Ланарк. Жизнь в четырех книгах

Глава 6. Рты

Не имея желания ни видеться с кем-либо, ни что-либо делать, Ланарк погрузился в спячку, просыпаясь для того, чтобы, глядя в стенку, ждать, пока опять заснешь. Он находил мрачное удовольствие в мысли о том, что во сне болезнь распространяется быстрее. «Пусть распространяется! – думал он. – Что еще мне остается взращивать?» Но, покрыв руку и ладонь, драконья кожа дальше не пошла. Рука, правда, удлинилась на целых шесть дюймов. Пальцы сделались толще, между ними образовалась тонкая перепонка, ногти выросли и загнулись. На суставах пальцев появились красные точки вроде розочек. Похожее пятно, длиной в полтора дюйма, на локте цеплялось за простыни, поэтому спать приходилось, свесив правую руку. Особых неприятностей она не доставляла, поскольку ничего не чувствовала, действовала же мгновенно и желания выполняла чуть ли не раньше, чем он успевал их сформулировать. Бывало, он обнаруживал у самых своих губ стакан воды и только тут осознавал, что хочет пить. В трех случаях он, еще не проснувшись, стучал по полу, и миссис Флек неслась наверх с чашкой чаю. Ланарк смущался и сказал ей, чтобы она не обращала внимания на стук.

– Нет-нет, Ланарк, – возразила миссис Флек, – то же было и с моим мужем, пока он не исчез. Не обращать внимания нельзя.

Он поблагодарил. Миссис Флек покомкала свой передник, будто вытирая об него руки, и неожиданно произнесла:

– Можно задать тебе один вопрос?

– Конечно.

– Почему бы тебе не подняться, Ланарк, и не поискать себе работу? Таким же манером, – она кивком указала на его руку, – я потеряла мужа и двух жильцов. Все они под конец залегли в постель, и все до одного были приличные тихие люди, вроде тебя.

– Зачем мне вставать?

– Не люблю об этом говорить, но у меня тоже есть болезнь – правда, не такая, как твоя, – хотя она не заходит далеко, потому что я всегда при деле. Сначала был муж, потом жильцы, и, наконец, эти треклятые сосунки. Как пить дать, если ты встанешь и пойдешь на работу, руке станет лучше.

– Где мне искать работу?

– На ковочном заводе напротив требуются люди.

– Хотите, чтобы я делал детали для Кью – тридцать девять, – с хриплым смешком отозвался Ланарк.

– Понятия не имею, что там за работа на заводе, но если люди получают деньги и занятие, то жаловаться не приходится.

– Как работать с такой рукой?

– Я скажу как. У моего мужа была та же неприятность и с той же рукой. Я связала для него толстую шерстяную перчатку и посадила на подкладку из замши. Он ее ни разу не надел. Но если ты наденешь ее с курткой, никто не заметит, а раз так, то о чем волноваться? Таких людей, с руками вроде клешней, полным-полно.

– Я подумаю, – пообещал Ланарк.

Что-нибудь добавить ему помешала рука, поднесшая к губам чайную чашку.

Иногда дети играли на полу в его комнате. Ланарку это нравилось. Они шумели, но никогда не объясняли смысл жизни, не уговаривали его чем-нибудь заняться; видя их себялюбие, он не чувствовал себя таким порочным. В их присутствии он стыдился своей большой руки и прятал ее под одеяло, но однажды, проснувшись, он обнаружил, что рука ничем не прикрыта и дети, сидя на корточках, ее рассматривают. Мальчик заметил с восхищением:

– Ты мог бы ею кого-нибудь убить.

Ланарк был пристыжен: его посещала та же мысль. Он спрятал руку и пробормотал, не очень уверенно, что иметь две человеческие руки было бы лучше.

– Да, но не в драке, – сказал мальчик.

