Пятнадцатилетний капитан

Глава одиннадцатая. Королевский пунш

Около четырех часов в конце главной улицы послышался грохот барабанов, звон цимбал и других африканских музыкальных инструментов. Возбуждение толпы на площади к этому времени достигло предела. Полдня споров, драк и криков не приглушили звонких голосов и не утомили неистовых торговцев. Еще не все невольники были проданы, и покупатели перебивали друг у друга партии рабов с пылом, перед которым меркнет даже азарт лондонских биржевых маклеров в день крупной игры на повышение.

Но при звуках этого внезапно начавшегося нестройного концерта все сделки были отложены, и крикуны могли перевести дыхание.

Ярмарку почтил своим посещением его величество Муани-Лунга, король Казонде. Его сопровождала довольно многочисленная свита из жен, «чиновников», солдат и рабов. Алвиш и прочие работорговцы поспешили ему навстречу. Они не скупились на почтительные приветствия, зная, что коронованный пьянчуга весьма чувствителен к лести.

Старый паланкин, в котором принесли Муани-Лунга, остановился посреди площади, и царек, поддерживаемый десятком услужливых рук, ступил на землю.

Муани-Лунга было пятьдесят лет, но по виду ему можно было дать все восемьдесят, и походил он на дряхлую обезьяну. На голове у него красовалось некое подобие тиары, отделанной когтями леопарда, выкрашенными в красный цвет, и пучками белой шерсти. Это была корона властителей Казонде. Две расшитые жемчугом юбки из кожи антилопы куду, более заскорузлые, чем фартук кузнеца, опоясывали бедра короля. Его грудь была разукрашена сложной татуировкой, свидетельствовавшей о древности королевского рода; если верить ей, родословная королевского дома Муани-Лунга терялась во тьме веков. На лодыжках, на запястьях, на обоих предплечьях короля звенели медные браслеты с инкрустацией из стеклянных бус, а обут он был в сапоги выездного лакея с желтыми отворотами – их поднес ему в дар Алвиш лет двадцать тому назад. В левой руке король держал палку с круглым серебряным набалдашником, а в правой – хлопушку от мух с рукояткой, унизанной жемчугом. Парадный наряд короля довершали вздымавшийся над его головой старый зонт, испещренный разноцветными заплатами, как штаны арлекина, висевшая на шее лупа и украшавшие нос очки, о которых так сокрушался кузен Бенедикт: их обнаружили в кармане Бата, и Алвиш преподнес их его величеству Муани-Лунга. Таков был этот негритянский монарх, державший в страхе область окружностью в сто миль.

Уже по той причине, что он занимал королевский престол, Муани-Лунга полагал, что происходит «прямо с небес», и любого из своих подданных, который осмелился бы усомниться в этом, он отправил бы на тот свет удостовериться в справедливости его утверждения. Он утверждал также, что плоть его божественна, и поэтому он свободен от всех земных потребностей. Если он ест, то лишь потому, что это ему нравится, а пьет только ради удовольствия. Впрочем, пить больше, чем Муани-Лунга, было невозможно. Его министры, его чиновники, закоренелые пьяницы, казались по сравнению с ним трезвенниками. Его величество был проспиртован насквозь и непрестанно вливал в себя крепкое пиво, настойку «помбе» и в особенности водку, которую в изобилии поставлял ему Алвиш.

В гареме Муани-Лунга было множество жен всех рангов и возрастов. Большинство жен пришли вместе с ним на рыночную площадь. Муана – первая жена, носившая титул королевы, – была ведьмой лет под сорок. В ее жилах, как и у большинства ее товарок, текла королевская кровь. Она носила пестрый клетчатый платок, юбку, сплетенную из травы и расшитую бусами, и столько ожерелий, сколько удалось уместить на шее, на руках и ногах. Многоэтажная сложная прическа обрамляла ее обезьянье крохотное лицо. В общем, она была настоящим страшилищем. Остальные жены его величества, которые набирались из его сестер и других родственниц, не столь нарядные, но более молодые, следовали за первой женой, готовые по первому знаку властелина приступить к выполнению своих обязанностей живой мебели. Только так и можно назвать этих несчастных. Когда королю угодно было сесть, две из них пригибались к земле и служили ему сиденьем, а другие расстилались под его ногами своеобразным черным ковром.

