Три мушкетера

IV. Экипировка Арамиса и Портоса

Во все время, пока четыре друга хлопотали о своей экипировке, они не имели постоянных свиданий и обедали порознь, где случалось, или, лучше сказать, где удавалось. Служба отнимала тоже много времени, которое тогда было так дорого. Они только согласились между собой собираться раз в неделю около часа в квартире Атоса, который, вследствие данной им клятвы, не должен был выходить из дому.

Кетти пришла к д’Артаньяну утром в один из таких дней. Только что она ушла, он отправился на улицу Феру.

Он застал Арамиса и Атоса философствующими. Арамис опять бредил о пострижении. Атос, по обыкновению, не уговаривал и не отклонял его, потому что, по его мнению, всякому должно предоставлять свободу действий; он никогда не давал советов, если их не просили настоятельно.

– Вообще, – говаривал он, – советов просят только для того, чтобы не следовать им, или если им следуют, то чтобы было после кого упрекнуть в том, что их дали.

Вскоре после д’Артаньяна пришел и Портос, так что все четыре друга были вместе. На их лицах выражались совершенно различные чувства: у Портоса спокойствие, у д’Артаньяна надежда, у Арамиса беспокойство, у Атоса беспечность.

Только что Портос успел рассказать, что одна знатная особа приняла на себя труд выручить его из затруднительного положения, как вошел Мускетон.

Он просил Портоса отправиться домой, где, сказал он жалобным голосом, присутствие его необходимо.

– Верно, насчет экипировки?

– И да, и нет, – отвечал Мускетон.

– Что же такое, не можешь ли ты сказать мне?

– Пожалуйте домой.

Портос встал, простился с друзьями и пошел с Мускетоном.

Через несколько минут явился на пороге Базен.

– Что вам угодно, мой друг? – сказал Арамис с тою кротостью, которую замечали в нем всегда, когда он думал о церкви.

– Вас ожидает кто-то дома, – сказал Базен.

– Кто-то! Кто же такой?

– Нищий.

– Так подайте ему милостыню, Базен, и скажите, чтобы он молился за бедного грешника.

– Он хочет непременно говорить с вами и уверяет, что вы будете очень рады видеть его.

– Не имеет ли он ко мне чего-нибудь особенного?

– Да, имеет. Он сказал: – если господин Арамис не захочет прийти сюда, скажите ему, что я из Тура.

– Из Тура? – сказал Арамис. – Извините меня, господа, но этот человек, верно, привез мне новости, которых я ожидал.

Он тотчас же вышел.

Атос и д’Артаньян остались вдвоем.

– Кажется, эти молодцы устроили свои дела; как вы думаете, д’Артаньян? – спросил Атос.

– Я знаю, что дела Портоса идут хорошо, а что касается Арамиса, то, признаюсь, я о нем никогда не беспокоился; но вы, любезный Атос, раздав так великодушно пистоли англичанина, которые по справедливости принадлежали вам, что вы будете делать?

– Я очень доволен, что убил этого негодяя, потому что я считаю благочестивым делом убить англичанина; но меня мучило бы раскаяние, если бы я взял себе его пистоли.

– Вы непостижимый человек, любезный Атос.

– Довольно об этом! Что это мне говорил де Тревиль, сделавший мне вчера честь своим посещением, что будто бы вы имеете связи с теми подозрительными англичанами, которым покровительствует кардинал?

– Тоесть, что я имею связь с англичанкой, о которой я вам говорил.

– Да, та блондинка, по поводу которой я давал вам советы, и вы, верно, им не последовали.

– Я представлял вам причины на это.

– По вашим словам, вы, кажется, надеетесь экипироваться за ее счет.

– Вовсе нет! Но я узнал, что эта женщина участвовала каким-то образом в похищении госпожи Бонасьё.

– А, понимаю, вы ухаживаете за одной женщиной, чтобы найти другую; это путь самый длинный, но самый приятный.

Д’Артаньян готов был все рассказать Атосу, но его удерживало одно обстоятельство: Атос был дворянин, строгий в делах чести, а в плане нашего влюбленного в отношении миледи были вещи, которые не заслужили бы одобрения Атоса, в этом он не сомневался; а потому он предпочел умолчать о нем, а так как Атос был вовсе не любопытен, то тайна д’Артаньяна осталась при нем.

Но оставим двух друзей и последуем за Арамисом. Когда Арамис узнал, что человек, желавший с ним видеться, был из Тура, он бежал домой скорее Базена и в одну минуту с улицы Феру пришел на улицу Вожирар.

Придя домой, он застал там действительно человека небольшого роста, с умными глазами, но покрытого лохмотьями.

– Вы меня спрашивали? – сказал мушкетер.

– Я спрашивал господина Арамиса. Это вы?

– Да. Вы имеете что-нибудь передать мне?

– Да, если вы покажете мне вышитый платок.

– Вот он, – сказал Арамис, вынимая из-за пазухи ключ и отпирая шкатулку черного дерева с перламутром. – Вот он, посмотрите.

