Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
5. Паучий рай
Однажды жарким томным днем, когда, казалось, все спят, кроме неугомонных цикад, мы с Роджером решили проверить, как далеко можно забраться по холмам до наступления сумерек. Миновав оливковые рощи, все в белых полосах и пятнах от слепящего солнца, с перегретым стоячим воздухом, мы забрались выше деревьев, на голую скалистую вершину, и присели отдохнуть. Внизу раскинулся спящий остров с переливающейся морской гладью в дымке испарений: серо-зеленые оливы, черные кипарисы, прибрежные скалы пестрой расцветки и опаловое море, местами бирюзовое, местами нефритовое, в парочке складок там, где оно огибало мыс, поросший спутанными оливами. Прямо под нами раскинулась мелкая, едва голубеющая, почти белая бухточка с ослепительно-белым песчаным пляжем в виде полумесяца. После восхождения я был мокрый от пота, а Роджер сидел с высунутым языком и пеной на усах. Мы решили, что не полезем ни на какие горы, а, наоборот, лучше искупнемся. Так что мы спустились по склону и оказались в безлюдной, тихой бухточке, разомлевшей под палящими лучами солнца. Такие же полусонные, мы уселись в теплой воде, и я стал ковыряться в песочке. Наткнувшись на какой-нибудь голыш или осколок бутылочного стекла, вылизанный и отполированный морем до такой степени, что он превратился в настоящий изумруд, зеленый и прозрачный, я протягивал свою находку внимательно наблюдавшему за мной Роджеру. Не совсем понимая, чего я от него хочу, но не желая меня обижать, он осторожно зажимал ее зубами, чтобы через какое-то время, убедившись, что я этого не вижу, выбросить ее обратно в воду со вздохом облегчения.
Потом я обсыхал, лежа на камнях, а Роджер трусил по мелководью и, фыркая, пытался цапнуть за синий плавник хоть одну морскую собачку с надутой, ничего не выражающей мордочкой, но они сновали между камней со скоростью ласточек. Тяжело дыша, не спуская глаз с прозрачной воды, Роджер с предельным вниманием следил за их перемещениями. Окончательно просохнув, я надел шорты и рубашку и позвал своего дружка. Он неохотно направился ко мне, то и дело оглядываясь на морских собачек, продолжавших мелькать над песчаным дном, подсвеченным яркими лучами. Приблизившись почти вплотную, он так основательно отряхнулся, что обдал меня настоящим водопадом.
После купания тело мое отяжелело и расслабилось, а кожа как будто покрылась шелковистой корочкой соли. Медленно, в каких-то своих грезах, мы двинулись в сторону главной дороги. Я вдруг почувствовал голод и стал думать, в каком бы из соседних домов мне перекусить. Я постоял в раздумье, поднимая мелкую белую пыль носком ботинка. Если я загляну в ближайший дом, к Леоноре, то меня угостят хлебом с инжиром, но при этом она мне прочитает бюллетень о состоянии здоровья дочери. Ее дочь была хрипатой мегерой с легким косоглазием, она мне решительно не нравилась, и ее здоровье меня совсем не волновало. Я решил не идти к Леоноре. Жаль, конечно, ведь у нее рос лучший в округе инжир, но плата за лакомство была слишком высокой. Если я наведаюсь к рыбаку Таки, то у него сейчас сиеста, и я услышу из дома с наглухо закрытыми ставнями раздраженный крик: «Проваливай отсюда, кукурузина!» Христаки и его семья, скорее всего, окажутся на месте, но за угощение мне придется отвечать на кучу скучных вопросов: «Англия больше, чем Корфу? Какое там население? Все ли жители лорды? Как выглядит поезд? Растут ли в Англии деревья?» – и так до бесконечности. Если бы сейчас было утро, я бы срезал путь через поля и виноградники и по дороге утолил голод за счет своих щедрых друзей – оливки, хлеб, виноград, инжир, – а после небольшого крюка, пожалуй, заглянул бы во владения Филомены и под конец съел бы хрустящий розовый ломоть арбуза, холодного как лед. Но наступило время сиесты, когда крестьяне спят в домах, заперев двери и закрыв ставни. Это была настоящая проблема, и, пока я над ней ломал голову, голод все сильнее давал о себе знать, я шагал все быстрей и быстрей, пока Роджер протестующе не фыркнул, посмотрев на меня с явной обидой.
