Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Позже вечером
ГЕНРИ: Шесть вечера. Лечу домой с работы и пытаюсь придать себе нормальный вид. Сейчас я живу в крошечной, но безумно дорогой мастерской на Норт-Диаборн, постоянно натыкаясь на неудобные стены, замысловатые выступы и мебель. Шаг первый: отпираю семнадцать замков на входной двери, втискиваюсь в гостиную (она же – спальня) и начинаю стягивать с себя одежду. Шаг второй: душ и бритье. Шаг третий: бессмысленно таращусь в недра гардероба, постепенно понимая, что совсем чистых вещей у меня нет. Нахожу одну белую рубашку в сумке, которую принес из химчистки. Решаю надеть черный костюм, рубашку и бледно-голубой галстук. Шаг четвертый: надеваю все это и понимаю, что похож на агента ФБР. Шаг пятый: оглядываюсь и вижу, что в комнате бардак страшный. Решаю Клэр сегодня в свою берлогу не приводить, даже если дело к этому пойдет. Шаг шестой: смотрю в большое зеркало в ванной и вижу десятилетнего костлявого высокого Эгона Шиле с бешеным взглядом, в чистой рубашке и костюме, как у директора похоронного агентства. Размышляю, в какой, интересно, одежде эта женщина видела меня раньше, поскольку я из своего будущего в ее прошлое приходил явно не в своей одежде. Кажется, она сказала, что была тогда маленькой девочкой? В моей голове проносится целый вихрь вопросов без ответов. Останавливаюсь и на секунду перевожу дыхание. Все в порядке. Хватаю бумажник и ключи и стартую: запираю тридцать семь замков, спускаюсь в капризном маленьком лифте, в холле покупаю розы для Клэр. Теперь в рекордном темпе пробегаю два квартала до ресторана, но все-таки на пять минут опаздываю. Клэр уже сидит за столиком и, увидев меня, облегченно переводит дух. И машет мне рукой, как на параде.
– Привет, – говорю я.
На Клэр бархатное платье цвета бордо и жемчуг. Она словно сошла с полотна Боттичелли, задержавшись по пути у Джона Грэма: большие серые глаза, длинный нос, крошечный нежный ротик, как у гейши. У нее длинные рыжие волосы, спадающие на плечи и достающие до середины спины. Клэр такая бледная, что при свечах похожа на восковую фигуру. Я вытягиваю перед собой руку с букетом:
– Это тебе.
– Спасибо, – отвечает Клэр, выглядя нелепо счастливой. В ответ на мой недоуменный взгляд она поясняет: – Ты мне никогда цветов не дарил.
Проскальзываю за столик напротив нее. Я зачарован. Эта женщина меня знает; это не просто случайная знакомая из моих будущих мытарств. Появляется официантка и дает нам меню.
– Расскажи, – требую я.
– О чем?
– Обо всем. Ну, в смысле, почему я тебя не знаю? Мне ужасно жаль, что…
– Да что ты, не стоит. Ну, я знаю… почему это так. – Клэр понижает голос. – Это потому, что с тобой этого никогда не случалось, а со мной это было, то есть я тебя знаю уже давно.
– Насколько давно?
– Около четырнадцати лет. Я тебя первый раз увидела, когда мне было шесть.
– Господи! Ты меня часто видела? Или всего несколько раз?
– Последний раз, когда я тебя видела, ты велел мне принести это на ужин, когда мы встретимся снова. – Клэр показывает мне бледно-голубой девчачий дневник. – Так что вот… – Она протягивает мне дневник. – Держи.
Открываю его на странице, заложенной газетным обрывком. Страница, в правом верхнем углу которой притаились два кокер-спаниеля, размечена датами. Начинается все 23 сентября 1977 года и заканчивается через шесть маленьких голубых страниц со щенками 24 мая 1989 года. Там сто пятьдесят две даты, которые с величайшим старанием синими чернилами, по всем правилам, вывела детская ручонка.
– Это ты составила список? Тут все правильно?
– Если честно, это продиктовал мне ты. Несколько лет назад ты сказал, что выучил эти даты наизусть. Поэтому не знаю, все ли здесь совпадет с действительностью; ну, это кажется чем-то вроде ленты Мёбиуса. Но все точно. С помощью списка я узнавала, когда приходить в долину, чтобы тебя встретить.
Появляется официантка, и мы делаем заказ: суп из кокосового молока для меня и блюдо с острым чили для Клэр. Официантка приносит чай, я разливаю его по чашкам.
