Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Бумсель
Свернули в Кольцовский переулок, пошли вдоль осевших в лопухи домов с тяжелой резьбой над окнами. И опять оказались на краю лога. Это было его небольшое ответвление, «аппендикс». В лог, в кленовые заросли уходила кривая деревянная лестница. А из кленов торчали две шиферные крыши, и над ними, на столбе, отражала солнце белая тарелка телеантенны.
Да, в этом месте (которое называлось «ул. Городищенский лог» – табличка на столбе у лестницы) я бывал и раньше, раза два. И думал: «Прямо бразильские фавелы какие-то. Кто здесь живет?» И вот оказалось, что живут мои новые знакомые. С бабкой, псом Бумселем и соседом дядей Кириллом (который иногда трезв).
Санчик и Соня проскочили вперед, стали спускаться по шатким ступеням. Оглядывались на меня – будто готовы были подхватить, если оступлюсь. Но я старался ступать ловко – не привыкать, мол. Хотя внутри шевелилась боязнь (вроде как у белого человека перед хижинами туземцев).
Слева, из кустов зацветающей черемухи, донесся хриплый лай. Я вздрогнул. Санчик и Соня заговорил взахлеб:
– Не бойся!
– Это не Бумсель!
– Это Тушкан дяди Кирилла!
– Он на цепи, он не выскочит!
– Да он и не злой, только хриплый!.. Тушкан, тихо ты, тут свои!
Тушкан поверил и умолк.
Лестница привела в зеленую полутень, на заросшую лебедой площадку. Лебеда была влажная. На краю площадки оказалась калитка в изгороди из разномастных досок. Санчик ударил ее плечом.
За калиткой был довольно просторный двор (а сверху его и не разглядеть). С облезлым домом в три окна, с грядками, с сараем. От крыльца к сараю тянулась веревка, на ней сушились пестрые половики и клетчатая юбка. Санчик и Соня нырнули под половики, поманили меня, и мы оказались за сараем – между бревенчатой стенкой и покрытым чертополоховой чащей откосом. За стенкой послышались громкие взвизгивания. Кто-то нетерпеливо скребся в крохотную, как корабельный люк, дверцу.
– Сейчас, сейчас!
Санчик выдернул из щеколды сучок. Дверца люка опрокинулась в траву. Из квадратной дыры вылетело что-то… вроде как пушечное ядро, обросшее черной шерстью.
Ядро ликующе верещало и ухитрялось прыгать на грудь сразу Санчику, Соне и мне. Я был в одну секунду облизан от кроссовок до ушей и едва устоял на ногах.
– Бумсель! Фу!.. Тихо ты! Кому говорят! Смирно, балда! – вопил Санчик, уворачиваясь. – Сидеть!
Бумсель пронесся вокруг нас по стремительной орбите и вдруг сел на задние лапы. А передними замахал перед грудью. Вот, мол, какой я послушный…
Теперь появилась возможность его разглядеть. Курчавого и косматого.
Наверно, это был пудель. Скорее всего, не чистокровный, а со всякими примесями. Виделось в нем что-то и от терьера (который живет у наших соседей и которого я вежливо обхожу стороной). Мордашка бородатая такая… А глаза как блестящие черные маслины. Здесь была тень, но в глазах Бумселя все равно горели солнечные точки. Из-за спины его разлетался мусор – там бешено вращался похожий на мохнатую кочерыжку хвост. Два пучка шерсти, заменявшие уши, то вставали торчком, то падали на глаза.
Сразу же я понял, что в этом существе нет ни капли зла. Что никогда оно не рыкнет на меня, не оскалит зубы, не ощетинится. Что в нем только веселье, любовь и счастье от того, что рядом есть приласкавшие его люди. Что оно готово всего себя отдать этим людям, слиться с ними в порывах радости…
Я засмеялся, ухватил пуделя под мышки, как игрушку, опрокинул на спину. А он вертелся и лизал мне кисти рук. Оказалось, что у него почти голый розовый живот. Я поскреб его, и Бумсель восторженно задергал задними лапами. Затем вскочил, выписал по траве восьмерку и сел против меня с веселым ожиданием. И опять – мусор из-под хвоста.
– Где вы нашли такое чудо? – спросил я.