Следом за женами в свите Муани-Лунга шествовали его министры, военачальники и колдуны, как и их монарх, тоже не твердо державшиеся на ногах. При взгляде на этих дикарей прежде всего бросалось в глаза, что у каждого из них не хватало какой-нибудь части тела. Один был безухим, другой – безносым, у третьего недоставало руки, у четвертого – глаза. Среди них не было ни одного, кто мог бы похвастать наличием полного комплекта частей своего тела. Это объяснялось тем, что законодательство Казонде знало только два вида наказаний: смертную казнь или увечье, причем степень наказания зависела от каприза Муани-Лунга. За малейшую провинность приближенных короля калечили и увечили, и больше всего придворные страшились лишиться ушей, ибо тогда они уже не могли носить серьги!

Начальники «килоло», то есть правители районов, занимавшие этот пост по наследству или назначаемые на четыре года, носили красный жилет и колпак из зебровой шкуры. В руках они держали знак своей власти – длинный бамбуковый жезл, один конец которого был натерт магическим зельем.

У солдат орудием нападения и защиты служили луки, обмотанные запасной тетивой и украшенные бахромой, остро отточенные ножи, копья с длинными и широкими наконечниками и пальмовые щиты, украшенные причудливой резьбой. Что касается мундиров, то на них его величеству тратиться не приходилось.

Королевский кортеж замыкали придворные колдуны и музыканты.

Мганнги – колдуны – в то же время являются и лекарями. Африканские дикари слепо верят в чудодейственную силу заклинаний своих мганнгов, верят в гадания и в фетиши – глиняные фигурки, испещренные белыми и красными пятнами и изображающие фантастических животных, или вырезанные из дерева фигуры мужчин и женщин. Впрочем, многие колдуны были так же изувечены, как и остальные придворные. Видимо, разгневанный монарх оплачивал им этим способом попытки лечения, не увенчавшиеся успехом.

Музыканты, мужчины и женщины, потрясали невероятно звонкими трещотками, били в гулкие барабаны, колотили длинными палочками с каучуковым шариком на конце по своим «маримба», то есть тимпанам, сделанным из нескольких тыквенных бутылок различных размеров. В общем, шум получался оглушительный, и выносить его могли только уши африканцев.

Над королевским кортежем развевались знамена и флажки, а еще выше на остриях пик белели черепа нескольких соседних негритянских царьков, которых Муани-Лунга победил.

Как только король появился на площади, со всех сторон раздались бурные приветственные возгласы. Солдаты караванов выстрелили в воздух из своих старых ружей, но звук выстрелов потонул в неистовом реве толпы. Хавильдары поспешно натерли свои черные физиономии порошком киновари, которую они носили в мешках у пояса, и простерлись перед королем ниц. Затем Алвиш, выступив вперед, преподнес королю большую пачку табаку – «успокоительной травы», как ее называют в Казонде. Муани-Лунга как раз весьма нуждался в каком-нибудь успокоительном средстве, ибо неизвестно почему пребывал в очень плохом настроении.

Вслед за Алвишем Коимбра, Ибн-Хамис и другие работорговцы, арабы и метисы, заверили могущественного властителя Казонде в своей преданности. «Мархаба!» – говорили королю арабы, что на языке жителей Центральной Африки значит «добро пожаловать». Метисы из Уджиджи хлопали в ладоши и отвешивали низкие, до самой земли, поклоны. Некоторые мазали лицо грязью и раболепно простирались перед своим гнусным властелином.