Вдруг меня осенило. Прямо за холмом, в зазывно белеющем домике, жил старый пастух Яни с женой. Я знал, что сиесту он проводит в тени виноградника, и, если произвести должный шум, пастух наверняка проснется. А уж проснувшись, он непременно проявит гостеприимство. Не было такого крестьянского дома, где бы тебя отпустили не солоно хлебавши. Ободренный этой мыслью, я свернул на петляющую каменистую тропу, проделанную копытами коз Яни, через холм и дальше вниз, в долину, где красная крыша пастушьего дома смотрелась ярким пятном среди внушительных оливковых стволов. Подойдя достаточно близко, я швырнул камень, чтобы Роджер за ним сбегал. Это была одна из его любимых игр, но, раз начавшись, она требовала продолжения, в противном случае он начинал что есть мочи лаять, пока ты не повторял маневр, только чтобы пес отвязался. Роджер принес камень, бросил его к моим ногам и в ожидании отошел – уши торчком, глаза блестят, мышцы напряжены, к действию готов. Однако я проигнорировал и его, и камень. Удивившись, он проверил, все ли с этим камнем в порядке, и снова на меня посмотрел. Я засвистел какую-то мелодию, поглядывая на небо. Роджер пробно тявкнул, а убедившись в том, что я не обращаю на него никакого внимания, разразился громким басовитым лаем, который эхом разнесся среди олив. Я дал ему полаять минут пять. Теперь Яни наверняка проснулся. Наконец я швырнул камень, за которым Роджер бросился на радостях, а сам направился в обход дома.
Старый пастух, как я и думал, отдыхал в драной тени виноградной лозы, обвивавшей высокие железные шпалеры. Но, к моему огромному разочарованию, он не проснулся. А сидел он на простом стуле соснового дерева, наклоненном к стене под опасным углом. Руки висели как плети, ноги вытянуты вперед, а его знатные усы, порыжевшие и поседевшие от никотина и старости, поднимались и подрагивали от храпа, словно необычные водоросли от легкого подводного течения. Толстые пальцы на руках-обрубках дергались во сне, и я разглядел желтоватые ребристые ногти, похожие на оплывы сальной свечи. Его смуглое лицо в морщинах и бороздах, как кора сосны, ничего не выражало, глаза плотно закрыты. Я сверлил его взглядом в надежде разбудить, да все без толку. Приличия не позволяли его растолкать, и я мысленно решал дилемму, стоит ли ждать, когда он сам проснется, или уж смириться с занудством Леоноры, когда из-за дома с высунутым языком и торчащими ушами выскочил потерявшийся Роджер. Увидев меня, он радостно вильнул хвостом и огляделся с видом желанного посетителя. Вдруг он застыл, усы встопорщились, и он начал медленно подходить – ноги напряглись, весь дрожит. Это он увидел то, чего не заметил я: под накренившимся стулом, свернувшись, лежала большая длинноногая серая кошка, которая внаглую разглядывала нас своими зелеными глазищами. Не успел я схватить Роджера, как он бросился на добычу. Одним движением, свидетельствовавшим о долгой практике, кошка пулей долетела до шишковатой лозы, с пьяной расслабленностью обвившейся вокруг шпалеры, и взлетела наверх с помощью цепких лап. Усевшись среди гроздьев светлого винограда, она посмотрела вниз на Роджера и как будто сплюнула. Роджер, совсем озверев, запрокинул голову и разразился угрожающим, можно сказать, изничтожающим лаем. Яни открыл глаза, стул под ним закачался, и он отчаянно замахал руками, чтобы сохранить равновесие. Стул на миг завис в некоторой нерешительности, а затем со стуком опустился на все четыре ножки.
– Святой Спиридон, помоги! – взмолился Яни, и усы у него задрожали. – Не оставь меня, Господи!
