Сожженная Москва

ХХХШ

Сестры не решились сообщить бабке тяжелую весть о сожжении ее московского дома. Они отправили Клима в Паншино. «Пусть бабушка надеется, что ее дом уцелел, – думали они, – а тем временем как-нибудь ее подготовим». Они день и ночь горячо молились, прося у бога – одна мужу, другая жениху – здоровья и сил для перенесения тяжких испытаний, посланных им провидением. Но живы ли они? об этом они страшились и думать. Раз только Аврора, как бы нечаянно, сказала: «А если Базиля нет более на свете…» Она хотела продолжать и не могла. «О, если это так, – с ужасом досказала она себе, – тогда все кончено… я знаю, что мне тогда остается предпринять…»

Однажды, в праздник, Аврора с Ксенией поехали в соседнее село Иванчиных-Писаревых Чеплыгино, в церковь, во время обедни выслушали полученное здесь запоздавшее воззвание святого синода о защите отечества и православной веры от нашествия нового Малекиила, Бонапарта. Старик священник с чувством прочел это воззвание. В нем русский народ побуждался к непримиримой борьбе с галлами, причем Россия уподоблялась богобоязненному и смиренному Давиду, а Наполеон – дерзкому и безбожному Голиафу.

«Где же, в сущности, этот избавитель Давид?» – спрашивала себя в слезах Аврора, поглядывая в церкви на понурившихся и молча вздыхавших крестьян, которые на ее глазах так мало принимали к сердцу общее всем горе войны, а напротив, как она узнала, толковали об этой войне как о чем-то, что, по их мнению, должно было им принести новое и невиданное счастье на земле. «Давид и пастухом был в душе поэт, – мыслила Аврора. – Только возвышенной одаренной благами просвещения природе доступны высокие сознательные порывы любви к родине и отмщения за ее честь. Базиль в плену, быть может, погиб, как гибнут тысячи других, истинных героев. Кто же за них призовет утеснителя к суду? Кто отомстит за их страдания, их гибель и смерть?»

Священник, прочтя воззвание, сказал простую и трогательную проповедь на слова пророка Исаии: «И прииде на тя пагуба, и не увеси», – а после службы, за отсутствием помещиков своего села, подойдя в церкви к плакавшим Авроре и Ксении, пригласил их к себе на чай. С его женой, навещавшей княгиню, они познакомились ранее и охотно пошли в его дом. За чаем разговорились. Священник старался успокоить сестер. Он им передал слух, что Бонапарт, по всей вероятности, вскоре попросит мира, а при этом несомненно произойдет и размен пленных.

– Где же теперь Бонапарт? – спросила Ксения.

– Пагуба придет равно и на него, – ответил священник, – он это чует и, аки лев, ходит взад и вперед по своей клетке. Не дождались грабители выгод… Наше войско цело и у себя дома, а их армия, аки воск пред лицом огня, тает и убывает с каждым днем.

Сестры с жадностью слушали эти радостные слова.

– А сколько горя и убытков! – сказала старуха попадья. – Одни Разумовские да граф Бутурлин, слышно, от пожара понесли убытку по миллиону. Пленных мучат работами, истязают…

– Ну, не всех обижают и теснят, – перебил священник, знаками останавливая жену, – многие спаслись. Зарайский мельник намедни передавал, что князь Дмитрий Голицын, можно сказать, на собственных руках вынес ночью из Москвы больного Соковнина, когда в город уже вступили французы. Негде было достать лошадей; спасавшиеся сначала шли пешком, а у заставы князь прямо поднял себе на плечи друга, истомленного хворобой и ходьбой, да и пронес его пустырем к нашему арьергарду. Много было истинно славных подвигов. Растопчин лично поджег в Воронове свой дом и на его воротах прибил бумагу: «Жгу, чтоб ни единый француз не переступил моего порога».

– Ведь это – сосед нашего дяди Петра, – обратилась Ксения к сестре.

– Так у вас есть дядюшка? – спросил священник.

– Петр Андреевич Крамалин, мы по отцу Крамалины.

– Что же вам пишет дядюшка? От Серпухова ведь вблизи вся наша армия.