– Что такое «долина»? – Я чуть не подпрыгиваю от возбуждения.
Я никогда никого не встречал из своего будущего, особенно творение Боттичелли, которое виделось со мной сто пятьдесят два раза.
– Долина – это часть участка моих родителей в Мичигане. Там с одной стороны леса, а с другой – дом. Где-то в середине есть поляна примерно десяти футов в диаметре, а на ней – большой камень, и если ты на поляне, то из дома тебя не видно, потому что там пригорок, а поляна внизу. Раньше я там играла, потому что любила бывать одна, и думала, что никто не знает, что я там. Однажды – я была тогда в первом классе – я пришла домой после школы и пошла на поляну, а там был ты.
– Ага, абсолютно голый, чего доброго, меня еще и тошнило.
– Если честно, ты казался вполне спокойным. Я помню, что ты назвал меня по имени, и еще помню, что ты очень эффектно исчез. Теперь я точно знаю, что ты там бывал и раньше. Думаю, впервые это случилось в восемьдесят первом году; мне было десять. Ты таращился на меня и повторял: «Господи!» А еще тебя, казалось, ужасно беспокоило, что ты голый, но я постепенно совсем привыкла, что этот взрослый голый дядька необыкновенным образом появляется из будущего и требует одежду, – тут Клэр улыбается, – и еще еду.
– Что смешного?
– Долгие годы я тебе готовила абсолютно дикие блюда. Сэндвичи с арахисовым маслом и анчоусами. Паштет и свеклу на крекерах «Ритц». Думаю, с одной стороны, я хотела увидеть, изобрету ли что-нибудь, от чего ты откажешься, а с другой – старалась произвести на тебя впечатление своими кулинарными талантами.
– Сколько мне было лет?
– Думаю, самое старшее, что я видела, – сорок с чем-то. Не уверена насчет самого молодого – может, около тридцати? А тебе сейчас сколько?
– Двадцать восемь.
– Ты мне сейчас кажешься таким молодым. Последние несколько лет я видела тебя примерно сорокалетним, и казалось, что жизнь у тебя не сахар… Трудно сказать. Когда ты маленькая, все взрослые кажутся такими большими и старыми.
– И что мы делали? Там, в долине? Я так понимаю, мы там много времени проводили.
– Мы много чего делали, – улыбается Клэр. – Все зависело от моего возраста и от погоды. Ты мне часто помогал с домашними заданиями. Мы играли. А чаще всего просто болтали обо всем. Когда я была совсем маленькая, я думала, что ты ангел; я задавала тебе много вопросов о Боге. Когда я стала подростком, то пыталась тебя соблазнить, а ты не поддавался, и поэтому, конечно, мне тебя хотелось еще сильнее. Думаю, ты опасался, что сексуально к себе привяжешь, что ли. В какой-то степени ты был таким по-отцовски заботливым.
– Ух ты! Может, это было благородно с моей стороны, но сейчас мне не очень хочется быть заботливым папочкой.
Наши взгляды встречаются. Мы оба загадочно улыбаемся: еще бы, у нас общая тайна.
– А как же зимой? Зимы в Мичигане не сахар.
– Я тебя украдкой в дом приводила, в подвал; в доме был большой подвал, там было нескольких комнат и такой чулан с топкой в углу. Мы называли его читальным залом, потому что там складывали все старые журналы и ненужные книги. Как-то раз была пурга, и никто в школу не ходил, и на работу тоже, и я думала, что с ума сойду, пока достану тебе поесть, потому что в доме почти ничего не осталось. Этта как раз собиралась за продуктами ехать, когда разразился буран. И ты целых три дня читал старые «Ридерз дайджест» и жил на сардинах и лапше из пакетиков.
– Острые блюда. Интересно будет попробовать.
Нам приносят заказ.
– Ты когда-нибудь училась готовить?
– Нет, не скажу, что я умею готовить. Нелли и Этта всегда злились, когда я начинала возиться на кухне. Единственное, что мне разрешалось, – это колы себе налить. А с тех пор как я переехала в Чикаго, готовить мне не для кого, так что нет стимула экспериментировать. Обычно я слишком занята в колледже, и вообще, поэтому я ем здесь.
Клэр откусывает кусок чего-то, политого карри:
– Здесь здорово.
– Кто это – Этта и Нелли?