Ланарк обнаружил, что конечность начала его зачаровывать. На самом деле она была не черная, а темно-темно-зеленая. Как часть человеческого тела она казалась пораженной болезнью, но сама по себе выглядела вполне здоровой: отливавшая холодным блеском кожа, колючие красные суставы пальцев и локоть, стальные загнутые когти. Он воображал себе, каких бед мог бы наделать с ее помощью. Ему представлялось, как он входит в «Элиту» и, пряча руку под курткой, направляется прямиком к клике Сладдена. С кривой улыбкой их оглядев, он извлекает вдруг свою конечность. Сладден, Тоул и Макпейк вскакивают на ноги, а он укладывает их размашистыми боковыми ударами, потом загоняет в угол орущих девиц и сдирает с них одежду. Далее образы путались, поскольку одна фантазия, не успев достигнуть кульминации, уступала место другой. После таких мечтаний он погружался в отвратительное уныние и хандру. Однажды Ланарк поймал себя на том, что поглаживает холодную правую руку пальцами левой и приговаривает: «Когда я стану таким весь…» Но, сделавшись таким целиком, он бы ничего не чувствовал, поэтому он вспоминал Риму – в те минуты, когда она бывала доброй: как в грузовике она прикоснулась к нему и попросила прощения, как они танцевали в обнимку, как она рассмеялась в тумане и взяла его под руку, как сварила кофе и даже как бросила ему куртку. Этих воспоминаний, однако, было недостаточно, чтобы вернуть себе человеческие чувства, и Ланарк вновь начинал любоваться своей драконьей конечностью и, восхищаясь ее холодной силой, засыпал.

Однажды он с громким криком пробудился от боли. В комнату вбежала миссис Флек. На боку, сквозь прореху в пижамной куртке, виднелась рваная рана, кровь из нее заливала одеяло. Прикусив, чтобы не кричать, сустав пальца на левой руке, Ланарк пожирал глазами окровавленные когти правой. Миссис Флек унеслась за бинтами и водой, но, когда она вернулась, рану уже затянуло драконьей кожей и Ланарк сидел в постели, одеваясь.

– Вы рассказывали о перчатке. Можно мне ее взять?

Миссис Флек вернулась в прихожую и вынула из шкафа перчатку мужа и старый дождевик. Надев на себя, с ее помощью, то и другое, Ланарк вышел из дома.

На улице лежал снег, но редкий дождичек превращал его в кашу. Прежде Ланарк нашел убежище в постели, поскольку его отвращали все другие возможности, теперь же сон сделался опасен и ему ничего не оставалось, как пуститься в путь по улицам, выбирая те, где меньше было снежного месива. Ноги вновь привели его на площадь. В доме, тянувшемся вдоль одной ее стороны, окна на цокольном этаже были освещены, и оттуда доносился стук молотка и скрип пилы. За распахнутой арочной дверью виднелся выложенный мрамором вестибюль, а в его центре – красная деревянная будка. Она была залеплена плакатами, гласившими: «ВРЕМЕНИ У ТЕБЯ НЕМНОГО – ПРОТЕСТУЙ СЕЙЧАС». Слова, казалось, были обращены к нему, поэтому он пересек мраморный пол и вошел в будку.

Внутри сидели за конторкой, раскладывая по конвертам какие-то брошюры, худой бородатый мужчина в воротничке священника и старуха с седыми встрепанными волосами. За столом позади них стремительно печатал на машинке молодой человек с густой шевелюрой. Присевшая на стол привлекательная девушка лениво щипала струны гитары. Когда Ланарк приблизился к конторке, старая женщина оперлась подбородком на сложенные ладони и ободряюще улыбнулась. После недолгого колебания Ланарк тихо произнес:

– Я напуган тем, что со мной происходит.

Старуха энергично закивала.

– Да! Неудивительно! Если вы оглядывались вокруг, то должны понять, что времени у нас немного.

– Что я могу сделать?

– Прежде всего, необходимо открывать другим глаза на опасность. Когда нас будет большинство, мы сможем действовать. Не возьметесь ли раздавать наши брошюры?