Озираясь, чтобы понять причину бучи, он увидел меня, скромно сидящего на стене. Я вежливо и радушно приветствовал его, как будто ничего не случилось, и поинтересовался, хорошо ли он поспал. Яни с улыбочкой поднялся на ноги и сладострастно почесал живот.
– Вот кто шумит так, что у меня чуть не лопнула голова. Ну, будьте здоровы. Садитесь, юный лорд. – Он протер свой стул и пододвинул мне. – Я рад вас видеть. Не хотите со мной поесть и выпить? Вон какой сегодня жаркий день. В такую жару того гляди бутылка расплавится.
Он потянулся и громко зевнул, показав беззубые десны, как у младенца. Потом развернулся к дому и прокричал:
– Афродита… Афродита… женщина, просыпайся… пришли иностранцы… здесь со мной юный лорд… Неси еду… Ты меня слышишь?
– Да слышу, слышу, – донесся приглушенный голос из-за закрытых ставень.
Яни крякнул, вытер усы и деликатно скрылся за ближайшим оливковым деревом, откуда снова появился, застегивая штаны и зевая. Он уселся на стену рядом со мной.
– Сегодня я должен был перегнать коз в Гастури. Но слишком уж жарко. В горах камни так раскаляются, хоть сигарету зажигай. Вместо этого я пошел к Таки и отведал его молодого белого вина. Святой Спиридон! Не вино, а кровь дракона… пьешь и улетаешь… Ах, какое вино! Когда я вернулся, меня сразу сморило, вот так.
Он издал глубокий вздох, в котором не чувствовалось раскаяния, и полез в карман за потертой оловянной коробочкой с табаком и тонкими серыми бумажными полосками. Его бурая мозолистая рука, сложившись в горсти, собрала немного златолиста, а пальцы другой руки выбрали оттуда щепоть. Он быстро свернул самокрутку, снял лишнее с обеих концов, убрал ненужный табак обратно в коробочку и раскурил сигарету с помощью огромной зажигалки, из которой пламя вырвалось, подобно разъяренной змее. Он задумчиво подымил, удалил из усов ворсинку и снова полез в карман.
– Вы интересуетесь маленькими тварями Господними, так смотрите, кого я утром поймал. Чертяка прятался под камнем. – Он извлек из кармана хорошо закупоренную бутылочку. – Настоящий боец. Насколько я знаю, единственный, у кого жало сзади.
В бутылочке, до краев заполненной золотистым оливковым маслом и похожей на янтарную, в самой середке, поддерживаемый густой жидкостью, лежал забальзамированный шоколадного цвета скорпион с загнутым хвостом, напоминавшим ятаган. Он задохнулся в этой вязкой могиле. Вокруг трупика образовалось легкое облачко другого оттенка.
– Видите? – показал на него Яни. – Это яд. Вон сколько в нем было.
Я полюбопытствовал, зачем надо было помещать скорпиона в оливковое масло.
Яни гоготнул и вытер усы ладонью.
– Эх, юный лорд, с утра до вечера ловите насекомых, а не знаете? – Похоже, я его сильно позабавил. – Ладно, тогда я вам расскажу. Как знать, вдруг пригодится. Сначала надо поймать скорпиона, осторожно, как падающее перышко, поймать и живого – обязательно живого! – посадить в бутылочку с маслом. Он там выпустит яд, немного побулькает и сдохнет. А если один из его братьев вас ужалит – храни вас святой Спиридон! – помажьте укус этим маслом, и все пройдет, как если бы это была обыкновенная колючка.
Пока я переваривал эти любопытные сведения, из дома вышла Афродита с морщинистым лицом, красным, как гранат; в руках она несла оловянный поднос с бутылкой вина, кувшином воды и тарелкой с хлебом, оливками и финиками. Мы с Яни молча ели и пили вино, разбавленное водой до бледно-розового оттенка. Несмотря на отсутствие зубов, Яни отрывал здоровые ломти хлеба, жадно перетирал их деснами и заглатывал непережеванные куски, отчего его морщинистое горло раздувалось на глазах. Когда мы закончили, он отвалился назад, тщательно протер усы и возобновил разговор, как будто он не прерывался.
