Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
2. Стеф
Мама разбудила меня в четыре утра и сказала, что пора убираться из Фиф-Ривер-Фоллз.
Я не стала спорить. Я поняла, что она напугана. Мы столько раз это делали, что я знаю – спорами все равно не поможешь. Всего за час мы погрузили все вещи в мамин фургон. Я уселась на пассажирском месте, мой ноутбук и рюкзак с книжками лежали в ногах, подушка на коленках.
В здешнюю школу я пошла недели две назад. Слишком мало, чтобы получить табель об успеваемости. Я прислонила подушку к окну, опустила на нее голову и закрыла глаза. Ехать нам долго, а на улице еще темно. Почему бы не поспать.
Если мы переезжаем, новый город должен быть как минимум в двухстах пятидесяти милях от последнего места, где мы жили. Мама часто уезжает дальше, но никогда не ближе чем за двести пятьдесят миль. Потом мы съезжаем с федеральной автострады и движемся вглубь, потому что наш новый город должен быть еще и как минимум в двадцати милях от шоссе. Когда мы находим такой город на отшибе, мама начинает искать, что бы нам снять.
Мама годами притворялась, что ей просто нравится переезжать, а потом, когда я была в девятом классе, сказала, что мы бежим от отца. От моего страшного, опасного, жестокого отца, который сжег наш дом (хотя доказать это не смогли) и провел два года в тюрьме за сталкинг, когда я была маленькая. Я так и не поняла, что именно гонит ее из города в город. Не думаю, что она хоть раз где-нибудь видела отца. Может быть, она переезжает, когда видит кого-то похожего, или у нее возникает предчувствие, что он подбирается. Я не знаю, как, по ее мнению, он нас находит. И не знаю, есть ли у нее серьезные основания считать, что он рядом, когда мы в очередной раз бежим.
Мама не сказала, куда мы едем. Когда я немного поспала, мы уже съехали на I-94. Я следила, куда мы двинемся: на запад, в сторону Северной Дакоты, или на восток, к Висконсину. На восток. Значит, скорей всего, нашим следующим штатом будет Висконсин.
Кажется, последний раз я была в Висконсине в седьмом классе. Мы прожили там два месяца в городишке под названием Рюи. Главное, что я помнила про Рюи, – ехать до школы на автобусе было очень долго, а еще там была такая фишка: все девочки носили легинсы в клеточку и не разговаривали с тобой, если ты их не носила. И не просто в клеточку – допускалась только определенная расцветка. Например, котировалась красно-черная клетка и еще почему-то синяя с определенным рисунком. У меня не было легинсов в клеточку – все-таки такая вещь вряд ли пригодилась бы в любом другом городе. Но как-то раз другая девочка-изгой купила легинсы с зелеными полосками в клетке, и оказалось, что это вообще нельзя. Нельзя, потому что нельзя.
У меня так и не появились легинсы в клетку, и я знала, что это глупо – беспокоиться, что легинсы в клетку опять всплывут в Висконсине, потому что это какой-то местный бзик. Во всяком случае, зачем беспокоиться, раз мы пока не остановились в Висконсине, а можем вообще резко свернуть на юг, когда доедем до I-35, и поехать в Айову. Но я все равно вспоминала это чувство: сидишь в седьмом классе на математике, пялишься на легинсы соседки и думаешь, получится ли убедить маму, что мне правда очень нужны эти легинсы.
Больше всего на Кэтнет я дружу с Firestar, и вот они бы точно поняли. Правда, они наверняка надели бы какую-нибудь полную противоположность легинсам в клетку, что угодно, лишь бы показать, что им совершенно плевать, какие там легинсы надо носить в школу. А может быть, в седьмом классе они бы и не отказались от легинсов в клетку. Чтобы вписаться и быть как все.
