– Много народу в прошлую зиму померзло, – бомжиха жмурилась на желтое солнце. – И менты еще. Не дай Бог ментам попасться. Бьют отчаянно… |
|
|
– Давай никогда больше не будем ругаться! – сказала она и сжала его волосы в кулачок. |
|
|
– Батя мой – гнида последняя, – рассказывал Егор. – Потише, говорит, жить надо. Мамку до петли довел, а теперь тишины захотел. |
|
|
Дело было не в антисоветскости стихов Бродского, дело в том, что они были чужие. А своей талантливостью и интенсивностью они разрушали культурно-психологические стереотипы, на страже которых стояли руководство Союза писателей и соответствующий отдел КГБ. |
|
|
«„Знаете что, Иосиф, — говорила ему Толстая, — если вы не хотите поехать с шумом и грохотом, не хотите ни белого коня, ни восторженных толп, — почему бы вам не отправиться в Петербург инкогнито?“ — „Инкогнито?“ — Он вдруг не сердится и не отшучивается, но слушает очень внимательно. „Ну да, знаете… Развернуть |
|
|
– Они там голодают! Голодают, понял меня? Они там за Россию сидят! – доносилось стыдящее бабье. |
|
|
Держать пару опасных трубок по карманам, крича при этом “Вся власть советам!”, лучше, чем просто кричать “Вся власть советам!” |
|
|
Коричневый брусочек был какой-то обиженный и трогательный – советская жвачка, беспомощная подражательница западной. |
|
|
Хочешь спать – и говоришь честно; бессонница – сыворотка правды. |
|
|
– Мой знакомый по Ленинграду шел, – задорно сообщил Женя. – Прохожего просит: “Дай прикурить!” Тот ему в морду хрясь: “А пожалуйста?” Вроде ужасно, но вежливость тоже нужна. |
|
|
Таня запуталась с уравнением, вырвала тетрадную страницу, подошла к щели между шторами. Мимо их дома, сея добавочный шум, неслась электричка, набитая вечерними людьми. Они угадывались червячками за сверкающими желтыми квадратами. |
|
|
Перестройку родители поначалу почти не заметили. Разве Лена иногда, перед телевизором или читая газету, вздыхала: |
|
|
“В каждой бочке затычка”, – говорила Лена; “Не детские это темы… Вырасти сначала” – говорил отец, и Таня догадывалась: им не нужны с ней лишние беседы. |
|
|
Петя вышел на "Октябрьской". Когда-то, много лет назад, на Октябрьскую, тоже на митинг, вышел его дед, и тот выход, наверно, определил дедову судьбу. |
|
|
Зачем он тут сидит на жестком краю клумбы? Он словно бы потерял на минуту нить событий, возможно, из-за нахлынувшей усталости. Без оружия... Нелепая безоружная мишень... Или он такой идейный? Да нет, не такой. Здесь большинство наверняка идейнее. Или большинство как он? Закрутило, завертело,… Развернуть |
|
|
– Чего ржешь? – Да про баб вспомнил. – Чего? – Ну, что сначала они – цветочки, потом эти, птички, потом гусыни, курицы, овцы, а потом – свиньи. |
|
|
Таня пробовала думать о том, что тоже умрет, но об этом почему-то не думалось, зато внезапно пришла новая мысль, от которой она села в постели: каждый – единица. Она как будто увидела в темноте эту красную молнию – один. Тане тогда было двенадцать. Есть отдельная коза, отдельная девочка, отдельные… Развернуть |
|
|
– Можешь считать, что у меня тоже случайности, – оборвала его Валя. – Случайности. В городе их могут не замечать, а здесь всё сразу… Во все стороны растекается. Скучно людям, вот и пережевывают чужое. – Она взяла со стиральной машинки какую-то тряпку, вытерла промежность; Артем поморщился, отвел… Развернуть |
|
|
Ни о чем... |
|
|
Как ни было грустно видеть черную, без снега, землю, похожие на скелеты деревья, но при снеге стало еще грустнее. Зима придавила, постоянно хотелось спать, а сон не шел, да и невозможно было спать по двенадцать часов в сутки. |
|
|
Но только вышла из автобуса в деревне, настроение стало портиться: сонные люди, темные кривые избы, обшелушившаяся зеленая краска на стене магазина, грязные уродливые дворняги, никого не охраняющие, неизвестно зачем живущие… |
|
|
Она ждала смерть, призывала ее, но в то же время исправно делала себе уколы, сердилась, когда вовремя не приносили инсулин: добилась, чтобы лекарство доставляли на дом как одинокому инвалиду. Ругала себя за это, зло посмеивалась – «хо-очешь жить» – и все же продлевала эту ненужную теперь жизнь. И… Развернуть |
|
|
Просыпался без всякого желания вставать. Пытался представить, что может ожидать его сегодня хорошего. Не находил ничего. Но все же поднимался, натягивал одежду. И дальше тек напрасный, лишний, тяжелый день. Любое движение вызывало не то чтобы боль, а – хуже – физическую тошноту. Ничего не… Развернуть |
|
|
тоска крутилась рядом и при первом удобном моменте, стоило задуматься, поддаться воспоминаниям, наваливалась, душила, сосала остатки сил |
|
|
Он чувствовал, что растворяется в родных кварталах, становится чем-то вроде скамейки, фонарного столба, одного из многих деревьев сквера – мимо идут и идут люди, и никто не замечает, не выделяет его, и он тоже почти никого и ничего не замечает, ничему не удивляется. Панцирь твердый, окостеневший… Развернуть |
|
|