– От этого не будет проку. Видите ли, моя рука полностью…

– О да, мы понимаем! И рады, что вы пришли, даже так. Не думайте, пожалуйста, что нам все равно. Нам очень даже не все равно – оттого мы и затеяли эту кампанию. Но на подобные беды личного характера существует лишь один ответ – прилежный труд ради достойного дела. Уверена, если вы спокойно сядете и будете надписывать конверты, то сами удивитесь тому, насколько это поможет.

Стянув перчатку, Ланарк продемонстрировал женщине свою правую руку. Приятное круглое лицо женщины покраснело, однако она, не отводя взгляда, улыбнулась.

– Видите ли, единственное лечение этих… личных… заболеваний – солнечный свет. Который наша партия старается восстановить. Искусственно вздутые цены на землю в центре города привели к тому, что горизонт сплошь застроен и солнце над ним едва показывается. Как только мы будем в большинстве, мы убедим власти действовать.

Пышноволосый молодой человек оторвался от машинки, чтобы скрутить себе сигарету. Он сказал:

– Чушь. Если бы даже у нас было большинство, ситуация бы не изменилась. Городом правят его владельцы. Девять десятых наших заводов и жилых домов находятся в собственности кучки дельцов и домовладельцев, а бюрократия и органы правопорядка за деньги обслуживают их интересы. Они – меньшинство, но они у власти. Зачем же нам ждать, пока нас станет больше? Если считать по головам – мы уже в большинстве.

Девушка, оторвавшись от гитары, произнесла:

– Я думаю, что ты слишком суров к правящему классу. Они нутром чувствуют несправедливость и неповоротливость системы. У самых умных она уже сидит в печенках, и они присоединяются к нам. Я вот тоже присоединилась. Мой папа – бригадный генерал.

– У нас представлен широкий спектр взглядов, – встревоженно вмешалась седая женщина, – но все мы согласны в одном: нам нужен солнечный свет. Вам он тоже нужен, а раз так, то почему бы не вступить в наши ряды?

Она смело улыбнулась в ответ на долгий взгляд Ланарка, но потом, пожав плечами, снова занялась конвертами. Священник, ее сосед, наклонился к Ланарку и проговорил вполголоса:

– Вы на краю провала, так ведь? – Несмотря на бороду, лицо его выглядело по-детски взволнованным. Над правой бровью синело пятно, похожее на кровоподтек. – Люди в нашей организации видят провал издалека, поэтому надевайте свою перчатку, мы ничем вам не поможем.

Закусив нижнюю губу, Ланарк надел перчатку. Священник добавил:

– Если выберетесь наружу, то, надеюсь, все равно присоединитесь к нам. Тогда мы не будем вам нужны. Но вы, несомненно, будете нужны нам.

– Не знаю, о чем вы, – вяло отозвался Ланарк и направился к выходу.

Он пересек площадь и зашагал к «Элите», так как не мог думать ни о каком другом месте, а кроме того, там могла быть Рима. Моменты, когда она бывала добра, сделались единственным источником тепла в холодном пространстве, где перемещался Ланарк. А еще у Римы тоже была драконья кожа, и хотелось узнать, как с ней обстоит дело. Прыгая через сточные канавки, утопая в исчерченном бороздами талом снегу, он рванулся туда, толкнул стеклянную дверь фойе, кинулся наверх – в кафе было пусто. Ланарк остановился в дверном проеме и, не веря своим глазам, обвел взглядом помещение, где не было не только посетителей, но даже приросшего к своему месту человека за стойкой. Ланарк повернулся и начал спускаться по лестнице.

С площадки между этажами он заметил внизу, в фойе, девушку, которая покупала в кассе сигареты. Это была Гэй. Окликнув ее, Ланарк поспешил вниз. Она выглядела побледневшей и исхудавшей, но откликнулась удивительно живо и быстро потянулась, чтобы поцеловать его в губы.

– Где ты пропадал, Ланарк? Что за таинственное исчезновение?

– Лежал в кровати. Пойдем со мной наверх.