Сегодня мама так нервничала, что даже не хотела остановиться пообедать, но все-таки пустила меня пописать и захватить какой-нибудь перекус на заправке. Иногда на заправках или по соседству встречается настоящая еда, ну, или фастфуд. На этой заправке нашлись только приманка для рыб и батончики. Единственное, что у них было хоть сколько-то похоже на настоящую еду, – два подсохших апельсина в корзинке у кассы и какие-то местные мюсли с нарисованной на них доской, на которой мелом написано: ЛУЧШЕЕ СРЕДСТВО ОТ ЗАПОРА!
Я купила мюсли и апельсины и тут заметила, что продавец заправки пялится на мамину руку – из-за давней аварии у нее нет мизинца. Я бросила в его сторону неодобрительный взгляд.
Когда мы проезжали Близнецы, где мама никогда не останавливалась, я спросила, куда же мы едем.
– Я подумывала о Висконсине, – ответила она, – думаю, это достаточно далеко.
– Хорошо, – сказала я.
– Только не в Райли. Так ведь город назывался?
– Рюи.
– Точно. Там еще эти девчонки носили клетку.
– Ты это помнишь?
– Ага. Потому что помню, я тогда подумала: какой нормальный подросток считает, что самый крутой прикид – это клетка? Что за странный заскок.
– Главное, не просто клетка, а определенная, – сказала я.
– Точно. Роял Стюарт, а во вселенной клеток это самая что ни на есть клеточная клетка, вот ведь зануды. Я так рада, что мы не остались.
– Может, они переросли эту историю с клеткой, – продолжила я. – Это было в седьмом классе.
– А что случилось в твоей следующей школе?
После Рюи была Небраска.
– Мы были там слишком мало, чтобы разобраться, – сказала я.
Она некоторое время молчала.
– Можно мы останемся в Висконсине подольше, чтобы я закончила семестр? – спросила я. – Очень трудно окончить школу, если мы все время будем переезжать.
Она тяжело вздохнула.
– Посмотрим, – ответила она. По сути, это было трусливым «нет».
– А что у тебя с работой, не будет каких-нибудь проектов в ближайшее время?
Иногда на нее сваливается большой проект, и она куда менее охотно переезжает, ждет, пока не сдаст работу. Мама фрилансер, занимается программированием, связанным с компьютерной безопасностью.
– Будет. На прошлой неделе звонила твоя тетя Ксочи, у нее есть работа. Она скоро расскажет подробнее.
Тетя Ксочи на самом деле никакая мне не тетя, я ее даже никогда не видела. Если у меня и есть семья, ее, как и девяносто девять процентов нашей жизни до бегства от отца, мама держала подальше в закромах памяти. Тетя Ксочи – программист и мамина подруга. Иногда она давала маме заказы.
Как только мы пересекли границу штата и оказались в Висконсине, мама немного расслабилась. Мы съехали с автострады в городе под названием Оссио, мама развернула настоящую бумажную карту, купленную на заправке, и провела пальцем по двухполосной дороге, где мы теперь ехали.
– Можно мы купим поесть? – спросила я.
– В следующем городе, – пообещала она.
Еще двадцать минут, и мы оказались у «ресторана-салуна» в крошечном городке. Искать тут жилье мы не собирались – слишком близко к автостраде. Я проверила, есть ли в меню «завтрак весь день». Нет. Зато есть вайфай. Когда мама ушла в туалет, я открыла ноутбук и быстро проверила Кэтнет. «Опять переезд», – написала я Firestar и отправила сообщение, пока мама не вернулась.
Обед уже закончился, а время ужина не наступило, так что официантка была не очень занята. Когда она подошла подлить нам воды, мама спросила, вдруг она знает, кто сдает дом, подвал, да хоть что угодно в Фэйрвуде, Нью-Кобурге или еще каком-нибудь городке поблизости.
– А что вас сюда привело? – спросила официантка. – Работа?
Тут мама провернула то же, что и с хозяйками квартир. Многозначительно посмотрела, а потом сказала:
– Ищу место, где смогу начать все заново.
Официантка с пониманием кивнула, а потом записала на салфетке адрес.
