Нежная музыка лилась из-под пальцев менестреля, проникала в самые черствые сердца нелюдей. В таверне стало тихо. Так тихо, что я слышала , как шелестит листва за окном. Или это пел эльф… Я не сразу поняла, что слышу голос. Казалось, его рождали струны, звуки будто сами формировались в слoва – мягкие, нежные, едва уловимые… Эльф пел о высоких горах, что подпирают небо острыми пиками, об облаках, что спят на их вершинах. О жаре огненных печей и сильных бесстрашных воинах маленького роста, но с большим сердцем, что куют прекрасные мечи в раскаленных горнилах подземелий. Οн пел о цветочных полях и сладкой пыльце, о крошечных созданиях с солнечными крыльями, которые спят на бутонах роз и укрываются лепестками. Он пел о величественных каменных замках и о бездонных озерах, спрятанных в долинах, о воинах, чья ярость и любовь одинаково огромны. Он пел о деревянных домиках и огородах, обнесенных частоколом, о том, как уютно трещат дрова в печи и как матери поют қолыбельные детям. Он пел о дремучих лесах, в которых живут духи и о синем небе, в котором парят драконы и закрывают крыльями солнце…

Когда эльф замолчал, в таверне не осталось ни единой живой души, что не проронила бы слезу. Я сама судорожно стерла со щек мокрые дорожки и часто заморгала, прогоняя родные образы родителей и сестер.

– Етишкино горнило, во дает! – восторженно пробормотал хромой Гофур и шумно высморкался в бороду.

– Бартыц голосистый! – поддержал его Грай и быстро скрылся на кухне, пряча лицо от постояльцев.