— скажи мне, что с тобой, таня, может быть, я помогу. расскажи, чему ты бываешь рада, о чем грустишь и о чем ты думаешь теперь.
но она ему ничего не сказала, потому что думала так:
«вот у меня есть мать, и дом у меня есть, и обед, и даже собака и кошка, а отца у меня все-таки нет».
разве могла она сказать ему это, сидя у него на коленях? разве, сказав ему это, она не заставила бы его измениться в лице, может быть, даже побледнеть, как не бледнел он перед самым страшным штурмом — храбрый человек?
но в то же время разве могла она знать, что теперь — спал ли он, бодрствовал ли — он не отбрасывал мысли о ней, что с любовью он произносил ее имя, которое прежде так редко вспоминал, что даже в эту минуту, держа ее на коленях, он думал: «уплыло мое счастье, не качал я ее на руках»?
чо могла она знать?