Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
7
«Реквием» Моцарта начинается с того, что ты идешь к огромной яме. Она за обрывом, который нельзя увидеть, пока не подойдешь к самому его краю. В этой яме смерть. Ты не знаешь, как она выглядит, звучит или пахнет. Ты не знаешь, зло она или благо. Ты просто идешь навстречу. Твоя воля – кларнет, а шаги сопровождает скрипка. Чем ближе ты к обрыву, тем крепче уверенность, что впереди нечто ужасное. И в то же время там благословение и дар. Без этой ямы в конце твой долгий путь попросту не имел бы смысла. Но вот ты заглядываешь в пропасть, и тебя захлестывает волна нездешних звуков. За обрывом – мощный хор, похожий на тот, веллингтонский, где ты пела целых два месяца и где, кроме тебя, все были белые. Это и небесное воинство, и дьявольская рать. Это те, кто изменил тебя на земле: армия твоих любовников, твоя семья, твои враги, безымянная и безликая женщина, переспавшая с твоим мужем, мужчина, за которого ты думала выйти замуж, мужчина, за которого ты вышла. Хор тебя судит. Начинают мужчины, и суд их очень суров. Затем вступают женщины, но снисхождения никакого, спор лишь становится громче и яростней. Однако ты понимаешь: это спор. Приговор еще не вынесен. Надо же, какая острая борьба идет за твою жалкую душу. Да еще обезьяны с русалками водят вокруг друг друга хороводы и съезжают вниз по витым перилам во время Kyrie, в котором, согласно программке, ничего такого нет даже близко.
Вот и все, что есть в Kyrie. Никаких русалок, просто молитва. Но Кики все равно видела русалок с обезьянами. Целый час слушать малознакомую музыку и чужой, мертвый язык – это опыт, полный взлетов и падений. Временами ты обращаешься в слух и как будто во что-то вникаешь. Но потом вдруг обнаруживаешь, что сошла с дистанции, – неизвестно как и когда, то ли от скуки, то ли устав вслушиваться, – и музыка от тебя за тридевять земель. Ты хватаешься за программку. Там написано, что последние пятнадцать минут ожесточенных споров о твоей душе уложились в одну-единственную не относящуюся к делу строчку. На Confutatis прилежно проверявшая дух музыки буквой программки Кики потерпела окончательное фиаско. Где она теперь, она не знала. В пучине Lacrimosa или гораздо дальше? Застряла на середине или движется к концу? Она повернулась с вопросом к Говарду, но он спал. Взглянув направо, Кики увидела Зору в обнимку со своим «Дискманом», в котором голос профессора Н.Р.Э. Гоулда объяснял ей каждую ноту. Бедная Зора, живет комментариями и сносками. В Париже было то же самое: ей так хотелось почитать путеводитель по Сакре-Кер, что она влетела прямиком в алтарь и раскроила себе лоб.
Кики откинулась на спинку кресла и попыталась унять свое странное волнение. Над головой висела тяжелая луна, пятнистая, как кожа старых белых людей. А может быть, Кики увидела старых белых людей: множество лиц, обращенных к луне; голов, лежащих на спинках кресел; рук, тихо танцующих на коленях и выдающих завидное знание музыки. Впрочем, среди всех этих белых людей не было никого музыкальней Джерома: он, как теперь заметила Кики, сидел и плакал. В искреннем изумлении она открыла рот и снова закрыла его, боясь спугнуть это чудо. Слезы текли обильно и беззвучно. Кики была тронута и тут же испытала еще одно чувство: гордость. Я вот не понимаю, думала она, а он понимает. И этого черного парня с умом и сердцем воспитала я. Если разобраться, много ли черных парней придет на такой вот вечер? – ни одного, небось, нет среди нас, подумала Кики, обернулась проверить и с легкой досадой одного все-таки обнаружила: это был высокий юноша с красивой шеей, сидевший рядом с ее дочерью. Нимало не смутившись, Кики продолжила свое воображаемое выступление на воображаемом съезде черных матерей Америки: Не так уж это и трудно, как кажется, надо только верить в успех и бороться с жалкой ролью, которую с рождения навязывают черным в нашей стране, – это главное, – ну и еще, наверное, надо участвовать в школьных мероприятиях, и чтобы в доме были книги, и деньги водились, и можно было устроить на открытом воздухе… Кики на минуту очнулась от своих материнских фантазий, потянула за рукав Зору и показала ей на слезы Джерома, как если бы они текли по щекам каменной мадонны. Зора глянула, пожала плечами и вернулась к профессору Гоулду. А Кики снова посмотрела на луну: насколько же она прекрасней солнца, и можно любоваться ею, не боясь, что заболят глаза. Чуть позже она решила предпринять последнюю отчаянную попытку найти в тексте строки, которые в данный момент пел хор, но выступление внезапно закончилось. Это так поразило ее, что она опоздала с аплодисментами, правда, Говард опоздал еще больше, потому что аплодисменты-то его и разбудили.