– Оно само нашлось, – объяснил Санчик. – Первого мая. Мы идем, а он вдруг за нами. Из-за угла. Потому что мы жевали ватрушку. Дали ему, и он тогда совсем прилип. Не отходит никак. Говорю: «Иди домой к своим хозяевам!» А хозяев, наверно, нету, потому что он тощий и в репьях… Я даже бросил в него старой туфлей, чтобы отстал, а он схватил ее, потрепал и несет мне…
– Так и пришел к нам… – вздохнула Соня. – Бабка сразу кричать начала: «Чтобы я его в доме не видела!» Еле упросили: пусть поживет в сарае, где раньше куры жили… Она говорит: «Только недолго. И кормите сами, у меня не собачий интернат…» Вот и кормим…
– Чем сумеем, – добавил Санчик. – Сонь, давай разжигать.
Я увидел, что у них тут целое хозяйство. В лебеде была сложена из кирпичных обломков печурка. Рядом лежал фанерный ящик. Из-под него Соня достала закопченный котелок и несколько мисок. У стенки сарая, под влажной мешковиной, – мятая канистра. Соня и Санчик нагнули ее над котелком, и забулькала вода. Оказалось, что холодная. Потом они умело загрузили печурку щепками и стеблями сухого бурьяна. Бумсель с интересом следил за этими делами. Санчик достал из-под кирпича зажигалку, чиркнул. Огонь загудел сразу. Соня поставила котелок на жестяную конфорку.
«Натуральное хозяйство», – подумал я и спросил:
– А дома-то разве нельзя воду вскипятить? Наверно, быстрее получилось бы…
– Что ты, – насупленно отозвалась Соня. – Бабка увидит по счетчику, что плитку включали, раскричится…
– А газа нет?
– Какой здесь газ… – по-взрослому вздохнула Соня. И вдруг глянула как-то скомканно. – Клим… – Они уже знали, как меня зовут.
– Что?
– Клим, а можно мы не только для Бумселя… а еще и для себя сварим?
Господи, какой же я болван! Почему не понял сразу, что они голодные не меньше, чем пес!
– Варите, конечно! А я… тоже с вами перекушу, ладно?
Мне подумалось, что, если будем обедать вместе, они станут меньше стесняться. Много-то есть я не стану, так, для вида…
– Да! – обрадовался Санчик. – У нас как раз три ложки!
Вода закипела быстро. Мы раздавили все четыре брикета и высыпали вермишель в брызжущий опасными каплями котелок. Прикрыли его миской. Я по часам мобильника посмотрел, когда пройдут три минуты (а Бумсель вставал на задние лапы и пританцовывал). Ну вот и всё…
Мисок было три. Соня сказала, что она и Санчик будут есть из одной.
– Вот из этой, которая побольше…
Я ухватил котелок в лопуховые (большие уже) листья, разлил варево по облупленным мискам. Конечно, брызнул на колено и взвыл. Бумсель тоже подвывал – от нетерпения.
– А тебе пока нельзя, – сказала ему Соня и объяснила мне: – Собакам вредно есть такое горячее, надо немного остудить.
Санчик вытащил из-за канистры алюминиевый тазик, налил в него воду, поставил в нее миску Бумселя.
Я предложил:
– Подождем пять минут все вместе. Чтобы ему не было обидно, – и опять глянул на часы мобильника.
– Ага! А я хлеба принесу! – И Санчик ускакал в дом.
Я сел в лопухи, прислонился к стенке сарая, вытянул ноги. Пахло прошлогодними листьями кленов, молодой травой и «вермишелью быстрого реагирования». Бумсель смотрел обиженно: «Почему не кормите?»
– Иди сюда, – позвал я.
Он тут же подошел. Я ухватил песика под мышки, положил животом к себе на колени. Бумсель притих, только хвост его быстро вращался. Я взял его за уши.
– Хорошая собака…
Ну мог ли я подумать еще полчаса назад, что вот так бесстрашно и с удовольствием буду ласкать незнакомого пса?
У Бумселя часто стучало сердечко.
Прибежал Санчик – с горбушкой каравая и старым номером «Тюменских ведомостей». Соня расстелила газету на ящике.
– Вот. Теперь как в столовой…
– Дай нож, – сказал Санчик.
