Безжалостному софисту потребовалось, подобно терпеливому алхимику, долго дуть на пыль первых священных книг, прах первых вероучителей, золу индийских костров и головни людоедских пиршеств, чтобы извлечь оттуда поджигательскую искру своей роковой доктрины. Ему потребовалось разыскать и во всеуслышание процитировать слова Оригена, этого добровольного Абеляра, явившего нам пример первого жертвоприношения и первого софизма, идею коих он, как ему казалось, почерпнул в Евангелии, темного и парадоксального отца церкви Оригена, чьи наполовину платонические «Начала» на сто девяностом году от Рождества Христова были превознесены шестью святыми, в том числе святым Афанасием и святым Иоанном Златоустом, и осуждены тремя святыми, одним императором и одним папой, в том числе святым Иеронимом и Юстинианом. Потребовалось, чтобы мозг одного из последних католиков порылся в черепе одного из первых христиан и вытащил оттуда на свет губительную теорию заменительности и спасения через кровь. И все это для того, чтобы подновить обветшалое здание Римской церкви и распадающуюся средневековую структуру общества! И это во времена, когда бесполезность кровопролития для новых государственных институтов ежедневно и наглядно доказывалось в таком месте, как Париж!

И предвидел ли он, правоверный пророк, что от его времени возьмет начало, а затем размножится чудовищная семья софистов и что среди отпрысков этого племени тигров найдутся и такие, кто поставит себе правилом: «Если заменительность искупительных страданий справедлива, значит, для спасения народов мало слишком редких случаев добровольной замены и самопожертвования. Заклание невинного вместо виновного спасает нацию; следовательно, заклать его за и ради нее справедливо и хорошо, и когда это делалось, это делалось правильно».