– Это прямо на окраине Нью-Кобурга. Если окажетесь у реки, значит, проехали. Эта женщина сдает второй этаж своего дома.
Иногда на этом разговор и заканчивался, но иногда официантки оставались поболтать. Спросить, в порядке ли мама, нужно ли ей что-нибудь (и это не про добавку кофе), или чтобы быстро поделиться собственной историей. Я всегда слушала не перебивая, потому что иногда мама упоминала какую-нибудь новую подробность. В этот раз, складывая салфетку и засовывая ее в кошелек, она сказала:
– Оглядываясь, я понимаю, что его намерение стать настоящим диктатором мира должно было меня насторожить.
Они немного пошутили, поэтому непонятно было, насколько она всерьез. Как всегда, уходя, мама оставила щедрые чаевые.
В бардачке машины всегда лежит ламинированная вырезка из газеты пятнадцатилетней давности. Она нужна на тот случай, если нас остановят и придется объяснять, почему, к примеру, у мамы нет действующих прав с действительным адресом. Статья из «Лос-Анджелес таймс» называлась «ЧЕЛОВЕК ИЗ САН-ХОСЕ ПРИЗНАЛ ВИНУ В ДЕЛЕ О СТАЛКИНГЕ». Там говорилось про пожар и фигурировали фразы: «возможный поджог» и «никаких окончательных доказательств», а еще «жена Тейлора с ребенком едва избежали огня» и «в обломках нашли тело их кошки».
Там же была и фотография сообщения на телефоне: «Ты всю жизнь будешь жалеть, что предала меня».
«В этих сообщениях на самом деле страсть, а не угроза, не стоит читать их буквально», – говорил адвокат моего отца.
В рамках сделки со следствием отец согласился не добиваться посещений и общей опеки надо мной после того, как его выпустят. Его приговорили к двум годам тюрьмы.
Про желание стать диктатором в газете ничего не говорилось, но я все равно понимала, почему мама так боится. Я тоже боялась. Но я не могла понять, почему вариант остаться на одном месте и поговорить с полицией даже не рассматривался.
Нашим новым жильем оказался второй этаж домика с просевшим крыльцом и гравийной дорожкой. Во всех комнатах стены были покрашены в грязно-белый, а пол скрипел от каждого шага. Зато присутствовала мебель, значит, больше не придется спать на куче одежды на полу. И еще тут было две спальни, а это значило, что у меня будет своя комната.
Я взвалила мешок с бельем на кровать, а мешок с одеждой кинула на пол (половина вещей были грязными, попозже придется разобрать; хорошо хоть они не воняют кислым молоком), подключила ноутбук к сети, включила его. Он сел вскоре после того, как я включала его за обедом, и теперь надо подождать, пока заработает. Я застелила постель. А потом открыла Кэтнет.
В моем профиле написано: Имя: Стеф. Возраст: шестнадцать. Место: маленький город, скорее всего где-нибудь на Среднем Западе. Даже на Кэтнет я не выдавала свое местоположение. Валюта Кэтнет – картинки с животными, но сейчас у меня не было ни одной, так что я сфотографировала Стеллалуну – мою плюшевую летучую мышь – в новой спальне. Этим я словно бы говорила: «Скоро, я обещаю». Я загрузила ее, потом открыла свой Котаун.
Котауны – одна из самых крутых штук на Кэтнет. Котаун – это как группа кошек. На Кэтнет есть, конечно, чат-комнаты, но, если вы пользуетесь Кэтнет уже некоторое время, модераторы назначают вам индивидуальную группу из людей, которые, по их мнению, могли бы вам понравиться. Я пользовалась Кэтнет уже месяца два, когда меня отправили сюда. В моем Котауне было шестнадцать человек, но четверо редко появлялись онлайн.
«БЛМММММ!!!!!» – написал кто-то, едва я вошла. На сайте меня звали БураяЛетучаяМышь, но все мои друзья сокращали: БЛМ. Или БЛМММММ, когда были особенно рады. Я пыталась использовать Бэтгёрл в качестве ника, но все сразу думали, что я фанатка комиксов про Бэтмена.
