Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава третья. Херлок Шолмс открывает военные действия
– Что угодно господам?
– Все, что хотите, – ответил Арсен Люпен, как человек, которого меньше всего интересует, что именно он будет есть… – Все, что угодно, только никакого мяса и ничего спиртного.
Гарсон, высокомерно поглядев на нас, удалился.
– Как, вы еще и вегетарианец? – воскликнул я.
– Да, все больше и больше становлюсь им, – подтвердил Люпен.
– И из каких же соображений? Вкуса, веры, а может, привычки?
– Из соображений режима питания.
– И вы не делаете исключений из своих правил?
– Да нет, почему же! Когда я бываю в свете… чтобы не выделяться…
Мы ужинали с Арсеном Люпеном вдвоем неподалеку от Северного вокзала, сидели в глубине ресторанчика, куда он меня пригласил. Он любит вот так время от времени позвонить мне утром и назначить свидание в каком-нибудь уголке Парижа. Он всегда неистощимо остроумен, полон жизненных сил, простой и добрый ребенок, и всегда у него есть для меня какая-нибудь неожиданная история, воспоминание, рассказ о приключении, о котором я ничего не знал.
В тот вечер он показался мне более возбужденным, чем обычно. Он смеялся и болтал с необычайным воодушевлением, со своей особенной ироничностью, ироничностью без горечи, легкой и очень непосредственной. Было приятно видеть его таким, и я не мог отказать себе в удовольствии сказать ему об этом.
– О да! – воскликнул он. – Последнее время мне все кажется восхитительным, жизнь свою я ощущаю как бесконечное богатство, которого никогда не растрачу. А я ведь, видит Бог, своих сил не жалею и счет своей жизни не веду!
– Может, зря?
– Я же вам говорю, богатство это неисчерпаемо, я могу тратить сколько угодно, даже разбазаривать его, могу пускать все свои силы, всю свою молодость по ветру, это только освобождает место для новых, еще более жизненных сил, для еще большей молодости… И потом, действительно, моя жизнь прекрасна! Стоит мне только захотеть, не так ли, и не сегодня завтра – как знать – я могу стать… спикером, директором завода, политическим деятелем… Ну так вот, клянусь вам, ничего подобного мне никогда и в голову не приходило! Я – Арсен Люпен, Арсеном Люпеном и останусь. И я совершенно напрасно ищу в истории судьбу, которую можно было бы сравнить с моей, жизнь более яркую и более насыщенную… Наполеон, быть может? Вот разве что… Но ведь Наполеон в конце своей императорской карьеры, во время французской кампании, когда Европа уже почти раздавила его, шел на каждую свою битву, думая, а не последняя ли она для него!
Был ли Люпен серьезен? А может, шутил? Он опять загорелся, видимо, новой мыслью и продолжал:
– Видите ли, весь секрет – в опасности! В постоянном ощущении опасности! Дышать ею, как дышат воздухом, окружать себя ею; она подсказывает, вопит, подстерегает, приближается… А ты посреди бури остаешься спокойным, не двигаешься!.. В противном случае – погибнешь… Есть только одно ощущение, которое чего-то стоит, – ощущение гонщика, сидящего за рулем! Но гонки длятся одно утро, а мои гонки – всю мою жизнь!
– Какая восторженность! – воскликнул я… – И вы хотите, чтобы я поверил, будто у вас сегодня нет каких-то особых причин для возбужденности?
Он улыбнулся.
– Ну-ну, – сказал он, – вы тонкий психолог. В самом деле, кое-что есть.
Он налил себе полный стакан воды, залпом проглотил его и спросил меня:
– Вы «Тан» сегодняшний не видели?
– Да нет, а что?
– Сегодня во второй половине дня Херлок Шолмс должен был пересечь Ла-Манш и прибыть к шести часам в Париж.
– Черт возьми! А зачем?
– Это небольшое путешествие ему предложили совершить де Крозоны, племянник д’Отрека и Жербуа. Они встретились на Северном вокзале, и там к ним присоединился Ганимар. Теперь они уже все шестеро вместе.
Я никогда, несмотря на горячее любопытство, которое он у меня вызывает, не позволяю себе расспрашивать Арсена Люпена о его личных делах, пока он сам не заговорит о них. Это с моей стороны вопрос деликатности, и я ею не поступаюсь. Впрочем, на тот момент в связи с голубым бриллиантом его имя, во всяком случае официально, еще не упоминалось. Так что я набрался терпения и помалкивал. Он заговорил снова:
– «Тан» публикует также интервью с этим великолепным Ганимаром, из которого следует, что некая Белокурая дама, моя приятельница, убила барона д’Отрека и попыталась похитить у госпожи де Крозон ее знаменитый перстень. Ну и, конечно же, он обвиняет меня в том, что я тут подстрекатель.
Меня пробила дрожь. Неужели это правда? Должен ли я поверить, что привычка к воровству – его способ существования, – сама логика событий довела этого человека до подобного преступления? Я внимательно смотрел на него. Он казался таким спокойным, взгляд его был таким открытым!
Я рассматривал его руки: они были бесконечно изящны, просто скульптурной безупречности, это были руки не преступника, а артиста.
– У Ганимара галлюцинации, – прошептал я.
Он стал возражать:
– Нет, нет. Ганимар наделен некоторой проницательностью, а порой… даже умом.
– Умом!
– Да, да. Вот, например, это интервью, оно сделано рукой мастера. Во-первых, он сообщает о прибытии своего английского соперника, чтобы я был начеку, тем самым усложняя ему задачу. Во-вторых, он уточняет, что именно ему удалось сделать, насколько он продвинулся в расследовании, чтобы Шолмс мог похвастаться только своими собственными открытиями. Это честная игра.
– Как бы там ни было, но у вас теперь два соперника, и каких!
