Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
2
Джулия Шамуэй медленно шагала по улице Благополучия, где жили самые благополучные горожане, направляясь к Главной улице. Разведясь десять лет назад, она жила над редакцией «Демократа». Квартиру с ней делил Горас, почтенного возраста вельш-корги. Она назвала его в честь великого мистера Грили, которого помнили за единственный bon mot: «Идите на Запад, молодой человек, идите на Запад»; хотя, по мнению Джулии, прославился он другим: работой редактора газеты. Если бы Джулия могла записать себе в заслуги половину того, что делал Грили в «Нью-Йорк трибюн», она посчитала бы, что жизнь удалась.
Разумеется, ее Горас всегда полагал, что жизнь у нее удалась, а потому, по мнению Джулии, был лучшей собакой на свете. Она решила, что выгуляет его, как только придет домой, а потом еще выше поднимется в глазах Гораса, положив несколько кусочков вчерашнего бифштекса поверх обычной собачьей еды. Это порадует их обоих, а Джулии сейчас требовались положительные эмоции – хоть по какому-то поводу, – потому что ее не отпускала тревога.
Такое случалось с ней не впервые. Она прожила в Милле все свои сорок три года, и в последние десять происходящее в родном городе нравилось ей все меньше и меньше. Джулию тревожило необъяснимо ухудшающееся состояние городской канализационной системы и мусороперерабатывающего завода, несмотря на все деньги, которые в них вбухивались. Она волновалась из-за неизбежного закрытия «Вершины в облаках», единственного городского горнолыжного курорта. Ее беспокоило, что Джимс Ренни крадет из городского бюджета, пожалуй, даже больше, чем она подозревала (а она подозревала, что из года в год, десятилетиями, он крал очень много). И разумеется, Джулия тревожилась из-за этого нового феномена, который не укладывался в ее привычные представления об окружающем мире. Всякий раз, когда она предпринимала попытку подойти к явлению в целом, ее разум концентрировался на какой-то его части, маленькой, но конкретной: к примеру, звонки по мобильнику проходили все реже и реже. А ей вообще не поступало ни одного, что особенно тревожило. Ладно бы не звонили родственники и знакомые, живущие в других городах, которых переполошили новостные выпуски. Вообще-то ее мобильнику полагалось разрываться от звонков коллег: из «Льюистон сан», «Портленд пресс геральд», возможно, даже из «Нью-Йорк таймс».
С такими же проблемами сталкивались и другие жители Честерс-Милла.
Ей следовало поехать на границу с Моттоном и все увидеть своими глазами. Раз уж дозвониться до Пита Фримена, ее лучшего фотографа, не получалось, она могла воспользоваться «аварийным “Никоном”», как Джулия его называла. Она слышала о какой-то карантинной зоне, введенной со стороны Моттона и Таркерс-Миллса – возможно, и со стороны других городов, – но уж изнутри Джулия могла подойти к этому чуду вплотную. Часовые могли предупреждать, что близко подходить нельзя, но раз уж барьер непробиваемый, как она слышала, предупреждениями все бы и ограничилось.
– Палки и камни ломают кости, но бранные слова не причиняют вреда, – произнесла она вслух.
Совершенно справедливо. Если бы слова могли ей навредить, Джим Ренни отправил бы ее в реанимацию после статьи, которую она написала об анекдотичном аудите, который штат провел тремя годами раньше. Он много говорил о том, что подаст на газету в суд, но дальше разговоров дело так и не пошло. Она даже подумывала написать на сей счет передовицу, главным образом из-за потрясающего заголовка: «ИСК УПЛЫВАЕТ ИЗ ВИДУ».
Короче, тревог ей хватало. Они составляли неотъемлемую часть ее работы. О чем ей ранее не приходилось тревожиться, так это о собственном поведении, а теперь, стоя на углу улиц Содружества и Главной, Джулия тревожилась. Ей надо было повернуть налево и пойти по Главной, но она обернулась назад и прошептала тем тоном, каким обычно обращалась к Горасу:
– Не следовало мне оставлять девушку одну.
Джулия и не оставила бы, будь она на машине. Но Джулия пришла пешком, а кроме того… Доди так настаивала. И от нее шел запашок. Травки? Возможно. В принципе Джулия ничего не имела против. Сама тоже покуривала. И возможно, травка успокоит девушку. Притупит боль, если та стала очень уж острой и могла сильно порезать.