– Знавал я пастуха, вроде меня, который отметил сиесту в далекой деревне. По дороге домой его так развезло от выпитого вина, что он решил поспать и улегся под миртом. И вот, пока он спал, к нему в ухо залез скорпион и ужалил его.
Яни взял драматическую паузу, чтобы сплюнуть через стену и свернуть очередную самокрутку.
– Да, – вздохнул он, – печальная история… еще совсем молодой. Какой-то скорпиончик… тюк… и всё. Бедняга вскочил и как безумный стал носиться между олив, раздирая себе голову. Ужас! И рядом не было никого, кто бы услышал его крики и пришел ему на помощь. С этой непереносимой болью он помчался в деревню, но так до нее и не добежал. Рухнул в долине, недалеко от дороги. На следующее утро мы его обнаружили. Страшное зрелище! Голова распухла так, как будто у него мозги были на девятом месяце. Он, конечно, был мертвый. Никаких признаков жизни.
Яни издал глубокий печальный вздох и покрутил пальцами янтарную бутылочку.
– Вот почему я никогда не сплю в горах, – продолжал он. – А на случай, если я с другом выпью вина и забуду об опасности, в кармане у меня лежит бутылочка со скорпионом.
Мы перешли на другие, столь же увлекательные темы, а спустя примерно час я стряхнул крошки с колен, поблагодарил старика и его жену за гостеприимство и, приняв на прощанье гроздь винограда, зашагал домой. Роджер шел рядом, красноречиво поглядывая на мой оттопыренный карман. Наконец мы забрели в оливковую рощу, полутемную и прохладную, с длинными тенями деревьев, дело-то уже шло к вечеру. Мы сели неподалеку от покрытого мхом склона и поделили виноград на двоих. Роджер слопал его вместе с косточками. Я же поплевывал вокруг и фантазировал, что здесь вырастет роскошный виноградник. Покончив с едой, я перевернулся на живот и, подперев руками подбородок, принялся изучать склон.
Зеленый кузнечик с вытянутой печальной мордочкой нервно подергивал задними лапками. Хрупкая улитка медитировала на мшистой веточке в ожидании вечерней росы. Пухлявый алый клещ величиной со спичечную головку продирался сквозь замшелый лес, как какой-нибудь коротконогий толстяк-охотник. Это был мир под микроскопом, живущий своей удивительной жизнью. Наблюдая за медленным продвижением клеща, я обратил внимание на любопытную деталь. Здесь и там на зеленой плюшевой поверхности мха виднелись следы размером с шиллинг, такие бледные, что заметить их можно было только под определенным углом. Они напоминали мне полную луну, затянутую облаками, такие бледноватые кружочки, которые, казалось, перемещаются и меняют оттенки. Каково их происхождение, задумался я. Слишком неправильные и хаотичные, чтобы быть следами какого-то существа, да и кто мог подниматься почти по вертикальному склону, ступая так беспорядочно? Да и не похоже на следы. Я потыкал стебельком в край одного такого кружка. Никакого шевеления. Может, это мох здесь так странно растет? Я еще раз, уже посильнее, ткнул стебельком, и тут у меня аж схватило живот от возбуждения. Я словно задел скрытую пружину – и кружок вдруг приоткрылся, словно люк. Я с изумлением понял, что, в сущности, это и есть люк, выложенный шелком, с аккуратно подрезанными краями, прикрывающий уходящую вниз шахту, тоже выложенную шелком. Край люка крепился к земле шелковой ленточкой, служившей своего рода пружиной. Уставившись на это волшебное произведение искусства, я гадал, кто мог быть его творцом. В самом туннеле ничего не просматривалось. Я потыкал стебельком – никакого ответа. Еще долго я разглядывал это фантастическое жилище, пытаясь постичь, кто же его создал. Оса? Но я никогда не слышал, чтобы оса маскировала свое гнездо потайной дверцей. Я понял, что должен решить эту проблему безотлагательно. Надо идти к Джорджу, а вдруг он знает, что это за таинственный зверек? Я позвал Роджера, который старательно подрывал корни оливы, и быстро зашагал в другом направлении.