– Наверх? Там теперь никто не бывает. Ужасное место. Мы ходим в нижнее кафе, где мягче освещение. – Гэй указала на толстый красный занавес – Ланарк думал, что за ним находится вход в кинозал. Она потянула занавес со словами: – Пойдем к нам. Здесь вся старая компания.

За занавесом было черным-черно.

Ланарк заметил:

– Здесь совсем нет освещения.

– Просто у тебя глаза еще не привыкли.

– А Рима там?

Отпустив занавес, Гэй отозвалась смущенно:

– Я ее не видела как будто… со дня празднования моей помолвки.

– Значит, она дома?

– Наверное.

– Не скажешь ли, как туда добраться? Когда я там был, стоял туман, и теперь мне не найти дорогу.

Лицо Гэй внезапно постарело. Она сложила руки, наклонила голову, смерила Ланарка косым взглядом и еле слышно произнесла:

– Я могла бы тебя проводить. Но Сладден будет недоволен.

– Проводи, Гэй, будь добра! Она помогла тебе тогда, на вечеринке. Боюсь, с ней тоже что-то неладно.

Гэй скользнула по нему взглядом одновременно лукавым и испуганным.

– Сладден послал меня за сигаретами, а он терпеть не может ждать.

Ланарк заметил, что его драконья рука сжалась, чтобы ударить Гэй. Он затолкал ее в карман, где она стала корчиться, как краб. Гэй ничего не заметила. Она протянула задумчиво:

– Ты очень сильный, Ланарк. Я могу с тобой пойти, если ты меня поддержишь. Но Сладден ни за что не простит.

Гэй ступала так неуверенно, что Ланарку пришлось поддерживать ее, обнимая за талию здоровой рукой. Вначале они шли быстро, потом давление на руку начало увеличиваться. Ноги Гэй скользили на асфальте, и с каждым шагом двигаться становилось труднее, словно ее связывала с исходной точкой резиновая веревка. Ланарк помедлил под фонарем, чтобы отдышаться. Гэй обвила рукой фонарный столб, удерживаясь на месте. Лицо ее было безмятежно. Она бросила на Ланарка косой робкий взгляд.

– У тебя на правой руке перчатка. А у меня – на левой!

– Ну и что?

– Если ты покажешь мне твою болезнь, то я покажу тебе мою!

Ланарк открыл было рот, собираясь сказать, что не интересуется ее болезнью, но Гэй поспешно стянула свою меховую перчатку. От удивления он онемел. Он ожидал увидеть драконьи когти, похожие на его собственные, но увидел только красивую маленькую ручку с белой кожей. Пальцы были слегка согнуты, и Гэй выпрямила их, показывая ладонь. Ланарк не сразу понял, что там такое. Это был рот, саркастически улыбавшийся рот. Он открылся и едва слышно пропищал: «Ты пытаешься во всем разобраться, и мне это интересно».

Это был голос Сладдена. «Я в аду!» – шепнул Ланарк. Рука Гэй упала. Ланарк увидел, что ноги девушки висят в воздухе, приблизительно в дюйме от асфальта. Тело ее болталось, словно было привешено к крюку, пропущенному через мозг, губы глупо и бессмысленно улыбались, челюсть отвисла, а слова вылетали изо рта, не сопровождаемые артикуляцией. Слабое эхо, как в пещере, не помешало узнать голос Сладдена, бойко вещавший: «Пришло время нам вновь сойтись, Ланарк»; а тот же, но слабенький голосок взвизгнул в ладони: «Ты слишком беспокоишься о чем не надо».

– О-о! – пробормотал Ланарк. – Я в аду!

Он попятился, зажав себе рот обеими руками – голой и в перчатке – и не спуская глаз с болтавшейся в воздухе Гэй. Как предмет, насаженный на проволоку, она дернулась и тоже заскользила прочь, по направлению к кафе, сначала медленно, потом быстрее. Бессмысленно улыбавшееся лицо уменьшалось, пока не сделалось точкой.

Он повернулся и бросился бежать.