– Нелли – наш повар, – улыбается Клэр. – Нелли – это как cordon bleu из Детройта; она как Арета Франклин, если бы та играла Джулию Чайлд. Этта – наша экономка и главная во всех делах. Она нам почти как мама; ну, в смысле, моя мама… ну, в общем, Этта просто всегда рядом, она немка и очень строгая, но ужасно уютная, а моя мама как бы витает в облаках, понимаешь?
Я киваю, пытаясь проглотить суп.
– Да, и еще Питер, – добавляет Клэр. – Питер – наш садовник.
– Ух ты! У вас слуги есть. Ты, видимо, другого поля ягода, нежели я. А… я когда-нибудь с твоими домашними знакомился?
– Ты виделся с бабушкой Миагрэм прямо перед ее смертью. Я только ей про тебя и рассказывала. К тому времени она почти совсем ослепла. Она знала, что мы собираемся пожениться, и хотела, чтобы я вас познакомила.
Я перестаю жевать и смотрю на Клэр. Она смотрит в ответ безмятежно, ангельски спокойно, как будто все так и должно быть.
– Мы собираемся пожениться?
– Думаю, да, – отвечает она. – Ты мне об этом годы напролет твердил: мол, там, откуда ты приходишь, мы с тобой женаты.
Это перебор. Это слишком. Я закрываю глаза и понимаю, что в голове у меня абсолютно пусто; единственное желание – не разнервничаться и не потерять связи с настоящим.
– Генри? Генри, ты в порядке?
Я чувствую, как Клэр скользнула на диванчик рядом со мной. Открываю глаза, она твердой ладошкой сжимает мою руку. Я беру ее ладонь и вижу, что это рука труженицы, грубая и загорелая.
– Генри, извини, я просто не могу привыкнуть к этому. Все совсем наоборот. Ну, всю жизнь именно ты знал обо всем, и я сегодня немного забылась… забыла, что не нужно торопиться. – Она улыбается. – Вообще-то, чуть ли не последние слова, которые ты сказал мне уходя, были: «Клэр, пощади». Ты сказал это как бы в кавычках, и, думаю, ты цитировал меня.
Она не отпускает мои руки, страстно глядя на меня; в ее глазах такая любовь. Я ужасно стесняюсь.
– Клэр?
– Да?
– Давай притормозим, а? Давай притворимся, что у нас нормальное первое свидание нормальных людей?
– Хорошо. – Клэр поднимается и идет на свое место напротив меня. Она садится, выпрямив спину, и старается не улыбаться.
– Хм, хорошо. Э-э… Да, Клэр, расскажи мне о себе. Хобби? Домашние животные? Необычные сексуальные склонности?
– Сам выясняй.
– Хорошо. Посмотрим… Твой колледж отсюда далеко? Где ты учишься?
– В колледже при Институте искусств. Занимаюсь скульптурой и только что начала изучать изготовление бумаги.
– Здорово. А над чем ты работаешь?
Кажется, Клэр впервые за вечер смутилась:
– Ну, она такая… большая и про… про птиц.
Она смотрит в стол, делает глоток чая.
– Птиц?
– Ну, на самом деле это… про желание.
Она по-прежнему на меня не смотрит, и я меняю тему:
– Расскажи мне про свою семью.
– Хорошо. – Она улыбается, расслабившись. – Ну… моя семья живет в Мичигане, недалеко от небольшого городка, на озере Саут-Хейвен. Это за городом. Изначально дом принадлежал родителям моей матери, моим дедушке и бабушке Миагрэм. Дед умер до моего рождения, а бабушка жила с нами до самой смерти. Мне было семнадцать, когда она умерла. Мой дедушка был юристом, и папа мой тоже юрист; папа встретил маму, когда пришел на работу в фирму ее отца.
– В общем, он женился на дочке босса.
– Ага. На самом деле иногда мне кажется, что он женился на доме босса. Мама была единственным ребенком в семье, ну а дом… дом просто потрясающий; его фотографии есть во многих книгах по искусству и архитектуре.
– А как он называется? Кто его построил?
– Называется он Медоуларк-хаус, а построил его Питер Уинс в тысяча восемьсот девяносто шестом году.
– Ух ты! Я видел его на фотографиях. Его построили для кого-то из Хендерсонов, да?
– Да. Это был свадебный подарок для Мэри Хендерсон и Дитера Баскомба. Они развелись через два года после того, как въехали в дом, ну и продали его.
– Шикарный дом.
– Моя семья сама шикарная. А еще они ужасно по этому поводу загоняются.