«Не волнуйтесь обо мне, – сказала ей Доди. – Я найду папу. Но сначала мне надо переодеться». – И она указала на свой халат.
«Я подожду», – ответила Джулия… хотя не хотелось. Ночь предстояла долгая, и прежде всего ей следовало выгулять собаку. Гораса, наверное, уже раздуло, потому что она не вывела его на привычную прогулку в пять вечера, и он, конечно, проголодался. А выполнив свой долг перед собакой, она намеревалась поехать к этому самому барьеру, как называли его люди. Увидеть своими глазами. Сфотографировать то, что фотографировалось.
И даже на этом ночь для нее не закончилась бы. Предстояло подготовить экстренный выпуск «Демократа». Она считала это важным для себя и полагала, что газета будет не менее важна для города. Разумеется, завтра все могло закончиться, но Джулия чувствовала – отчасти рассудком, отчасти сердцем, – что такого не будет.
И все же не стоило ей оставлять Доди Сандерс одну. Девушка, конечно, держалась, но возможно, под спокойствием маскировался шок и страх. Конечно, сказывалось и действие наркотика. Но вроде бы Доди вела себя адекватно.
«Вам не нужно ждать. Я не хочу, чтобы вы ждали».
«Я не знаю, правильно ли оставлять тебя одну, дорогая».
«Я пойду к Энджи. – Доди даже чуть оживилась при этой мысли, хотя слезы продолжали течь по щекам. – Она пойдет со мной искать папу. Да, мне нужна Энджи».
По мнению Джулии, если Энджи Маккейн здравомыслием и превосходила эту девушку, то ненамного. Доди же унаследовала внешность матери и, к сожалению, ум отца. Но Энджи была ее близкой подругой, а если кто и нуждался в тот момент в настоящей подруге, так это Доди Сандерс.
«Я могу пойти с тобой…» – Но не хочет. И Джулия поняла, что Доди, пусть и накурившаяся травки, скорее всего это заметила.
«Нет. Идти-то несколько кварталов».
«Что ж…»
«Миз Шамуэй… вы уверены?.. Вы уверены, что моя мама?..»
С большой неохотой Джулия кивнула. Подтверждение она получила от Эрни Кэлверта, который сообщил ей номер, нарисованный на хвосте самолета. И еще он кое-что отдал ей – вещь, которую полагалось отнести в полицию. И Джулия так бы и поступила, если б не ужасная весть о смерти Герцога Перкинса и известие, что его место занял некомпетентный проныра Рэндолф.
Эрни отдал ей окровавленное водительское удостоверение Клодетт. Оно лежало в кармане Джулии, когда та стояла на крыльце дома Сандерсов, и в кармане оно осталось. Она собиралась отдать удостоверение Энди или этой бедной, с всклоченными волосами девушке в надлежащее время… но не в тот момент.
«Спасибо вам. – Голос Доди переполняла грусть. – А теперь, пожалуйста, уходите. Я не хочу показаться невоспитанной, но…» – Она не закончила фразы. Просто закрыла дверь.
И как поступила Джулия Шамуэй? Подчинилась команде потрясенной горем двадцатилетней девушки, возможно, обкурившейся до такой степени, что она не могла полностью отдавать себе отчет в своих действиях.
Но в эту ночь у нее хватало и других дел. Горас. Газета. Люди могли смеяться над черно-белыми, с крупным зерном, фотоснимками Питера Фримена и обстоятельным освещением в «Демократе» таких важных местных событий, как вечер «Волшебные танцы» в средней школе. Они могли говорить, что польза от газеты только одна – хорошая подстилка в кошачьем туалете. Но на самом деле люди нуждались в местной газете, особенно в такой час беды. И Джулия намеревалась приложить все силы к тому, чтобы завтра жители города получили свою газету, пусть ради этого ей пришлось бы бодрствовать всю ночь. И наверное, так оно и произойдет, потому что оба ее штатных репортера скорее всего уехали из города на уик-энд.
Джулия обнаружила, что ей просто не терпится приступить к решению этой непростой задачи, и печальное лицо Доди Сандерс начало уплывать от ее мысленного взора.