Соня из кармашка на платьице вынула складной ножик размером с мизинец. Со шнурком на колечке. Санчик начал кромсать им горбушку. Ножик годился для заточки карандашей, но никак не для резки караваев. И все же Санчик ухитрился разделить горбушку на три порции.
– Теперь давай… – Соня протянула к Санчику ладонь.
– Ну чего… – бормотнул он.
– Давай-давай.
– Я в свой карман положу…
– Вот! – Соня показала ему аккуратную дулю. – Забыл, как договаривались?
Санчик сжал губы и отдал ножик.
– Чего ты с ним так строго? – спросил я Соню.
– А потому что… он знает почему. Из-за такого ножичка он до сих пор на учете в милиции.
Я присвистнул. И не поверил.
– Нет, правда, – насупленно сказа ла Соня. – Мы в прошлом году жили в Медведково у тети Анюты – это мамина сестра. Там ребята одну девочку не любили, потому что она заикалась и ни с кем не играла. Как увидят на улице, давай за ней гоняться: «Галка-заикалка, не язык, а палка!..» И в тот раз тоже. Заметили и погнались… А Санечка наш, он же всегда за всех лезет заступаться. Она упала, а он встал перед мальчишками, кулаками замахал: «Не трогайте!» А в кулаке ножик…
– Только не этот, а другой. Но похожий… – хмуро уточнил Санчик. – Я даже и забыл, что он в руке.
– Ну да, – кивнула Соня. – Он тогда что-то из коры вырезал, так и побежал…
– Паровозик я вырезал, чего еще…
– Да!.. А тут участковый Сарайцев… Взрослые не умеют разбираться толком. Получилось, что Санчик во всем виноват, затеял драку с ножом… Его учительница до сих пор каждую четверть на него характеристики в детскую комнату пишет: все еще он бандит или исправился?..
«Сколько же на свете идиотов», – подумал я (не первый раз в жизни). А Соня скучноватым голосом продолжала рассказ:
– Ну вот, мы и договорились, чтобы никогда никакого ножика у него не было, а то вдруг опять что-нибудь… А если надо заниматься вырезанием, он берет у меня… Я же всегда сразу даю, верно, Санчик?
Он кивнул, но лицо у него было какое-то… ну, будто замороженное. И я вдруг подумал, что он может заплакать. Чтобы не заплакал, я быстро спросил:
– А что ты вырезаешь?
– Чаще всего паровозики, – быстро ответила за Санчика Соня. – Они у него так замечательно получаются!.. Сань, покажи…
Тот кивнул и полез в сарайчик. А когда вернулся, лицо было уже «размороженным», глаза блестели. На ладони Санчика держал паровозик старинного вида, вырезанный из коричневой коры. Длиной со спичку… Такой удивительный! С крохотными колесиками и шатунами, с круглой, опоясанной обручами топкой, с будкой, на которой заметны были окошечки и дверцы. И длинная труба торчала над топкой…
– Вот это да… – выдохнул я.
Санчик вскинул коричневые глаза. Сказал шепотом:
– Хочешь, возьми себе…
– Да, – кивнул я сразу.
Не из вежливости, а потому, что правда хотел. Даже затеплел весь. Поставлю паровозик на ту же полку, где «Катти Сарк». Похоже, что они из одной эпохи… Но тут же я спохватился:
– А тебе не жалко?
Соня засмеялась:
– Да у него этих паровозов целое депо!..
Санчик застеснялся, отошел и сунул палец в миску Бумселя.
– Уже нормально… Бумсель, иди.
Тот слетел у меня с колен, как от пинка (но ухитрился при этом лизнуть мне локоть). И зачавкал, захрюкал, вращая мохнатой кочерыжкой хвоста.
Мы придвинулись к накрытому газетой ящику и взялись за ложки…
Бумсель управился первым. Вылизал миску, гоняя ее носом по траве, и глянул вопросительно. Я уделил ему немного от своей порции (и без того самой маленькой).
– Не балуй его, – сказала Соня. – Он может есть сколько угодно.
– Это на первый раз, в честь знакомства, – объяснил я.
Да, обед получился не очень-то обильный, но все же глаза у ребят повеселели. Санчик даже погладил себя по животу, как сытый купец в караван-сарае.