– А братья и сестры у тебя есть?
– Марку двадцать два, он заканчивает Гарвардскую юридическую школу. Алисии семнадцать, она старшеклассница в средней школе. Она виолончелистка.
(Я отмечаю привязанность к сестре и определенное равнодушие к брату.)
– Ты со своим братом не очень ладишь?
– Марк такой же, как отец. Они оба любят побеждать, говорить свысока, давить, пока не подчинишься.
– Знаешь, я всегда завидовал людям, у которых есть братья и сестры, даже если у них не самые теплые отношения.
– Ты один в семье?
– Да. Я думал, что ты все обо мне знаешь.
– Если честно, я знаю все и – ничего. Я знаю, как ты выглядишь без одежды, но до сегодняшнего дня не знала твоей фамилии. Я знала, что ты живешь в Чикаго, но ничего не знала о твоей семье, за исключением того, что твоя мама погибла в автомобильной катастрофе, когда тебе было шесть. Я знаю, что ты хорошо разбираешься в искусстве и бегло говоришь по-французски и по-немецки; но понятия не имела, что ты библиотекарь. Ты делал все возможное, чтобы в настоящем я тебя не нашла; ты говорил, что это случится, когда придет время, и вот оно пришло.
– Да, вот оно пришло, – соглашаюсь я. – Ну, моя семья не такая шикарная. Они музыканты. Мой отец – Ричард Детамбль, а маму звали Аннет Линн Робинсон.
– Боже, та самая певица!
– Да. А отец – скрипач. Он играет в Чикагском симфоническом оркестре. Но на такую высоту, как мама, никогда не поднимался. Это просто позор, потому что отец – замечательный скрипач. После того как мама умерла, он не живет, а существует.
Приносят счет. Мы почти ничего не съели, но уж меня сейчас интересует точно не еда. Клэр берет в руки сумочку, но я качаю головой. Я расплачиваюсь, мы выходим из ресторана и оказываемся на Кларк-стрит, вокруг нас прекрасный осенний вечер. На Клэр изысканная голубая вязаная накидка и меховой шарф; я забыл дома пальто и потихоньку трясусь от холода.
– Где ты живешь? – спрашивает Клэр.
«О нет!»
– Я живу за два квартала отсюда, но квартирка крошечная и жутко захламленная. А ты?
– Роской-Виллидж, на Хойне. Но у меня там соседка по комнате.
– Если мы пойдем ко мне, тебе придется закрыть глаза и сосчитать до тысячи. А может, твоя соседка нелюбопытная и глухая в придачу?
– Размечтался. Я никогда никого туда не привожу; Кларисса набросится на тебя и начнет засовывать бамбуковые щепки под ногти, пока ты во всем не сознаешься.
– Я просто мечтаю, чтобы меня помучила девушка по имени Кларисса, но вижу, ты моих пристрастий не разделяешь. Пойдем тогда ко мне.
Мы идет на север по Кларк-стрит. Я сворачиваю в магазинчик «Спиртные напитки на Кларк-стрит» за бутылкой вина. Возвращаюсь, Клэр смотрит удивленно:
– Я думала, тебе пить нельзя.
– Почему это?
– Доктор Кендрик очень строг насчет выпивки.
– А кто это?
Мы идем медленно, потому что на Клэр неудобные туфли.
– Он твой врач, большой эксперт по хронодислокации.
– Объясни.
– Я сама толком не знаю. Доктор Дэвид Кендрик – молекулярный генетик, который обнаружил… то есть обнаружит причину, почему люди перемещаются во времени. Это генетика, он это в две тысячи шестом году обнаружит. – Она вздыхает. – Думаю, сейчас еще просто слишком рано об этом говорить. Однажды ты мне сказал, что где-то лет через десять перемещающихся во времени людей будет гораздо больше.
– Я никогда не слышал, чтобы кто-то еще… перемещался.
– Думаю, пойди ты сейчас искать доктора Кендрика, он бы тебе не помог. А если бы помог, мы бы вообще никогда не встретились.
– Давай сейчас об этом не думать.
Мы в моем подъезде. Клэр заходит за мной в лифт. Закрываю дверь и нажимаю одиннадцатый этаж. От Клэр пахнет старой тканью, мылом, пóтом и мехом. Делаю глубокий вдох. Лифт звякает, подпрыгнув на моем этаже; мы высвобождаемся из его недр и идем по узкому коридору. Я быстро расправляюсь со всеми ста семью замками, и дверь открывается с легким скрипом.