«Как тебе новый дом? – спросили Firestar. – Начались занятия в новом городе? Я иду в школу завтра, и уже ненавижу одиннадцатый класс».
Я никогда лично не встречала Firestar. Мы познакомились на Кэтнет, и, пожалуй, дружили тут больше всех. Нам обоим нравились существа, которых другие считали неприятными, – я любила летучих мышей, а Firestar пауков. У нас обоих была странная жизнь со странноватыми родителями, и мы оба абсолютные изгои во всех школах. Я бы очень хотела встретиться с Firestar, но их семья живет в Уинтропе, штат Массачусетс. А если верить маме, рядом с Бостоном доступными ценами на аренду даже не пахнет.
«Ты уже ненавидишь одиннадцатый класс, даже не дав ему шанса! – написала Гермиона. – Хотелось бы тебе, чтобы одиннадцатый класс ненавидел тебя, не дав тебе шанса?»
«Что за бред, Герми. Одиннадцатый класс точно меня ненавидит. Так вот, БЛМ, у меня для тебя фотка, зацени».
Я посмотрела новые фото Firestar. И на одной – ого! – летучая мышь! Настоящая плодоядная мышь. Firestar ни разу не в Австралии, но плодоядные мыши водятся и в Бостонском зоопарке.
«Круто, Firestar, спасибо тебе».
Надо будет утром проверить, нет ли на крыльце пауков-кругопрядов, чтобы ответить на подарок.
«А что тебе не нравится в одиннадцатом классе, Firestar? – это не Гермиона, а ЧеширКэт. – Скажи нам, вдруг мы сможем помочь».
«Вы мне ничем не поможете, разве что математикой, как в прошлом году».
«Математику очень переоценивают, – написали МегаШторм. – Может, это вообще миф».
«А ты, БЛМ? – это ЧеширКэт. – Не волнуешься из-за новой школы?»
«Я уже привыкла, – соврала я. – Мне теперь все равно».
Утром я проснулась от маминого крика «Ты опоздаешь!», хотя непонятно, как я могла опоздать, когда еще даже не поступила. Я оделась, затем откопала свою папку с табелями успеваемости. У меня их четыре. Я поступала в шесть – нет, семь старших школ, но в трех я пробыла так недолго, что не успела получить табель.
Старшая школа Нью-Кобурга находится в низком здании, окруженном парковками и кукурузными полями. Мама поставила машину в дальнем конце площадки, чтобы не искать место на гостевой парковке. Было жарко и солнечно. Ветер дул нам в лицо пылью и запахом асфальта.
Мама не любила разговаривать с людьми, но у нас уже был случай, когда она решила просто высадить меня одну у старшей школы, и все прошло не слишком хорошо. Так что теперь она всегда заходит со мной. Мы открыли входную дверь, и нас окатило потоком кондиционированного воздуха с запахом воска, которым, наверное, натирали летом полы. В холле стоял шкаф с наградами, наполовину закрытый баннером со словами «С ВОЗВРАЩЕНИЕМ, РАНГЛЕРЫ». Я не сразу нашла табличку с надписью «Администрация» и стрелочкой, но заметила ее быстрее мамы.
– Все будет хорошо, – сказала мама. Я не совсем поняла, к кому она обращалась – ко мне или к себе.
Тот раз, когда она высадила меня одну, был в Канзасе, в моей второй старшей школе за девятый класс. Тогда совпали две проблемы. Во-первых, со мной не было мамы, что привлекло лишнее внимание, потому что это странно. Во-вторых, мы сняли жилье рядом с заброшенным участком, вот только хозяйка не сказала, что раньше на этом участке был дом, который использовали как лабораторию для варки метамфетамина. Все в городе знали про этот дом. То, что я жила прямо по соседству и пришла без родителей, так обеспокоило секретаря школы, что она буквально вызвала полицию.