Но Муани-Лунга даже не смотрел на раболепствующих льстецов и шел мимо них неверной походкой, широко расставляя ноги, словно земля под ним качалась. Так он прошел, а вернее, проковылял среди толп выведенных для продажи рабов, и если работорговцы боялись, как бы королю не вздумалось объявить своей собственностью кого-нибудь из невольников, то последние не меньше страшились попасть во власть этого свирепого животного.

Негоро ни на шаг не отходил от Алвиша и вместе с ним низко поклонился королю. Они беседовали на туземном наречии, если может быть назван беседой разговор, при котором Муани-Лунга только пьяно цедил сквозь зубы нечленораздельные междометия. И он еще потребовал, чтобы его друг Алвиш пополнил запас водки, исчерпанный последними выпивками.

– Король Лунга – желанный гость на рынке в Казонде! – говорил Алвиш.

– Пить хочу! – отвечал монарх.

– Король получит свою долю в прибылях ярмарки, – добавил Алвиш.

– Пить! – повторил Муани-Лунга.

– Мой друг Негоро счастлив лицезреть короля Казонде после столь долгой разлуки.

– Пить! – зарычал пьяница, от которого так и разило отвратительным запахом водочного перегара.

– Не угодно ли королю помбе или меда? – лукаво спросил работорговец, отлично знавший, чего добивается Муани-Лунга.

– Нет, нет!.. – закричал король. – Водки! За каждую каплю огненной воды я дам моему другу Алвишу…

– По капле крови белого человека! – подсказал Негоро, сделав Алвишу знак, на который тот ответил утвердительным кивком головы.

– Белого? Убить белого! – воскликнул Муани-Лунга, чьи дикие инстинкты сразу ожили при этом предложении португальца.

– Белый убил одного из агентов Алвиша, – продолжал Негоро.

– Да, моего агента Гарриса, – подхватил Алвиш. – Мы должны отомстить.

– Пошлите его к королю Массонго, в верховья Заира, в племя ассуа. Они разрежут его на кусочки и съедят живьем. Они еще не потеряли вкуса к человечьему мясу! – воскликнул Муани-Лунга.

Массонго был царьком племени людоедов. В некоторых провинциях Центральной Африки еще открыто практикуется людоедство. Ливингстон отмечает это в своих путевых записках. Племя маньема, живущее на берегах Луалабы, съедает не только врагов, убитых на войне, но и покупает рабов, чтобы съесть их, заявляя, что «человеческое мясо немножко соленое и почти не требует приправ». Камерон также столкнулся с племенем людоедов – моэнне бугга, которые по нескольку дней вымачивают в проточной воде трупы убитых, перед тем как съесть их, а Стэнли наблюдал случай людоедства у жителей Укусу; словом, обычай этот в Центральной Африке весьма распространен.

Но как ни ужасна была казнь, придуманная королем для Дика Сэнда, Негоро она не понравилась: в его расчеты не входило выпускать жертву из своих рук.

– Этот белый убил нашего друга Гарриса в Казонде, – сказал он.

– И здесь же он должен умереть! – добавил Алвиш.

– Где хочешь, Алвиш, – ответил Муани-Лунга. – Но по капле огненной воды за каплю крови белого!

– Да, огненную воду, и сегодня ты увидишь, что она заслуживает это название. Она будет пылать! Сегодня Жозе-Антониу Алвиш угостит короля Муани-Лунга пуншем!

Пьяница с размаху хлопнул по руке Алвиша. Он не помнил себя от радости. Свита и жены короля также разделяли его восторг. Они еще никогда не видали, как горит «огненная вода», и, несомненно, думали, что ее можно пить пылающей. А потом, утолив жажду алкоголя, они утолят еще и жажду крови, такую могучую у дикарей.

Бедный Дик Сэнд! Какая страшная пытка ждала его! Если и цивилизованные люди в пьяном виде теряют человеческий облик, то можно себе представить, какое действие оказывает алкоголь на дикарей!

Нетрудно понять, что возможность подвергнуть пыткам белого человека пришлась по вкусу и туземцам, и Жозе-Антониу Алвишу, такому же негру, как они, и Коимбре, метису с негритянской кровью, и, наконец, Негоро, который питал жесточайшую ненависть к людям своей расы.