– Пока мы ужинали, тут все стало еще хуже. Мне придется завязать тебе глаза.
Клэр хихикает, когда я ставлю на пол бутылку вина и стягиваю галстук. Закрываю ей глаза галстуком и крепко затягиваю узел на затылке. Открываю дверь, провожу ее в комнату и усаживаю в кресло.
– Ну вот, теперь начинай считать.
Клэр послушно считает. Я мечусь как угорелый: хватаю белье и носки с пола, собираю ложки и кофейные чашки с различных горизонтальных поверхностей и сваливаю их в раковину. Когда она произносит: «Девятьсот шестьдесят семь», я снимаю галстук с ее глаз. Кровать я свернул, сделав ее диваном, и теперь сижу на нем.
– Вино? Музыку? Свечи? – спрашиваю я.
– Да, пожалуйста.
Встаю и зажигаю свечи. После этого выключаю верхний свет, и по комнате начинают прыгать маленькие огоньки. Так гораздо лучше. Ставлю розы в воду, достаю штопор, вытаскиваю из бутылки пробку и наливаю нам по бокалу вина. Подумав секунду, ставлю диск моей мамы – она исполняет lieder Шуберта – и делаю звук потише.
Моя комната – это диван, кресло и тысяч пять книг.
– Как мило, – говорит Клэр.
Она встает и пересаживается на диван. Я сажусь рядом. Наступает волшебный момент, когда мы просто сидим и смотрим друг на друга. В волосах Клэр играют лучики света. Она протягивает руку и касается моей щеки.
– Я так рада тебя видеть. Я так скучала.
Я притягиваю ее к себе. Мы целуемся. Это очень… привычный поцелуй, так целуются хорошо знакомые люди, и меня разбирает любопытство, чем же это таким мы в долине занимались, но я отбрасываю возникшую мысль. Наши губы раскрываются. Обычно в этот момент я думаю, как проникнуть под бесчисленные одежки, но вместо этого откидываюсь и вытягиваюсь на диване, за бока притягивая за собой Клэр; она очень скользкая в своем бархатном платье и проскальзывает, как бархатный уж, между спинкой дивана и мною. Она лежит лицом ко мне, я смотрю на нее, опираясь на руку. Через тонкую ткань я чувствую, как она прижимается всем телом ко мне. Часть меня изнывает от желания запрыгнуть на нее, облизать с ног до головы, оказаться внутри ее, но я слишком ошеломлен и обессилен.
– Бедный Генри.
– Почему это бедный? Я с ума схожу от радости.
Кстати, это правда.
– Ну, я обрушила на тебя все эти сюрпризы, как камни на голову.
Клэр перекидывает через меня ногу и оказывается точно на моем члене. Это абсолютно сбивает меня с мысли.
– Не шевелись, – говорю я.
– Хорошо. Но вечер просто чудесный. В смысле, знание – сила, и тому подобное. Мне всегда было жутко любопытно, где ты живешь, на что, какую одежду носишь.
– Voilà.
Мои руки проскальзывают под ее платье, к бедрам. На ней чулки и подвязки. Все как я люблю.
– Клэр?
– Oui.
– Мне кажется, это просто позор – вот так проглотить это все зараз. В смысле, немного предвкушения не помешает.
Клэр ужасно смущается:
– Прости! Но знаешь, с другой стороны, я ждала долгие годы. И это ж не торт… съешь, и все.
– Съешь один торт два раза.
– Это мой девиз.
Она улыбается тонкой хитрой улыбкой и несколько раз скользит по мне вверх-вниз. У меня такая эрекция, что, кажется, меня бы даже пустили кататься на самых крутых американских горках без родителей.
– Ты всегда добиваешься своего, да?
– Всегда. Я – просто кошмар. Вот только ты никогда не поддавался на мои хитрости. Я ужасно страдала на сухом пайке из французских глаголов и игры в шашки.
– Рад слышать, что у моего будущего «я» есть, по крайней мере, какое-то оружие, заставляющее тебя подчиняться. Ты это со всеми парнями проделываешь?
Клэр обижается; но не могу сказать, насколько искренне.
– Мне и в голову не приходило делать это с другими парнями. Что за грязные подозрения! – Она расстегивает мою рубашку. – Боже, ты такой… молодой.
Она сильнее сжимает мои соски. Черт с ней, с добродетелью. Я понял, как у нее платье расстегивается.