– Хорошо, – сказал нищий, – отпустите вашего человека.

Действительно, Базен, подстрекаемый любопытством узнать, что скажет нищий его господину, спешил за ним и пришел домой почти в одно время с ним; но эта поспешность была бесполезна, потому что господин по желанию нищего дал ему знак удалиться, и он должен был выйти.

Когда Базен вышел, незнакомец осмотрелся кругом, чтобы убедиться, что никто не может ни видеть, ни слышать его; отстегнув ремень, он распорол верхнюю часть своего камзола и достал оттуда письмо.

Арамис вскрикнул от радости, увидев печать, поцеловал надпись и с величайшим почтением распечатал письмо, в котором прочел следующее:

«Друг мой, судьба хочет, чтобы мы пробыли еще несколько времени в разлуке; но прекрасные дни молодости еще возвратятся к нам. Исполняйте ваши обязанности на войне, а я буду исполнять свои здесь. Примите от подателя этого письма то, что он вручит вам; ведите себя во время похода, как добрый и прекрасный дворянин, и думайте обо мне. Нежно целую ваши черные глаза. Прощайте, или, лучше сказать, до свидания».

Между тем нищий продолжал распарывать свои лохмотья и, вытащив из грязного платья своего один за другим пятьдесят двойных испанских пистолей, положил их на стол.

Потом он поклонился, отворил дверь и вышел, прежде чем озадаченный Арамис успел сказать ему что-нибудь.

Тогда Арамис прочел еще раз письмо и заметил, что в нем была приписка.

«Р. S. Вы можете принять подателя письма: это граф и испанский вельможа».

– Золотые мечты! – вскричал Арамис. – О, счастливая жизнь! Да, мы еще молоды! Мы еще дождемся счастливых дней! Тебе принадлежит моя любовь, моя кровь, моя жизнь, – все твое, неоцененная и прекрасная!

Он страстно целовал письмо, не обращая внимания на золото, лежавшее на столе.

Базен постучался слегка в дверь. Арамис не имел больше причины скрываться от него, и потому позволил войти.

Базен остолбенел при виде золота и забыл, что пришел доложить о приходе д’Артаньяна, которого привлекло к Арамису любопытство узнать, что это за нищий.

Д’Артаньян не очень церемонился с Арамисом и потому, видя, что Базен забыл доложить о нем, сам доложил о себе.

– Ах, черт возьми, – сказал он. – Если это груши, присланные тебе из Тура, любезный Арамис, то поклонись от меня садовнику, который разводит их.

– Ты ошибаешься, любезный, – сказал Арамис недоверчиво. – Это мой книгопродавец прислал мне за поэму в одностопных стихах, которую я начал тогда.

– Ах, да, правда; ну, твой книгопродавец щедр, вот все, что я могу сказать.

– Как, барин, за поэму платят так дорого! Это невероятно! – сказал Базен. – Вы можете сделать все что хотите, вы можете сделаться великим поэтом – мне это нравится: поэт почти то же что аббат. Ах, господин Арамис! сделайтесь, пожалуйста, поэтом.

– Друг мой, Базен, – сказал Арамис, – вы, кажется, вмешиваетесь в разговор.

Базен понял, что сделал дурно, опустил голову и вышел.

– А, – сказал д’Артаньян с улыбкой, – ты продаешь свои произведения на вес золота: ты очень счастлив, друг мой; но смотри не потеряй письмо, которое выставилось из-под камзола: оно, верно, тоже от книгопродавца.

Арамис покраснел до ушей, спрятал письмо и застегнул камзол.

– Любезный д’Артаньян, – сказал он, – пойдем, если хочешь, к нашим друзьям, и так как я теперь богат, то начнем опять обедать вместе, в ожидании, пока и вы в свою очередь разбогатеете.

– С большим удовольствием, – сказал д’Артаньян. – Мы уже давно не имели приличного обеда, а так как мне предстоит сегодня вечером подвиг немножко опасный, то, признаюсь, я не отказался бы разгорячить голову несколькими бутылками старого бургонского.

– Выпьем старого бургонского, я от него тоже не прочь, – сказал Арамис. Вид золота совершенно рассеял его мысли об отставке.

Взяв три или четыре двойных пистоля на предстоящие расходы, он запер остальные в шкатулку, в которой хранился вышитый платок, служивший ему талисманом.

Они отправились сперва к Атосу, который все еще хранил свою клятву не выходить из дому. Он взялся послать за обедом; так как он отлично понимал все гастрономические тонкости, то они не задумались предоставить ему эту важную заботу.

Они между тем пошли к Портосу и на углу одной улицы встретили Мускетона, который со смиренным видом гнал перед собой мула и лошадь.

Д’Артаньян вскричал от удивления и радости.

– А, моя буланая лошадка, – сказал он. – Арамис, посмотрите на эту лошадь!

– Фи, какая скверная, – сказал Арамис.

– Любезный друг, – сказал д’Артаньян, – это та лошадь, на которой я приехал в Париж.

– Как, вы знаете эту лошадь? – спросил Мускетон.