Он бежал не разбирая дороги, пока не поскользнулся и не шлепнулся в снежное месиво, ушибив бедро и плечо и промочив брюки. Когда он поднялся, на смену испугу пришло отчаяние. Ему страстно хотелось покинуть этот город, но при том он не сомневался, что улицы, здания и больные люди простираются бесконечно во всех направлениях. Вблизи находилась ограда, за нею виднелся не раскисший под дождем сугроб. Оттуда торчало два или три голых дерева. Деревья и снег манили свежестью, и Ланарк, не удержавшись, перебрался через ограду и побрел между стволами. В свете оставшихся за спиной уличных фонарей слабо вырисовывался склон холма, который, как кладбище, был поделен на участки. На бледном снежном покрывале стояли черные надгробия, и Ланарк обходил их, поражаясь тому, что земля в этом месте некогда поглощала людей естественным образом. Он достиг тропы со скамьей на обочине, рукавом смахнул с сиденья снег, опустился на колени и трижды крепко приложился лбом, из самых глубин души извергая крик: «Выпусти меня! Выпусти меня! Выпусти меня!» Он тут же поднялся, оглушенный ударами, но равнодушный к промокшему платью и боли во всем теле. Странная бодрость охватила его. На вершине холма среди обелисков виднелось желтое зарево, которое выхватывало из темноты где основание, а где силуэт, и Ланарк побежал туда.

Склон наверху был необычайно крутой, и несколько раз Ланарк, взбежав, скатывался назад, пока не ухитрился между двух памятников ввалиться на плоское место. Вершина холма представляла собой круглый участок с обелисками по краю и в центре. Они были старые, высокие, с надписями, выгравированными на пьедесталах. Его ошеломил свет, который, судя по всему, исходил от устойчивого огня, не поднимался выше пяти футов от земли и не отбрасывал тени. Обойдя центральную группу памятников, Ланарк не обнаружил его источник. Наиболее ярко был освещен пьедестал, расположенный там, где Ланарк вошел в круг, – там он и стал искать разгадку. Это был мраморный блок, возведенный работниками и дирекцией ковочного завода «Теркс-роуд» как знак благодарности доктору за верность фирме и ценное сотрудничество с 1833 по 1879 год. Вторично перечитывая эту надпись, Ланарк заметил в центре камня расплывчатую тень. Обернулся посмотреть, что за предмет ее отбрасывает, но ничего не увидел. При новом взгляде тень напомнила ему птицу с распростертыми крыльями. Однако тень сгущалась, и Ланарку стало ясно, что она принимает форму рта, шириной три фута, с ровной, спокойной линией сомкнутых губ. Его сердце возбужденно забилось – явно не от страха. Окончательно сформировавшись, губы разомкнулись и заговорили. Подобно тому как одиночный яркий луч слепит глаза, не рассеивая тьму в комнате, так и этот голос звучал пронзительно, вовсе не будучи громким. Он так раздирал уши, что Ланарк во время речи не понял ни единого слога, однако вспомнил все, когда наступила тишина. Рот произнес: «Я – выход».

– Что это значит? – спросил Ланарк.

Губы сомкнулись в линию, словно бы начерченную на камне, и быстро спустились к земле, скользнув по выступам цоколя так же непринужденно, как скользит тень чайки по поверхности водопада. Линия метнулась по снегу и остановилась, открывшись овальной ямой у ног Ланарка. Края губ лежали на снегу легкой тенью, но далее следовал крутой изгиб, а ниже виднелись превосходные зубы. Из темноты между рядами зубов повеяло холодным ветром с соленым запахом гниющих водорослей, а затем горячим, отдававшим жареным мясом. От страха голова у Ланарка пошла кругом. Ему вспомнился рот в ладони Гэй, за которым не было ничего, кроме холодного человека, говорившего гадости людям в темной комнате. Он спросил:

– Куда ты ведешь?

Рот сомкнулся и начал расплываться с уголков. Увидев, что рот сейчас исчезнет и оставит его на верхушке холма, в городе настолько бесцветном и одиноком, что подобного ему в яме быть не должно, Ланарк крикнул:

– Стой! Я иду!