Как раз в этой школе я не получила табеля. Мама сначала пыталась убедить их, что ничего не замышляет, а потом просто загрузила вещи обратно в фургон, и в результате я оканчивала девятый класс в Миссури.
При взгляде на администрацию в Нью-Кобурге, по крайней мере, было видно, что тут никому нет до нас дела, чтобы еще и полицию вызывать. Что ж, уже неплохо. Рядом с секретаршей стояли сенсорный экран – записывать входящих и выходящих – и робот с подносом с заточенными карандашами. В Фиф-Ривер-Фоллз тоже такого получили по гранту «Служебные роботы для провинциальных школ», но робот сломался, а чинить его не было денег. Он только точил карандаши, но не мог развозить их по классам.
Школьный психолог – крашеная блондинка с седыми корнями – тяжело вздохнула и произнесла:
– Что ж, проходите ко мне в кабинет, – когда секретарша сообщила, что пришла поступать новая ученица.
В кабинете она сообщила, что не хочет, чтобы я брала матанализ, потому что я пропустила экзамен на уровень, а откуда ей знать, насколько хорошо меня готовили к матанализу в Фиф-Ривер-Фоллз. К тому же я только в одиннадцатом, а матанализ для двенадцатиклассников. Еще здесь нет испанского – в старшей школе только немецкий, – и они проходят американскую литературу в одиннадцатом классе, а это значит, что я буду читать практически то же самое, что в прошлом году в предыдущих двух школах. Там американскую литературу проходили в десятом. В прошлом году я дважды перечитала «Алую букву».
Она с явным раздражением пролистала мою стопку табелей.
– Почему твое имя почти везде написано с ошибками?
Я пожала плечами. Мама тоже.
К началу третьего урока меня записали на матанализ, несмотря на возражения психолога, на всякие обычные предметы типа литературы и истории, на некое «изучение животных» и что-то под названием «мировая художественная культура». Я была уверена, что на этот урок большинство моих одноклассников будут ходить обкуренные. Я надеялась, что у них есть кружок фотографии, но нет.
Изучение животных оказалось сосредоточено на молочном животноводстве, но это только на семестр. Зато, когда мама опять решит переехать, у меня будет уже полбалла по естественным наукам. Если, конечно, предположить, что мы останемся здесь на семестр, хотя рассчитывать на это рискованно.
Секретарь администрации сделала мне пропуск и завела на меня счет в столовой, а мама положила туда 11.42 доллара мелочью, выуженной из кошелька.
– Удачи, – сказала она, пригладила мои волосы (по ее словам, они смешно торчат во все стороны) и ушла.
Секретарша дала мне распечатку с расписанием.
– Хочешь, тебе кто-нибудь все тут покажет?
– У вас на классах ведь есть номера? – ответила я. – Не беспокойтесь, я как-нибудь разберусь.
Секретарша широко улыбнулась. Губы у нее были очень ярко накрашены.
– Дети тут очень хорошие, – сказала она.
Почти во всех школах, куда я ходила, кто-нибудь говорил мне: «Дети тут очень хорошие». Правда, в единственной школе, где этого не говорили, дети действительно оказались ужасные. В любом случае, если секретарша говорит, что кто-то хорош, это еще ничего не значит.
Да это и не важно. После переезда мне никогда никто не пишет, и совершенно не исключено, что через неделю мама захочет переехать в Мичиган. Единственные друзья, которых мне удается сохранить, – те, кого я знаю на Кэтнет.
Первый урок, куда я попала, – удаленное занятие по математике. Мы смотрели, как учитель на экране объясняет матанализ. Он видел весь наш класс и мог нас вызывать, но был где-то далеко и, как выяснилось, вел сразу четыре удаленных урока. В моем предыдущем округе так вели испанский. Из-за какого-то закона о надсмотре, в классе еще сидела инспекторша, которой абсолютно нечего было делать, кроме как кричать, если вдруг кто достанет телефон. Правда, она игнорировала все прочие нарушения. Например, девочка рядом со мной не конспектировала, а рисовала.