Я еще поразглядывал паровозик и осторожно опустил в левый карман рубашки. А из правого опять достал мобильник.
– Валерия!.. А мама где? У соседей? Ладно, передай, что я перекусил с друзьями, пусть не волнуется… Какое тебе дело с какими! Познакомился с людьми твоего возраста, только не с вредными, как ты, а с хорошими… Жалуйся на здоровье. – И объяснил Соне и Санчику: – Это сестрица. Особа с характером…
– А мы тоже с характером, – сказала Соня. – Бабка то и дело говорит: «Что за упрямые характеры!» И учительница Санчика: «Мишаткин, с твоим упрямым характером ты опять влипнешь в историю…» А он и не упрямый вовсе, только чуть-чуть…
– Мишаткин – это фамилия?
– Да, моя и Санчика…
Мне тут же пришло в голову:
– Тогда вас можно звать одним именем: Вермишаткины. Или Вермишата. За фамилию и за любовь к вермишели…
– Ой, правда! – возликовала Соня. – Санчик, хорошо, да?
Санчик тут же кивнул, но рассеянно. Он смотрел на меня напряженно – будто с просьбой, которую опасался высказать. Быстро глянул на сестренку. И наконец выговорил:
– Клим, а ты можешь еще?..
– Что?
– Ну… еще одно доброе дело…
– Не очень трудное… совсем не трудное… – добавила Соня.
– Ну, если совсем не… Ладно, говорите скорее.
– Дай нам на минутку свой телефон, – тихо попросил Санчик.
– Да, только на минутку, – подтвердила Соня. – Мы позвоним маме и папе. Просто узнаем, как они там. А то давно уж…
– Да пожалуйста!.. Набрать вам номер или вы сами?
– Сами! – обрадовался Санчик. – Может, мы и не дозвонимся, но вдруг повезет…
Он умело понажимал кнопки, с полминуты сидел замерев, с телефоном у щеки. Эльфовые уши торчали остро и напряженно. Потом Санчик мигнул, заулыбался:
– Папа! Это я, Саня! И Соня рядом!.. Ничего не случилось, просто долго не знаем про вас… Потому что мобильник разрядился и в нем деньги закончились, а бабка… баба Лена то есть, ни копейки не дает… Хорошо, заплати! А батарейку мы сами зарядим!.. А мама где? На вахте? Ты ей привет… Ага, пока… а то мы с чужого телефона… Ну, один знакомый мальчик дал!.. Ага, передам!
Санчик выключил мобильник и протянул мне. Улыбался.
– Папа сказал: передай мальчику спасибо… Он, когда уезжал, оставил нам свой старый сотовый, но в нем деньги кончились. Теперь он перечислит…
– Хорошо… А то давайте я положу полсотни на ваш счет. На разговор или на два хватит…
– Не надо, папа перечислит, – поспешно сказала Соня.
– Он всегда делает, что обещает, – объяснил Санчик. – Просто они с мамой не знали…
– А тогда номер ваш продиктуйте. Я запишу. На всякий случай… Помните номер?
– Конечно! – подскочил Санчик. И четко сказал мне цифру за цифрой.
Я ввел их в мобильник. Объяснил:
– Может, еще пригодимся друг другу… Вермишата.
Соня серьезно кивнула. А Санчик… он опустил глаза, пошевелил пальцами в босоножке и вдруг спросил:
– Клим, а ты скаут, да?
– Че-во-о?
Он смутился:
– Ну… к нам в класс зимой какой-то дядька приходил, в рубашке со шнурками и погонами, с нашивками всякими. Рассказывал про скаутов. Говорил, что, когда подрастем, сможем записаться к ним, если хотим делать добрые дела… А ты вот тоже… вон сколько всего доброго…
– Чего – доброго? – Мне тошно стало от неловкости. – Вермишель, что ли? Вот подвиг!..
– Нет, вообще… – тихо сказала Соня.
– И форма у тебя похожая на ту, на дядькину, – заметил Санчик.
– Никакой я не скаут! А форма от лагеря осталась, от прошлогоднего. Ее нам на память отдали, потому что лагерь закрывался навсегда. Из-за кризиса…
Санчик смущенно почесал острое ухо. Соня же (видимо, чтобы разогнать неловкость) спросила:
– А как назывался ваш лагерь?