Наступил вечер – вечер без сумерек, когда вслед за днем почти сразу же приходит ночь, самое благоприятное время для пламени алкоголя.

Идея Алвиша предложить его негритянскому величеству пуншу, преподнести ему водку в новом виде, была поистине блестящей. В последнее время Муани-Лунга уже находил, что «огненная вода», собственно говоря, плохо оправдывает свое название. Быть может, полыхающая пламенем, она более заметно пощекочет потерявший чувствительность королевский язык!

Итак, в программе вечера первым номером стоял пунш, а вторым – пытка.

Дик Сэнд, запертый в своей тесной темнице, должен был выйти из нее только навстречу смерти. Невольников – проданных и непроданных – загнали обратно в бараки. На обширной читоке остались лишь работорговцы, хавильдары и солдаты, готовые отведать свою долю пунша, если король и его придворные что-нибудь им оставят.

Жозе-Антониу Алвиш, следуя советам Негоро, приготовил все необходимое для пунша. На середину площади вынесли большой медный котел, вмещающий по меньшей мере двести пинт жидкости. В него вылили несколько бочонков самого плохого, но очень крепкого спирта. Туда же положили перец, корицу и другие пряности, чтобы придать пуншу еще больше остроты.

Все встали вокруг короля. Муани-Лунга, пошатываясь, подошел к котлу. Водка притягивала его, как магнит, – казалось, он готов был броситься в котел.

Алвиш благородно удержал его и сунул ему в руку горящий фитиль.

– Огонь! – крикнул он с притворно восхищенной улыбкой.

– Огонь! – повторил Муани-Лунга и ткнул горящий фитиль в котел.

Как загорелся спирт, как красиво заплясали на его поверхности синие огоньки! Алвиш – несомненно, для того, чтобы сделать напиток еще более пряным, – бросил в пунш пригоршню морской соли. Отблески пламени придавали людям, обступившим котел, ту призрачную синеватость, какую человеческое воображение приписывает привидениям. Опьянев от одного ожидания, туземцы дико завопили, запрыгали и, взявшись за руки, закружились в огромном хороводе вокруг короля Казонде.

Алвиш, вооружившись огромной разливательной ложкой с длинной ручкой, помешивал в котле огненную жидкость, от которой на лица бесновавшихся танцоров падали синие отсветы.

Муани-Лунга шагнул ближе. Он вырвал ложку из рук работорговца, опустил ее в котел, зачерпнул пылающий пунш и поднес его ко рту…

Как страшно вскрикнул король Казонде!

Произошло самовозгорание. Его насквозь проспиртованное величество воспламенился, как вспыхнула бы бутыль керосина. Огонь этот не давал большого жара, но тем не менее пожирал плоть.

При таком неожиданном зрелище хоровод туземцев распался.

Один из министров Муани-Лунга бросился к своему повелителю, чтобы погасить его. Но, будучи проспиртованным не менее, чем король, министр тут же загорелся сам.

Всем придворным Муани-Лунга, если бы они попытались вмешаться, угрожала та же участь.

Алвиш и Негоро не знали, как помочь горящему королю. Королевские жены в страхе бросились бежать. Коим-бра бежал еще быстрее, зная свою легковоспламеняющуюся натуру.

Король и министр, упав на землю, корчились от нестерпимой боли.

Когда ткани тела так глубоко пропитаны алкоголем, при горении возникает только легкое синеватое пламя, которое нельзя погасить водой. Даже если удастся притушить его снаружи, оно будет гореть внутри. Нет никакого способа прекратить горение живого организма, все поры которого насыщены спиртом.

Через несколько минут Муани-Лунга и его министр были мертвы, но трупы их все еще продолжали гореть. Вскоре только горсть пепла да несколько позвонков и фаланги пальцев, не поддавшиеся огню, но покрытые зловонной сажей, лежали возле котла с пуншем.

Больше ничего не осталось от короля Казонде и его министра.