Эмбрионы

Глава двенадцатая

Время, как ксерокс, штампует одинаковые дни. Похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы. Я точно знаю, как будет выглядеть завтра, – так же, как и сегодня. Замкнутый круг, где нет разницы между вчера и любым последующим днём.

После сильного приступа тревоги всегда накрывает дереализация. Эмоции притупляются, как чувствительность в руке, когда её отлежишь. Радость, злость, удивление – всё блекнет и уходит на задний план. Лень бьёт в два раза сильнее, чем обычно. Даже чтение становится непосильным занятием.

Как ни странно, в таком состоянии хочется выйти на улицу. Даже если это час пик и везде много народу.

В такие редкие моменты, если не брать в расчёт хандру, я чувствую себя почти нормальным. Тревога, как и прочие чувства, глохнет. Глубоко внутри вспыхивают маленькие искры надежды, что страх ушёл навсегда. Появляются безумные мысли: например, спуститься в метро и проехать пару остановок.

Пока я не откатился в обыденное состояние, решаю пройти мимо кафе, чтобы снова увидеть ту девушку.

Всё-таки стекло – какая-никакая преграда. Можно заставить себя улыбнуться, помахать или просто кивнуть. Послать ей сигнал из своего ограниченного мира. Вам будет смешно, но это первая девушка, в которую я влюбился.

Был, правда, ещё случай.

В двенадцать лет сложно понять, что такое влюблённость.

Её звали Света. Волосы были заплетены в две тугие косы с бантами. Она занималась танцами, носила босоножки и училась в параллельном классе. Тогда я ещё ходил в школу.

Одноклассники дразнили меня шизиком. Но я не обращал внимания. В школе всегда кого-то дразнят. Из-за плохого зрения, из-за веса или просто потому, что не повезло.

Сначала я смотрел на Свету, когда она стояла или проходила рядом. Потом я обнаружил внутри новое, незнакомое чувство. Мне захотелось видеть её чаще.

Утром, перед уроками я подгадывал время, чтобы встретить её во дворе, и шёл чуть позади. Так мы доходили до школы. Обычно она ничего не говорила – будто вообще не замечала, что я плетусь за ней. Но иногда оборачивалась и улыбалась.

Весной во дворе густо цвела сирень. Запах разливался по улице вместе с долгожданным теплом. Откуда-то появлялись шмели, пчёлы и бабочки – водили хороводы в воздухе.

Я бродил по городу и размышлял о том, как бы мне познакомиться поближе с девочкой, в которую я вроде бы влюбился. Проходя мимо зарослей сирени, я услышал голоса: по ту сторону куста Света разговаривала с подругой. Я понял, что это она, ещё до того, как можно было разобрать слова, и подошёл поближе.

– Ты разве не знаешь, что он припадочный? – спросил голос подруги. Не нужно было долго думать, чтобы догадаться, о ком это. Я ждал, что ответит Света.

– Мне кажется, он хороший, – робко сказала она.

Мимо, жужжа, пролетел шмель. Он такой толстый, что напоминает транспортный самолёт в миниатюре.

– Шутишь? – хмыкнула подруга. – Его водят в психушку на лечение и дают таблетки, от которых он становится как овощ.

– Правда? – Мне показалось, что Света расстроилась.

– Да, – безжалостно ответила подруга. – Мама говорит, чтобы мы держались подальше от этого психа. Неизвестно, что у него на уме.

Кусты цветущей сирени – хорошее укрытие.

Не знаю, как любовь, но боль была настоящая.

Я шёл домой, задыхаясь от стыда и обиды. С того дня я заметил, что Света старательно избегает меня. При каждой встрече она опускала глаза и отворачивалась. А потом их семья переехала.

Не могу сказать, что та ситуация убила мою веру в отношения. Она лишь добавила ещё один оттенок в общую палитру фобий и комплексов.

Стена из страха не позволяет думать о будущем, потому что в любой момент моё состояние может ухудшиться. Серёга ведёт себя точно так же. Все планы принимаются им с поправкой на это.

Из-за боязни высоты и замкнутых пространств он даже и не думает, чтобы полететь на самолёте.

Летом, обычно в конце июля, он отправляется с мамой на поезде в Сочи. Границы его сумасшедшей вселенной немного шире моей. Он почти сутки трясётся в купе – и всё-таки оказывается на берегу Чёрного моря. Заселяется в гостиницу, завтракает в ресторане и отправляется на пляж купаться. К вечеру первого дня к ним прилетает отец, который из-за работы не может тратить столько времени на дорогу.

Родители Серёги много раз хотели съездить в Турцию, но мысль о полёте заставляет его трястись.

Давай слетаем в Египет, говорили родители, мы хотим показать тебе пирамиды.

В Риме, не оставляла попыток мама, ты погуляешь по древним улицам и увидишь Колизей.

Все планы разбивались о Серёгины страхи.

Если понадобится, он будет неделю терпеть стук колёс и доедет до Владивостока. Но стоит ему представить узкий проход меж самолётных кресел, как его тут же накрывает паника.

Сотни тысяч туристов каждый год отправляются в путешествия на круизных лайнерах.

Они посещают Багамы, Грецию, Кипр или Таиланд.

Они нежатся в шезлонгах возле бирюзовых бассейнов, наполненных подогретой забортной водой.

Вечером мужчины надевают смокинги, а женщины – коктейльные платья и вместе отправляются в ресторан, или в казино, или в концертный зал, построенные прямо на борту. Корабли заходят в порт, опускают трапы – и туристы заполняют собой улицы.