Рот снова приобрел четкую форму. Ланарк смиренно спросил:

– Как мне идти?

Последовал ответ. Когда стихла боль в ушах, Ланарк его понял:

– Обнаженным, головой вперед.

Снять плащ и пиджак оказалось непросто, потому что на его боку выросли колючки, пронзившие одежду. Сорвав ее с себя и швырнув на землю, он взглянул на рот, терпеливо лежавший открытым. Потер себе лицо здоровой рукой и сказал:

– Боюсь бросаться вниз головой. Лучше я встану спиной и опущусь на руках, а если мне будет страшно разжать руки, то, надеюсь, ты окажешь мне милость и позволишь висеть, пока не упаду.

Он всмотрелся: рот не дрогнул. Сев на рваный плащ, Ланарк снял ботинки. От страха он долго провозился и, боясь не успеть, не стал дальше раздеваться и подошел ко рту. Горячее дыхание, чередовавшееся с холодным, растопило вокруг снег до краев темного мокрого гравия. Быстрым движением, чтобы не думать, Ланарк сел, опустил ноги в рот, схватился за противоположный ряд зубов и стал скользить, пока не повис на руках. Правая был длиннее левой, поэтому он повис на ней одной и ожидал, под напором воздуха, то горячего, то холодного, пока она устанет и разожмется. Она не разжималась. Когти вцепились в большой резец, словно бы ввинтились в него, а когда Ланарк попытался освободиться, конечность начала сокращаться, выталкивая его к овалу темного нёба между зубов. На мгновение его голова и плечи высунулись наружу, но он взревел:

– Закрывайся! Закрывайся!

Темнота с шумом захлопнулась, и Ланарк упал.

Падал он недолго. Пещера подо ртом сузилась, перейдя в пищевод, по которому он покатился, стукаясь о стенки, тормозимый одеждой и колючей рукой. Стенки начали сжиматься и раздвигаться, в первом случае нагреваясь, а во втором – охлаждаясь, так что спуск превратился в чередование холодных падений и жарких задержек. Давление и жара росли, застревал он все прочнее, пока не начал брыкаться. Вдруг он свободно повалился вниз, но пролетел не больше нескольких футов. Следующая задержка сопровождалась такой удушающей теснотой, что невозможно было шевельнуть ни рукой ни ногой. Ланарк открыл рот, чтобы закричать, и туда набились шерсть и материя – его задравшиеся фуфайка, рубашка и шерстяная кофта. Он задыхался. Описался. Хватка ослабела, он заскользил вниз, а одежда – вверх, освобождая рот и нос, но затем стенки сжались еще теснее, чем прежде. Он лишился едва ли не всех своих чувств. Не осталось ни мыслей, ни воспоминаний, не ощущались ни зловоние, ни жара, ни верх, ни низ – ничего, кроме сжатия и временнóй протяженности. Казалось, целые города навалились на него всей тяжестью, и тяжесть эта от секунды к секунде удваивалась; время, пространство, разум кончились бы, если б он не двигался, однако прошла вечность с тех пор, как он в последний раз пошевелил пальцем или поднял веки. И тут он почувствовал себя бесконечным червем в бесконечной тьме, который растягивался и растягивался и никак не мог отрыгнуть душивший его комок.

Далее ничто вокруг уже не было важно. Боков Ланарка касались руки, бережно мывшие их губкой и вытиравшие. Свет был слишком резкий, чтобы открыть глаза. Кто-то шепнул несколько слов, кто-то негромко рассмеялся. Наконец он едва-едва приоткрыл веки. Он лежал голый в постели; гениталии прикрывало чистое полотенце. У его ног стояли две девушки в белом и маленькими серебряными ножничками подстригали ему ногти на ногах. Между их склоненными головами он разглядел часы на стене – большой белый циферблат, на котором вращалась тоненькая алая секундная стрелка. Ланарк скосил глаза вправо. Из плеча росла самая обычная, пристойная человеческая конечность.