Я примчался на виллу Джорджа, задыхаясь, раздираемый эмоциями, постучался для вида и ворвался в дом. Только тут я понял, что он не один. Рядом с ним сидел на стуле мужчина, которого я, из-за такой же бороды, с первого взгляда принял за его брата. Однако, в отличие от Джорджа, он был безукоризненно одет: серый фланелевый костюм, жилетка, чистейшая белая рубашка, стильный, хотя и мрачноватый, галстук и большого размера, основательные, хорошо надраенные ботинки. Смущенный, я остановился на пороге, а Джордж окинул меня сардоническим взглядом.
– Добрый вечер, – приветствовал он меня. – Судя по твоему окрыленному виду, надо полагать, что ты примчался не за дополнительным уроком.
Я извинился за вторжение и рассказал Джорджу о найденных мною загадочных гнездах.
– Хвала Всевышнему, что ты здесь, Теодор, – обратился он к бородатому гостю. – Теперь я могу передать решение этой проблемы в руки эксперта.
– Ну, какой из меня эксперт… – пробормотал самоуничижительно тот, кого назвали Теодором.
– Джерри, это доктор Теодор Стефанидис, – пояснил Джордж. – Он сведущ практически в любом из заданных тобой вопросов. И из незаданных тоже. Он, как и ты, помешан на природе. Теодор, это Джерри Даррелл.
Я вежливо поздоровался, а бородатый, к моему удивлению, встал со своего места, подошел ко мне быстрым шагом и протянул здоровую белую пятерню.
– Очень рад знакомству, – сказал он, очевидно обращаясь к собственной бороде, и бросил на меня быстрый смущенный взгляд поблескивающих голубых глаз.
Я пожал ему руку со словами, что тоже очень рад знакомству. После чего наступила неловкая пауза, во время которой Джордж с улыбочкой наблюдал за нами.
– Что скажешь, Теодор? – наконец произнес он. – И откуда же, по-твоему, взялись эти странные тайные ходы?
Тот сцепил пальцы за спиной и несколько раз приподнялся на цыпочках, отчего ботинки негодующе проскрипели. Он в задумчивости уставился в пол.
– Ну… э-э… – Слова выходили из него с взвешенной дотошностью. – Сдается мне, что это ходы пауков-каменщиков… э-э… вид, довольно распространенный на Корфу… когда я говорю «довольно распространенный», я имею в виду, что мне довелось встретить его раз тридцать… а то и сорок… за то время, что я здесь живу.
– Так-так, – покивал Джордж. – Значит, пауки-каменщики?
– Да, – сказал Теодор. – Сдается мне, что это весьма вероятно. Но я могу ошибаться.
Он еще поскрипел подошвами, встав на цыпочки, и бросил в мою сторону жадный взгляд.
– Если это не очень далеко, мы могли бы пойти и проверить, – предложил он неуверенно. – Я хочу сказать, если у вас нет других дел и это не слишком далеко… – Его голос оборвался как бы со знаком вопроса.
Я ответил, что это совсем недалеко, на холме.
– Мм, – кивнул Теодор.
– Смотри, чтобы он не утянул тебя незнамо куда, – сказал Джордж. – А то исходите вдоль и поперек все окрестности.
– Ничего страшного, – успокоил его Теодор. – Я все равно собирался уходить, сделаю небольшой крюк. Дело нехитрое… э-э… в Канони, через оливковые рощи.
Он аккуратно водрузил на голову симпатичную фетровую шляпу серого цвета. Уже в дверях он обменялся с Джорджем коротким рукопожатием.
– Спасибо за великолепный чай, – сказал он и размеренно зашагал по дорожке рядом со мной.
Я исподтишка его разглядывал. У него был прямой, красиво очерченный нос, забавный рот, прячущийся в пепельно-светлой бороде, и прямые кустистые брови над проницательными, пытливыми, с огоньком глазами, в уголках которых собрались смешливые морщинки. Шагал он энергично, напевая что-то себе под нос. Когда мы проходили мимо канавы со стоячей водой, он на секунду остановился и вперился в нее с ощетинившейся бородкой.
– Мм, daphnia magna, – произнес он как бы между прочим.
Он поскреб бороду большим пальцем и зашагал дальше.