– Ну что? – спросил Говард, вскакивая с места. – Порцию благодати все получили? Можно идти?
– Надо найти Леви. Не поедем же мы без него. Может, позвонить на мобильный Джерома? Только включен ли он… – Кики с любопытством взглянула на мужа. – Так тебе не понравилось? Совсем?
– Вон он Леви! – крикнул Джером, махнув рукой в сторону дерева в ста метрах от них. – Эй, Леви!
– А по-моему, это было чудесно, – настаивала Кики. – Совершенно гениальная музыка.
При слове «гениальная» Говард тяжело вздохнул.
– Брось, Говард – такую музыку может написать только гений.
– Такую – это какую? Дай определение гениальности.
Кики пропустила это требование мимо ушей.
– Думаю, дети под впечатлением, – сказала она, легонько сжимая руку Джерома и не говоря больше ни слова. Ей не хотелось выставлять его на посмешище перед отцом. – И я под впечатлением. Остаться равнодушным к такой музыке просто невозможно. Неужели тебе правда было скучно?
– Почему, прекрасное исполнение. Просто я не люблю, когда музыка провозит контрабандой метафизические идеи.
– Не понимаю, о чем ты. Она же на божественные темы.
– Я свое мнение высказал. – Говард отвернулся и помахал застрявшему в толпе Леви, который помахал им в ответ. Говард показал ему на ворота, где они должны были встретиться; Леви кивнул.
– Говард, – не отставала Кики, обожавшая вытянуть мужа на разговор и послушать, как он высказывает свои взгляды, – объясни, пожалуйста, почему то, что мы сегодня слушали, не гениально. Что бы ты там ни говорил, эта музыка явно отличается от той, которая…
Они пошли, продолжая спор, в который вплелись и голоса их детей. Черный парень с красивой шеей, сидевший рядом с Зорой, напряг слух, ловя обрывки удалявшегося разговора, – спор был ему интересен, хотя часть его он упустил. В последнее время он все чаще вслушивался в разговоры на улицах, и ему хотелось вмешаться. Вот и сейчас он бы кое-что добавил, напомнил бы про то кино. Ведь если верить фильму, Моцарт умер, не закончив «Реквием». А раз так, его должен был закончить кто-то другой, что, наверное, стоит учесть, споря о гениальности автора. Однако заговаривать с незнакомыми людьми он не привык. Да и момент, как всегда, был упущен. Парень надвинул на лоб бейсболку и полез в карман за мобильным. Затем он нагнулся, чтобы достать из-под кресла свой «Дискман». Плеера не было. Ругнувшись, он снова пошарил в темноте и нашел-таки «Дискман», но чужой. На своем он всегда нащупывал сзади липкое пятнышко, остатки содранной контурной наклейки в виде голой красавицы с пышной афропрической. За исключением этой детали плеер был совершенно такой же. Парень быстро смекнул, в чем дело. Он схватил висящую на кресле толстовку – она зацепилась и слегка порвалась. Его лучшая толстовка! Отцепив ее, он со всех ног бросился за той коренастой девчонкой в очках. Казалось, с каждым шагом между ними вклинивается все больше людей.
– Эй, эй!!
Но, во-первых, имени в пару к этому «эй!» не было, а во-вторых, крепкий черный парень почти двухметрового роста, кричащий «эй!» в густой толпе, отнюдь не сеет вокруг себя умиротворение, куда бы он ни направлялся.
– Она взяла мой «Дискман», та девчонка… девушка… вон она… простите… извините, можно пройти? Эй, эй, сестра!
– Зора, стой! – грянул рядом чей-то голос, и девчонка, до которой он пытался докричаться, обернулась и показала кому-то средний палец. Белые люди в толпе беспокойно заозирались: их покой собираются нарушить?
– Черт, сама иди на хер, – сказал голос, сдаваясь. Парень обернулся и увидел подростка чуть пониже себя и куда более хрупкого.
– Эй, друг, это твоя девчонка?
– Что?
– Ну та, в очках – ты только что звал ее – твоя девчонка?
– Еще чего, это моя сестра.
– Слушай, она взяла мой «Дискман» с моей музыкой, должно быть, по ошибке. А вот ее – смотри. Я кричу ей, но имени не знаю.
– Серьезно?
– Да вот же ее плеер. Это не мой.
– Стой тут.
Представителям благонамеренного семейно-педагогического круга Леви даже не снилась та скорость, с которой он ринулся вперед ради совершенно незнакомого ему парня. Он стрелой прорезал толпу, схватил сестру за руку и начал ей что-то возбужденно объяснять. Парень подошел к ним позже, и до него долетели слова Зоры: «Не смеши меня, твой дружок мой плеер не получит, да отцепись же ты!»