– Ее масть очень оригинальна; я во всю жизнь свою не видал такой, – сказал Арамис.

– Очень верю, – сказал д’Артаньян; – поэтому-то я и продал ее за три экю, и это верно дали за ее шерсть, потому что все остальное не стоит больше восемнадцати ливров. Но как эта лошадь попала в твои руки, Мускетон?

– Ах, не говорите, барин, – сказал слуга, – это глупая шутка мужа нашей герцогини.

– Как это, Мускетон?

– А вот видите ли, мой барин приглянулся одной знатной даме, герцогине – чуть не проговорился, а барин не велел никому об этом сказывать… Она заставила нас принять маленький подарочек, великолепную испанскую лошадку и андалузского мула, такого, что просто загляденье; муж узнал об этом, перехватил на дороге прекрасные подарки и заменил их этими гадкими животными.

– Ты ведешь их к нему обратно? – спросил д’Артаньян.

– Без сомнения, – отвечал Мускетон. – Очень ясно, что мы не можем принять этих гадин вместо обещанных нам в подарок.

– Ах, черт возьми, как бы мне хотелось видеть Портоса на моей буланой лошадке: это дало бы мне понятие о том, каков я был, когда приехал в Париж. Но мы не задерживаем тебя, Мускетон; ступай, исполняй поручение своего господина. А он дома?

– Да, но он в скверном расположении духа.

Мускетон продолжал свой путь, а два друга пришли к дому Портоса и позвонили. Он видел, как они шли через двор, и не хотел отпереть, так что они звонили напрасно.

Между тем Мускетон, гоня перед собой двух животных, перешел Новый мост и пришел на Медвежью улицу. Там он привязал, по приказанию своего господина, лошадь и мула к молотку двери прокурора, возвратился домой и сказал Портосу, что поручение его исполнено.

Через несколько времени лошадь и мул, не евшие ничего с утра, подняли такой шум молотком, что прокурор приказал своему мальчику узнать по соседству, чьи эти лошадь и мул.

Мадам Кокнар узнала свой подарок, и не знала, что и думать о его возвращении, но посещение Портоса объяснило все. Гнев, блиставший в глазах мушкетера, несмотря на все старание скрыть его, испугал чувствительную любовницу. Мускетон не скрыл от своего господина, что он встретил д’Артаньяна и Арамиса, и что д’Артаньян узнал в буланой лошади свою беарнскую клячу, на которой приехал в Париж и продал ее за три экю.

Портос назначил прокурорше свидание в монастыре Св. Магнуара и хотел уйти. Видя, что он уходит, прокурор пригласил его обедать, но Портос с важностью отказался от этого приглашения.

Мадам Кокнар с трепетом пошла на место свидания, ожидая себе упреков, но ее обворожили хорошие манеры Портоса.

Все что оскорбленный мужчина может сказать женщине, Портос высказал покорной прокурорше.

– Увы, я не то хотела сделать, – сказала она. – Один из наших клиентов торгует лошадьми; он был должен в контору и не платил. Я взяла этого мула и лошадь в счет долга; но он обещал мне дать самых лучших.

– Если он был должен вам больше пяти экю, – сказал Портос, – то он обманул вас.

– Отчего же? Никому не запрещается искать вещи подешевле, – сказала прокурорша, стараясь извиниться.

– Нет, но те, которые ищут подешевле, должны позволить другим искать себе друзей повеликодушнее.

Портос повернулся и хотел уйти.

– Господин Портос! – вскричала прокурорша. – Я ошиблась, я сознаюсь, я не должна была скупиться, когда дело шло об экипировке такого молодца как вы.

Портос, не отвечая ни слова, сделал другой шаг назад.

Тогда прокурорша вообразила себе его в блестящем свете, окруженного маркизами и герцогинями, бросающими мешки с золотом к его ногам, и закричала вслед ему:

– Остановитесь, господин Портос, ради Бога остановитесь, и поговорим.

– Говорить с вами – это для меня несчастье.

– Скажите, по крайней мере, чего вы хотите?

– Ничего, потому что все равно просить вас о чем-нибудь или не просить, – сказал Портос.

Прокурорша повисла ему на руку и, в порыве печали, сказала:

– Господин Портос! Я не имею понятия об этих вещах; где же мне знать толк в лошадях и седлах.

– Следовало обратиться ко мне, я знаю в них толк; но вы хотели соблюсти экономию.

– Это ошибка, господин Портос, и даю вам честное слово поправить ее.

– Как же? – спросил мушкетер.

– Послушайте; сегодня вечером мой муж пойдет к герцогу де Шонь, который присылал за ним. Там будет совещание, которое продолжится, по крайней мере, часа два; приходите, мы будем одни, и сочтемся.

– Хорошо! Давно бы так!

– Вы прощаете мне?

– Увидим, – сказал величественно Портос. Они расстались, повторяя: «до вечера».

«Черт возьми, – подумал Портос дорогой, – наконец-то я, кажется, доберусь до сундука Кокнара».