Самый большой круизный лайнер вмещает почти семь тысяч пассажиров. Вместе с экипажем получается население небольшого города. Большая часть этих людей – аэрофобы, до ужаса боящиеся самолётов. Компании, которые организуют круизы, зарабатывают миллиарды долларов на страхе. Целая индустрия живёт и процветает за счёт фобии.

Мой мир меньше Серёгиного. В какой-то момент он перестал сжиматься, но оставшегося пространства крайне мало, чтобы мечтать о будущем. Хочется раздвинуть границы, но пока не получается.

Всё-таки вместе с влюблённостью у меня появилась надежда. Вдруг мне удастся построить отношения. С девушкой, за которой я наблюдаю через полтора квадратных метра стекла.

В подъезде я сталкиваюсь с Нюрой, которая живёт двумя этажами ниже. Все её так называют, хотя ей за шестьдесят.

Соседи говорят, что она баптистка. Я посмотрел в интернете, кто такие баптисты. Правда, мало что понял, кроме того, что они по-особенному верят в Бога.

Нюра – настоящий божий одуванчик. Её голову всегда покрывает жёлтая косынка, и по воскресеньям она ходит в свою церковь. При встрече старается сунуть конфету, будто мне десять лет.

Помню, как однажды она долго разговаривала с мамой во дворе и в конце сказала, что будет молиться за меня. А потом принесла в подарок Библию. Не уверен, что её молитвы особо мне помогают. Но Библию решил почитать. Книга оказалась не такой уж занудной, как я себе представлял. Кое-что даже запомнил.

Нюра здоровается, и я киваю в ответ. Спускаюсь ниже и слышу, что она тихонько что-то бормочет.

Избавь нас от лукавого, различаю я её молитву.

Толкаю дверь – и внешний мир обнимает лёгкой прохладой и сыростью после ночного дождя. За последние пару дней город, кажется, приготовился к очередному вселенскому потопу.

Во дворе никого нет. Для старушек-сплетниц слишком холодно, детвора в школе, а остальные работают, чтобы прокормить семью. У меня свободный график и нет жены и детей.

Дождь изрядно побил деревья, и повсюду видны жёлтые, красные и ещё зелёные листья. Характерный симптом сентября. Скоро деревья и кусты будут стоять обнажёнными, не стыдясь своей наготы, – пока их не прикроет снег.

Кафе уже пару часов как открыто. Если девушка сегодня работает, я её увижу. В голове резиновым мячиком скачет идея привлечь её внимание.

Что, если положить на карниз записку? Она наверняка захочет развернуть листок и узнать, что там внутри.

Или написать фломастером послание прямо на стекле?

Можно камнями выложить на тротуаре свой номер.

Варианты, один безумнее другого, рождаются в голове, пока я иду.

Едва я приближаюсь к знакомому месту, задняя дверь кафе открывается – и на улицу выходит она. Девушка из моих грёз.

В животе образуется лёгкость. Желудок, кишечник, печень и всё остальное в мгновение растворились, исчезли.

К горлу подкатывает здоровый камень, перекрывая доступ воздуху. С каждым шагом сердце сильнее ударяется о рёбра.

До этого момента я видел её только сбоку. Изредка она поворачивалась в сторону окна, и я сразу отводил взгляд. Но даже доли секунды хватало, чтобы всё внутри перевернулось.

Сейчас она стоит прямо передо мной, опершись спиной о перила. Как в трансе, я смотрю на неё. Нас разделяют какие-то метры.

Отчётливо вижу горделиво задранный кончик носа, струящуюся по лбу волнистую прядь и странный блеск в глазах.

– Эй! – Окрик бьёт по голове ударом молота. – Это ты всё время пялишься в окна?

Хочется стать ракетой и улететь в космос.

Или снегом, внезапно выпавшим в жаркой пустыне.

Давно мне не было так неуютно.

Отвожу взгляд. Оказывается, она всё знает. Видела, как я засматриваюсь на неё. Надо бежать что есть сил, но подошвы намертво прилипли к земле. Я превращаюсь в соляной столп.

– Как тебя зовут? – у неё красивый голос, но ничто не может заставить меня ответить. Свинцовый шар у меня в груди раскаляется, и адский огонь опаляет внутренности. – Ты сегодня на завтрак съел свой язык?

Даже её язвительность вызывает у меня восхищение. Внутри всё дрожит. Пламя вырывается из груди и расползается по всему телу. Вот-вот грянет паническая атака.

– У тебя есть телефон?

Оказывается, всё очень просто. Достаточно сказать свой номер.

Почему именно сейчас рядом нет Серёги? Можно было бы прикинуться глухонемым, и он бы продиктовал цифры.

Что, если ей нужен не номер? Что, если она просит позвонить?

– М-да, – со вздохом тянет она. – Как же сложно найти нормального человека.

Взгляд прилипает к её ногам. Замшевые мокасины, из которых едва виднеются короткие салатовые носки. И белые, будто обсыпанные мукой, лодыжки. А чуть выше начинаются плотные бриджи.

«О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дочь именитая».

Это из Библии. Книга Песнь Песней, глава 7.

Натужно скрипит дверь. На крыльце появляются другие ноги – в тяжёлых берцах в стиле милитари. Вижу пятнистые штаны, какие любят носить охранники.

– Иди внутрь, – раздаётся грубый мужской голос. – Тебе кто разрешил выходить? – Берцы поворачиваются ко мне. – А ты чего тут трёшься, ущербный? Вали давай.

Отвратительный голос – как у человека, выкурившего все сигареты в мире. Мокасины удаляются в помещение.

Дыхание окончательно перехватывает, и я, минуя арку, быстро попадаю на главную улицу. Воспоминания о её белых, как бумага для принтера, лодыжках долго не отпускают меня.