– Он часто хворает, – ответила Ксения, – и редко пишет. Последнее письмо писал нам в Паншино.

«Да, – рассуждала Аврора, слушая этот разговор, – из Москвы могли спастись те, кто туда дошел или захвачен там… А Базиль? Остался ли он жив после Бородина? И найдется ли для него, как для Соковнина, спаситель-друг?»

В душе Авроры, несмотря на ее сомнения, теплилась какая-то смутная, ей самой непонятная надежда касательно судьбы жениха. «Он спасен, – думала она, – и я его когда-нибудь, может быть даже скоро, увижу! Не может погибнуть такая молодая жизнь!»

Простясь с священником, сестры собрались обратно домой. Ксения, любуясь погодой и желая развлечь опять загрустившую Аврору, предложила ей пройтись несколько пешком. Попадья проводила их за околицу Чеплыгина. Отсюда до Ярцева было версты четыре, не более. Дорога шла вперемежку, холмами, лесом и полями. Сестры, распустив зонтики, пошли кратчайшим проселком. Сперва их сопровождала коляска. Но чтоб остаться вполне наедине, они, простясь с попадьей и пройдя версты две, велели кучеру ехать вперед, а сами пошли еще прямее, боковою межой.

День был превосходный. В прозрачной и светлой синеве неба кучились кудрявые барашки легких, белых облаков. Вороны и галки, лениво каркая, перелетали с одной лесной заросли на другую. Аврора и Ксения, спустясь в лощину и опять поднявшись на косогор, зеленевший всходами молодой ржи, толковали о посланном в Коломну за покупками нарочным, который к ночи должен был привезти давно ожидаемую новую почту. Кругом была полная тишина. В безветренном, теплом и пахучем от соседнего леса воздухе тянулись нити бродячей паутины.

Уже виднелась старая ярцевская роща, и слышался лай собак скрытой за рощею деревни. Аврора увидела, что из рощи показалась какая-то девочка, бежавшая в кустах, вдоль опушки.

– Смотри, – сказала она, хватая за руку сестру.

– Ну, что ж, – ответила Ксения, сама вспыхнув от непонятной тревоги, – девочка… рвала в роще ягоды или грибы, увидела лесника и прячется в кусты.

– Нет, нет, Ксаня! да смотри же вон! – продолжала, остановившись, Аврора. – Она полем, сюда… прямо к нам… неужели не видишь?

– Какая ты, право, смешная, – ответила Ксения, продолжая идти и усиливаясь казаться спокойною, – во всем ты видишь необычное.

– Стой! она машет! – проговорила Аврора.

Ксения также остановилась. Девочка, маша руками, действительно бежала от рощи к косогору, по которому шли сестры. Спустясь в ложбинку, где, среди конопляников, был мостик через ручей, она снова показалась на пригорке. Скоро на межнике, между ближних зеленей, послышался бег проворных босых ножек девочки.

– Да это Феня, племянница Ефимовны! – радостно сказала Ксения. – Наверное, что-нибудь важное.

Аврора, бледная как мел, молча впивалась глазами в подбегавшую девочку.

– Это ко мне! – не вытерпев, вскрикнула она и, путаясь ногами в платье, бегом бросилась навстречу Фене.

«Но почему же именно к ней? – с завистью подумала, идя поспешно за нею, Ксения. – Неужели ей, счастливице, удастся ранее меня? Нет, какая же я завистница! Бог с ней…»

– Дьякон, дьякон! – радостно крикнула Аврора подходившей и растерянно на нее смотревшей сестре.

– Какой дьякон? – спросила, запыхавшись, Ксения.

– Из Москвы бежал… вдвоем, вдвоем! – как безумная кричала Аврора, то обнимая сестру, то тормоша и целуя растрепанную, покрасневшую от бега Феню.

– Где дьякон и с кем бежал? – спросила, едва помня себя, Ксения.

– У нас в Ярцеве! – ответила, ломая руки, смеясь и плача, Аврора. – Его подвезли с поля мужики; Ефимовна первая догадалась к нам Феню… а тот еще в городе…

– Да кто в городе, кто? – обратилась Ксения к девочке.

– Барин.

– Какой?

– Не знаю…