– Обидно, – обратился он ко мне. – Поскольку мне предстояла встреча… э-э… с друзьями, я не захватил с собой рюкзак натуралиста. Очень жаль. В этой канаве мы могли бы обнаружить нечто интересное.
Когда мы свернули со сравнительно ровной дорожки на каменистую козью тропу, я ждал выражения неудовольствия, но Теодор шагал за мной все с такой же неутомимой решимостью, продолжая напевать. Наконец мы оказались в тенистой роще, я подвел его к склону и указал на загадочные люки.
Он присел возле одного, глаза его сощурились.
– Ага… так… мм… так-так.
Он достал из жилетного кармана перочинный ножичек, раскрыл его и осторожно поддел люк кончиком лезвия.
– Ну да, – подтвердил он. – Cteniza.
Он заглянул в туннель, потом в него дунул и снова закрыл люк.
– Да, ходы пауков-каменщиков, – сказал он. – Но этот, скорее всего, необитаемый. Обычно паук вцепляется в… э-э… люк лапками или, точнее, коготками, да так цепко, что, если применить силу, можно повредить дверцу. Да… это ходы самки. Самцы их тоже проделывают, но вдвое короче.
Я заметил, что никогда не видел ничего подобного.
– О да, – сказал Теодор, – очень любопытные существа. Для меня загадка, как самка понимает, что приближается кавалер.
Видя мое озадаченное лицо, он приподнялся на носочках и продолжил:
– Самка ждет в своем убежище, когда мимо проползет какое-нибудь насекомое – муха, или кузнечик, или еще кто-то. И похоже, точно знает, что кто-то совсем рядом. Тогда она… э-э… выскакивает из люка и хватает жертву. Ну а если приближается паук в поисках самки… почему, спрашивается, она… э-э… не пожирает его по ошибке? Возможно, его шаги звучат по-другому. Или он… издает особые звуки… которые она улавливает.
Мы спускались с холма в молчании. Вскоре мы дошли до развилки, и я стал прощаться.
– Ну что ж, всего доброго, – сказал он, разглядывая свои ботинки. – Приятно было с вами познакомиться.
Мы молча постояли. Как позже выяснилось, при встрече и при прощании Теодора всегда охватывало сильное смущение. Наконец он протянул ладонь и торжественно пожал мне руку.
– Прощайте. Я… э-э… надеюсь, что мы еще увидимся.
Он развернулся и стал спускаться, размахивая тростью и пристально поглядывая вокруг. Я проводил его взглядом и зашагал домой. Теодор одновременно поразил меня и озадачил. Во-первых, как признанный ученый (одна борода чего стоит) он для меня много значил. Собственно, я впервые встретил человека, разделявшего мой интерес к зоологии. Во-вторых, мне страшно льстило, что он ко мне отнесся так, словно мы с ним были одного возраста. Домашние тоже не разговаривали со мной снисходительно, а к тем, кто так поступал, я относился с неодобрением. Но Теодор говорил со мной не только как со взрослым, но и как с равным.
Меня не отпускал его рассказ про паука-каменщика. Сама идея, что самка прячется в шелковистом туннеле, держит дверцу на запоре своими кривыми лапками и вслушивается в передвижения насекомых по мху у нее над головой. Интересно, какие звуки до нее долетали? Я могу себе представить, как шумит улитка – словно треск отрываемого лейкопластыря. Сороконожка – это взвод кавалерии. Муха совершает быстрые перебежки с паузами на то, чтобы помыть передние лапки – такой глуховатый вжик, как при работе точильщика ножей. Большие жуки, решил я, должны быть похожи на едущий паровой каток, а маленькие, вроде божьих коровок, возможно, урчат, как отлаженный автомобильный мотор. Заинтригованный этими мыслями, я шагал через погружающиеся в сумерки поля, спеша рассказать домашним о моей находке и о знакомстве с Теодором. Я надеялся снова его увидеть, так как у меня к нему было много вопросов, но я понимал, что едва ли у него для меня найдется свободное время. Однако я ошибся. Спустя два дня Лесли, вернувшись с прогулки в город, вручил мне небольшую бандероль.