Она начала с графика координат, который объяснял учитель, но потом продлила линии и превратила функцию в замок. Это был замок с кучей деталей, но если вглядеться, оказывалось, что она вообще-то продолжала конспект. Все записи каким-то образом встраивались в замок.
Она подняла глаза и заметила, что я уставилась на ее рисунок. Мне тут же стало неловко – вдруг она разозлится, – но она, похоже, была очень довольна собой и пририсовала к замку принцессу с птицей на плече, стоящую на стене.
У этой девочки были длинные каштановые волосы, они рассыпались по парте, наполовину скрыв ее сосредоточенное лицо и довольно сложный маникюр: планеты поверх черного лака. Интересно, она сама его делала или ей помогла подруга? Я даже просто покрасить ногти на правой руке не могу, такая у меня неуклюжая левая.
Художница оказалась в одном со мной классе и на литературе, где всем раздали бумажные экземпляры «Алой буквы». В том, что мы вновь проходили «Алую букву», был один плюс – я сохранила все сочинения, которые писала в предыдущих двух школах, и, наверное, если просто их переделать, никто не заметит. Но есть и минус: «Алая буква» не понравилась мне в первый раз, во второй раз меня от нее воротило, и я не думала, что в третий раз произойдет чудо.
Учительница, мисс Кэмпбелл, была скучная и ворчливая. Пока она рассказывала про пуританство, девочка нарисовала огромную наклоненную букву L и начала ее украшать. Может быть, это ее инициал. Но пока мы собирали вещи, чтобы идти на новый урок, я услышала – кто-то назвал ее Рэйчел. Выходит, буква означала что-то еще.
На большой перемене у дверей класса появилась секретарша и снова вызвала меня в кабинет. Мама забыла заполнить стопку документов, и мне зачем-то разъяснили каждую бумажку, чтобы я не забыла подписать их у мамы вечером. Когда секретарша закончила, времени на обед уже не оставалось.
Следующий урок – основы здоровья. У меня уже был этот предмет в девятом классе, но почему-то в том штате уроки по здоровью засчитывались как физкультура, так он и был записан в моем табеле. Придется проходить все заново, а это ничуть не лучше, чем в третий раз читать «Алую букву». К моему удивлению, Рэйчел оказалась и на этом уроке. Правда, на девятый класс не было похоже. Там ведь уже прошли почти все про важность физических упражнений. На очереди было половое воспитание. Раздавались шутки про то, что вести будет робот, а к концу урока я поняла, что это не шутки. У них действительно был робот, который вел половое воспитание.
Последний урок – мировая художественная культура. Я уже не удивилась, когда увидела Рейчел.
Учитель раздал нам бумагу и уголь и велел рисовать что хотим. Я хотела нарисовать плодоядную летучую мышь с острой мордочкой, сложившую крылья и висящую на дереве. Срисовывать было неоткуда, и мышь получилась похожей на банан с кошачьей головой на конце. Я поморщилась и посмотрела, что рисует Рейчел.
Она рисовала меня. Как я морщусь над листом бумаги.
– Эй, – сказала я.
Она подняла глаза. Она уже не улыбалась и чуть приподняла брови.
– Что?
Я не знала, что сказать. Меня почему-то напряг этот рисунок. У моей мамы было очень строгое правило – никаких фотографий, никогда. У меня была цифровая камера, которую я еле упросила ее купить, пообещав никогда ни за что не делать селфи. Если кто-то снимал меня, я должна была уходить, прикрывать лицо или отворачиваться, потому что мой дико страшный отец мог найти нас по фотографии онлайн.
Это был всего лишь рисунок, но ужасно похожий.
– Очень хорошо получилось, – сказала я наконец.
Медленно к ней вернулась улыбка, и вот она уже ухмылялась во все лицо.
– Спасибо, – ответила она. – Хочешь?
– А мы разве не должны их сдать?
