пельмени. Беседа заплелась о грядущих праздниках и новогодних базарах, о космических ценах на елки и сложностях выбора подарка Славе. На вираже разговор занесло в компостную яму, где томилась моя работа и карьерные перспективы, но опыт и смекалка помогли вновь вырулить на гладкое шоссе легковесной болтовни, от которой и еда вкуснее, и ум спокойнее.

Когда сытость уже округлила живот и наступила пора выкатываться из маминого дома обжорств, пришел Славка, расцеловал меня, извинился за опоздание и стал распивать с нами мятный чай. Из-за серебряной дверцы холодильника показался вишневый пирог, не оставлявший ни малейшего шанса покупному торту быть сегодня надрезанным, опробованным и похваленным.

Положение дел казалось несправедливым, и я, уже откровенно объевшаяся, стянула тугую веревку с прозрачной крышки, отрезала тоненький пластик и, махнув рукой, мол, была не была, налила еще одну кружку пахнущего смородиновым листом мятного чая.