Хотя в течении четырех лет я не получил даже сантима, это значило что надо перепечатать полностью почти сотню страниц, предварительно подкупив секретаршу и сидя потом по будням ночами или же воскресными вечерами в единственном бюро, куда я имел возможность попасть и где на машинках был именно тот шрифт, что ему нравился, да еще оплатить ксерокопии и отправить ему новую рукопись экстренной почтой в ожидании следующих исправлений.

И в течение шести лет я был в его распоряжении, я ждал — если подобные слова могут иметь отношение к реальности, — с распахнутыми душой и сердцем, чтобы он пришел взять пробу, забрать десятину, сделать пункцию глубинной сути моей, собрав пенки, собрав кристаллики соли, оставшиеся от испарившейся влаги, сняв сливки, в которые перешли все ценные молочные вещества (а молоком было все, что писал я сам по себе, оно должно было вылиться на страницы пяти или шести книг, и позже, задним числом я вынужден был признать, что вначале столь мало значившие для меня тексты, пронизанные холодом запустения и беспомощности, оказались в действительности самыми ценными).

А в ответ — никакого вознаграждения.