– Да, может быть. Я нарисую и сдам что-нибудь еще.
Я положила лист в папку с табелями. Она начала новый рисунок. Я отложила уголь и смотрела, как она работает.
– Что ты рисуешь? – спросила она, не поднимая головы.
– Я пыталась нарисовать летучую мышь, но она не вышла.
Я наблюдала, как линии на листе собираются и превращаются в учителя – грубые штрихи становятся лицом, фигурой, осанкой.
– Потрясающе, – сказала я.
– Ты новенькая, да?
– Да. Меня зовут Стеф.
– Я Рейчел. Ты лучше что-нибудь дорисуй, чтобы сдать. Он не ставит плохих отметок, если хоть что-нибудь нарисуешь.
– Мне нужна фотография, чтобы срисовать с нее, – ответила я.
Она пустила телефон по столу. Я поглядывала на учителя, потому что видела, как в этой школе орут на детей, которые достают телефон, но ему, похоже, было все равно. Я отыскала картинку с плодоядной мышью. Вторая попытка оказалась немногим лучше, но в целом хотя бы было похоже. Мне нравилась моя камера, нравилось, что она схватывала каждую деталь. Глядя на картинку Рейчел и на детали, которые она добавила, – сутулые плечи учителя, его манера класть одну руку в карман, – я задумалась, что лучше получается на рисунке.
Собираясь, я вытащила рисунок Рейчел со мной. Уставилась на лист: лоб сморщен, плечи подняты. Всего несколькими легкими штрихами угля Рейчел передала напряжение и беспокойство. Это было пугающее чувство – смотреть на себя глазами Рейчел, а еще пугало, сколько она про меня поняла. Из-за этой картинки у меня даже вспотели ладони.
Я захотела, чтобы она нарисовала меня еще. Может быть, потом, когда я буду не такая измотанная.
Я аккуратно вложила рисунок в тетрадь. Тут он будет в сохранности.
Когда я вернулась, мама не работала. Она завернулась в плед в гостиной и смотрела в окно.
– Привет, мам, – сказала я.
Она подняла на меня глаза не улыбаясь.
– Как прошел день?
– Школа тут ужасная.
На самом деле я хотела, чтобы она снова снялась с места, чтобы мы переехали до того, как мне тут что-нибудь понравится. Потому что в другом городе наверняка будет школа лучше, или хотя бы испанский, или матан с живым учителем. Но мама ничего не ответила, только снова повернулась к окну. Я зажгла плиту и поставила кастрюлю воды.
– Я сделаю себе какао, хорошо? Хочешь?
Она помотала головой.
Ненавижу, когда она такая. Во-первых, очень тяжело, когда что-то явно не так, а она не говорит что. Может быть, все та же старая история, а именно мой отец. Но она никогда не говорит. Несколько раз я так раздражалась, что орала на нее, но она не орала в ответ, только еще глубже уходила в себя, а это даже хуже, чем раздражение.
По крайней мере, судя по еде в холодильнике, она ходила в магазин после того, как отвезла меня в школу. К 5:30 она так и не шелохнулась. Я достала яйца, пакет тертого чеддера и зеленый сладкий перец и сделала нам омлет. Я предпочитаю омлет с тушеным луком, но резать лук ненавижу. Обойдусь.
Она немного встрепенулась, когда я поставила еду на стол. Подошла, чтобы поесть.
– Как работа? – спросила я. Это была довольно безопасная тема.
– От Ксочи пока ни слова, – ответила она и замолкла.
Раз она все равно была в плохом настроении, я не нашла причин не спросить:
– Я думала о том, что ты сказала официантке про звоночек. Отец правда хотел стать мировым диктатором?
Она подняла глаза, дожевала, проглотила.
– Да.
– Правда? Серьезно?
– Он хотел власти. Надо всем, начиная с нас. Сначала я думала, что это шутка. Он мог сказать что-нибудь вроде «Ты же знаешь, я был бы гораздо лучше всех, кто сейчас у власти» или «Знаешь, я спасу мир, но сначала он должен стать моим» и смеялся. Я думала, он шутит, но оказалось, все было всерьез.