– Ты не слушаешь, что ли? Не твой это плеер, а его, – повторил Леви, заметив парня и кивая в его сторону. Тот слабо улыбнулся из-под козырька бейсболки. Даже при этой скудной улыбке было видно, какие у него белые и ровные зубы.
– Леви, если ты со своим дружком решил податься в гангстеры, мой совет: отнимай, а не проси.
– Да не твой он, Зур, а этого парня.
– Я свой плеер знаю, это – мой.
– Слышь, друг, а диск у тебя там был?
Парень кивнул.
– Зора, загляни внутрь.
– О боже мой, ну вот, смотрите – диск для записи. Мой. Убедились? Аривидерчи.
– У меня тоже записывающий, с моей музыкальной подборкой, – твердо сказал парень.
– Леви, надо поймать такси.
– Включи плеер, – сказал Леви Зоре.
– Не включу.
– Включи этот чертов плеер, Зур.
– Что там происходит? – крикнул Говард, который был от них метрах в двадцати. – Нельзя ли поторопиться?
– Слушай, Зора, кончай выпендриваться, включи плеер, и все станет ясно.
Зора скорчила мину и нажала на «play». Жар бросился ей в голову.
– Ладно, диск не мой. Это какой-то хип-хоп, – сказала она резко, как будто диск был в чем-то виноват.
Парень шагнул к Зоре с вытянутой рукой, словно говоря: у меня нет дурных намерений, – перевернул «Дискман» в ее руках и показал липкий островок. Затем полез под толстовку с рубашкой и вытащил из-за пояса второй «Дискман», сверкнув выступающей тазовой костью.
– А это твой.
– Но они же совершенно одинаковые.
– Ну, поэтому и перепутать легко. – Парень широко улыбнулся, и стало слишком заметно, что он возмутительно хорош собой. Гордость и предубеждение, однако, заставили Зору не обратить на это внимание.
– Да, только я свои вещи кладу под свое кресло, – колко сказала она и пошла к матери, которая стояла метрах в ста, уперев руки в боки.
– Ну и сестричка! – сказал парень, посмеиваясь. Леви вздохнул.
– Спасибо, брат.
Они хлопнули друг друга по рукам.
– А что ты слушаешь? – спросил Леви.
– Да так, просто хип-хоп.
– Можно посмотреть? Я знаю в этом толк.
– Ну…
– Я Леви.
– Карл.
Интересно, сколько ему лет, подумал Карл. И где это он научился спрашивать у парней, которых впервые в жизни видит, не дадут ли они ему послушать свой «Дискман»? Еще год назад Карлу пришла в голову мысль: что если начать ходить на вечера вроде нынешнего, можно встретить совершенно неожиданных людей – эта встреча подтверждала ее на все сто.
– Вот эта клевая. Ничего так флоу. Кто исполняет?
– Вообще-то я, – сказал Карл не гордясь и не смущаясь. – У меня есть шестнадцать треков в черновой домашней записи. Я сам их написал.
– Ты рэпер?
– Ну, это скорее споукен-ворд…
– Обалдеть.
Они шли по парку к воротам и говорили. О хип-хопе, о последних концертах в окрестностях Бостона: слишком уж редко их дают и далеко устраивают. Леви забрасывал Карла вопросами, иногда отвечая за него прежде, чем тот успевал открыть рот. Карл все пытался вычислить, что же этому парню нужно, но, похоже, ничего ему нужно не было, просто есть люди, которые любят поговорить. Леви предложил обменяться телефонами, что они у какого-то дуба и сделали.
– В общем, как узнаешь, что в Роксбери что-то намечается, звякни мне, ладно? – чересчур горячо попросил Леви.
– Ты разве в Роксбери живешь? – удивился Карл.
– Нет, но я там часто бываю, особенно по субботам.
– Тебе четырнадцать?
– Нет, мне шестнадцать. А тебе?
– Двадцать.
Этот ответ немедленно осадил Леви.
– То есть ты вроде как в колледже?
– Да нет, я малый неученый… – У Карла была старомодная, театральная манера говорить, перебирая в воздухе длинными изящными пальцами. Это пальцеверчение напомнило Леви его дедушку по материнской линии с его любовью к «витийству», как называла это Кики. – Я вроде как напал на свои книги, идя своим путем.
– Обалдеть.
– Я учусь на всех перекрестках, например когда хожу на такие вот бесплатные вечера. Если где-то что-то устраивают и вход свободный, я иду.
Леви уже махали его домашние. Он надеялся, что Карл пойдет к воротам какой-нибудь другой дорогой, но, разумеется, выход из парка был только один.
– Ну наконец-то, – приветствовал их Говард.