– Как ты поняла, что это не шутка?
Наступила долгая пауза: мама жевала, потом отпила глоток воды, съела еще кусочек омлета, а я все ждала, когда она ответит. Я не сразу поняла, что она не собирается отвечать. Когда мы доели, я вымыла посуду, а она еще некоторое время сидела, уставившись в стену.
Когда я была младше, мама рассказывала мне кучу историй, почему мы столько переезжаем. Сначала она притворялась, будто это весело. Какое-то время утверждала, что начать все заново – хороший выход, если у тебя проблемы, и мы переезжали каждый раз, когда я во что-нибудь влипала. Когда ты маленькая, бывает трудно разобраться, насколько что-то ненормально.
В какой-то момент в средней школе я осознала, что тут что-то совсем не правильно. Летом перед старшей школой мама провела со мной беседу и рассказала про отца. Мы тогда жили в Арканзасе в квартире со сломанным кондиционером, и это было ужасно. Окна были раскрыты, я вся взмокла от пота. Помню, как ляжки у меня прилипали к стулу, пока мама читала мне ламинированную вырезку.
Помню, потом я думала, что теперь в моей жизни хоть что-то прояснится. Я думала, что мама будет отвечать на мои вопросы, и я буду понимать, что происходит. Но мама по-прежнему не отвечала, ничего в жизни не прояснилось, и я так ничего и не понимала.
Как будто между нами стояла стена из всего, о чем она отказывается говорить.
Я отправилась к себе в комнату и стала рассматривать свои фотографии: белка, птица не в фокусе, потому что взлетела, пока я наводила на резкость, собака наших соседей в Фиф-Ривер-Фоллз. Мне нравилась эта собака. Сосед разрешал мне ее подкармливать, когда мы только-только переехали, чтобы она знала, что я друг. И потом эта собака всегда вела себя так, будто мы лучшие друзья. Почти все мои снимки с собакой были смазанные, потому что она никогда не сидела на месте, но этот получился довольно четким, если не смотреть на хвост. Я решила не загружать эту фотографию. При взгляде на нее мне становилось грустно.
Интересно, понравился бы Рейчел Кэтнет? Разрешат ли ей админы засчитывать рисунки животных за фотографии? Она очень хорошо рисует. Я открыла сайт, чтобы проверить, кто из помощников админа был онлайн. Напротив имени Элис, подростка-админа, горел зеленый огонек.
«Привет, Элис, есть минутка?» – напечатала я.
«Да, есть, БЛМ, – ответила она. – Чем могу тебе помочь?»
«Я хотела спросить, можно ли получить приглашение для друга?»
«Ты знаешь этого человека лично или онлайн?»
«Ее зовут Рейчел, она со мной в одном классе рисования в школе. Она очень круто рисует. Об этом я тоже хотела спросить – можно ей загружать рисунки вместо фото с животными? Это разрешается?»
«Это зависит от качества рисунков, – ответила Элис. – Насколько хорошо ты ее знаешь?»
«Не очень-то хорошо. – Совсем не хорошо, вообще-то. – Я хотела бы узнать ее поближе».
«Слушай, узнай ее фамилию и имейл, а я посмотрю, можно ли послать ей приглашение».
Меня охватили сомнения. Мне нравилась Рейчел. Я хотела, чтобы она была на Кэтнет, чтобы мы остались друзьями после того, как я перееду. Но вдруг Рейчел бросит один взгляд на Кэтнет и решит, что я лузер? Это не важно, сказала я себе. Все равно мы уедем. Рано или поздно.
«Хорошо», – написала я.
«Как тебе новый город?» – спросила Элис.
«Вкратце, наверное, так: половое воспитание у нас будет вести робот, потому что они боятся, что учитель-человек наговорит лишнего. Рейчел, правда, ничего».
«Удачи, – сказала Элис. – До связи».