Теперь Карл почувствовал себя не в своей тарелке. Он надвинул козырек на глаза и сунул руки в карманы.
– Ой, привет, – сказала Зора в крайнем смущении.
Карл ответил ей кивком.
– Ну, я тебе позвоню, – сказал Леви, надеясь предотвратить церемонию знакомства, неумолимо, как он с ужасом чуял, надвигавшуюся. Увы, он опоздал.
– Привет, – сказала Кики. – Ты друг Леви?
Карл смешался.
– Э… это Карл. Зора стащила у него «Дискман».
– Ничего я у него не…
– Вы из Веллингтона? Знакомое лицо, – сказал Говард озабоченно, выискивая глазами такси. Карл рассмеялся странным искусственным смехом, в котором было больше гнева, чем веселости.
– Разве я похож на кого-то из Веллингтона?
– Не все ходят в твой чертов колледж, – встрял Леви, краснея. – Других дел, что ли, мало? Он уличный поэт.
– Правда? – с любопытством спросил Джером.
– Не совсем так. Я действительно сочиняю ритмы, но уличным поэтом я бы себя, наверное, не назвал.
– Споукен-ворд? – переспросил Говард.
Зора, считавшая себя главным посредником между уличной культурой Веллингтона и академической культурой своих родителей, пояснила:
– Это вроде устной поэзии в афроамериканском духе, Клер Малколм ее обожает. Говорит, что в ней дышит земная жизнь, и все такое. Она даже ходит со своим выводком в «Остановку», чтобы услышать что-нибудь новенькое.
Пренебрежение Зоры было наигранным: в прошлом семестре она сунулась в поэтическую мастерскую Клер, но ее не приняли.
– Я несколько раз читал свои ритмы в «Остановке», – спокойно сказал Карл. – Классное место. В Веллингтоне таких больше нет. Последний раз я читал там во вторник.
Он поднес большой палец к козырьку и приподнял бейсболку, чтобы получше рассмотреть этих людей. Белый чувак – отец, что ли?
– Клер Малколм слушает стихи по остановкам? – изумился Говард, напряженно шаря глазами вдоль улицы.
– Помолчи, пап, – сказала Зора. – Ты знаешь Клер Малколм?
– Нет, не думаю. – Карл одарил их еще одной подкупающей улыбкой. Возможно, он просто нервничал, но чем чаще он улыбался, тем больше располагал к себе.
– Ну, она прям поэт-поэт, – объяснила Зора.
– Ах вот как. – Улыбка сползла с лица Карла.
– Уймись, Зур, – сказал Джером.
– Рубенс! – вдруг воскликнул Говард. – Я про ваше лицо. «Эскиз головы негра в четырех ракурсах». Рад нашей встрече.
Семья Говарда уставилась на него. Говард сошел с тротуара и помахал проезжающему такси. Карл натянул поверх бейсболки капюшон и стал оглядываться по сторонам.
– Тебе стоит познакомиться с Клер, – с воодушевлением сказала Кики, стараясь загладить неловкость. Вот так лицо у этого парня – чего только не сделаешь, чтобы снова увидеть на нем улыбку. – У нее есть авторитет, говорят, она хорошо пишет.
– Такси! – заорал Говард. – Оно подъедет с другой стороны, идемте.
– Ты говоришь так, будто Клер для тебя терра инкогнита, – сказала Зора. – Ты же читала ее, мам, так вырази свое мнение – не убьют же тебя за это.
Кики пропустила это мимо ушей.
– Уверена, она будет рада встрече с молодым поэтом, она очень отзывчивая – кстати, у нас тут скоро вечеринка…
– Ну идемте же, – канючил Говард с островка безопасности.
– С чего ты взяла, что ему интересна твоя вечеринка? – в ужасе спросил Леви. – Она же юбилейная.
– Детка, дай мне сказать, ладно? Не такая уж она и юбилейная. Между нами говоря, – якобы по секрету сообщила Кики Карлу, – два-три братана на ней совсем не помешают.
Ни от кого не укрылось, что Кики флиртует. Братана, зло подумала Зора, с каких это пор Кики говорит братаны.
– Мне надо идти, – сказал Карл, проводя ладонью по взмокшему лбу. – Я знаю телефон Леви, так что мы можем как-нибудь созвониться.
– Да, конечно…
Они мирно попрощались с Карлом и неуверенно помахали ему вслед, но было видно, что тот дал от них тягу. Зора повернулась к матери и сделала большие глаза:
– Какой еще к черту Рубенс?!
– Милый мальчик, – грустно сказала Кики.
– Айда в машину, – сказал Леви.
– Симпатичный, правда? – Глаза Кики проводили фигуру Карла за угол. Говард стоял на противоположной стороне дороги, одна рука на дверце минивэна, другая сгребает воздух, зазывая домочадцев в салон.
