Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава девятая
Столпившись у выхода из пещеры, все наблюдали за ними. Бомбардировщики летели теперь высоко, зловещими порядками, напоминавшими наконечники стрел, быстро рассекая небо рыком своих моторов. Они действительно напоминают очертаниями акул, подумал Роберт Джордан: широкие плавники, заостренные носы – ни дать ни взять гольфстримские акулы. Но эти, ревущие, с раскинутыми, серебрящимися на солнце плавниками и легкими туманными облачками вращающихся пропеллеров впереди, двигаются не как акулы. Их полет ни на что не похож. Они – словно бесстрастный механический рок.
Тебе бы писать, сказал он себе. Может, когда-нибудь еще и вернешься к этому занятию. Он почувствовал, как Мария взяла его за руку. Она смотрела в небо, и он спросил ее:
– Как по-твоему, на что они похожи, guapa?
– Не знаю, – ответила она. – Думаю, на саму смерть.
– А по мне, так они – просто самолеты, – сказала жена Пабло. – А где же маленькие?
– Должно быть, пересекают линию фронта где-нибудь в другом месте, – ответил Роберт Джордан. – Эти бомбардировщики летают слишком быстро, чтобы дожидаться их, поэтому возвращаются сами. Мы никогда даже не пытаемся их догнать. У нас слишком мало самолетов, чтобы рисковать ими.
Как раз в этот момент низко над поляной показался клин из трех истребителей «Хенкель», они приближались, едва не задевая верхушки деревьев, как лязгающие, покачивающие крыльями остроносые уродливые игрушки; стремительно и грозно увеличившись до своих настоящих размеров, они с воющим ревом проскользили мимо так низко, что стоявшие у выхода из пещеры смогли разглядеть пилотов в летных шлемах и очках и даже шарф, развевавшийся на шее у ведущего.
– Эти точно могут увидеть лошадей, – сказал Пабло.
– Эти могут увидеть и огонек папиросы у тебя в зубах, – сказала женщина. – Давайте-ка опустим попону от греха подальше.
Больше самолетов не было. Остальные, скорее всего, перелетели через горы где-то дальше. Когда гул моторов стих, все вышли из пещеры.
Опустевшее небо было высоким, синим и чистым.
– Как будто это был сон, а теперь мы проснулись, – сказала Мария Роберту Джордану.
Не осталось даже почти неслышного пульсирующего эха, какое громкий звук оставляет порой в ушах: словно зажимаешь их пальцами и отпускаешь, зажимаешь – и отпускаешь.
– Никакой они не сон, иди убирай посуду, – сказала ей Пилар и, обращаясь к Роберту Джордану, спросила: – Мы как, верхом поедем или пойдем пешком?
Пабло взглянул на нее и что-то проворчал.
– Как хочешь, – ответил Роберт Джордан.
– Тогда давай пойдем пешком, – сказала она. – Это полезно для печени.
– Ездить верхом тоже полезно для печени.
– Да, но утомительно для седалища. Мы уходим, а ты, – она повернулась к Пабло, – иди пересчитай своих зверей – не ровён час какой из них улетел.
– Хочешь взять лошадь? – спросил тот, обращаясь к Роберту Джордану.
– Я – нет. Большое спасибо. А вот как насчет девушки?
– Ей тоже полезно пройтись, – сказала Пилар. – А то натрет себе кое-какие места и станет ни на что не годной.
Роберт Джордан почувствовал, что краснеет.
– Ты хорошо спал? – спросила его Пилар и добавила: – Что у нее нет никаких болезней – правда. Могли быть. Но уж не знаю почему – их нет. Должно быть, Бог все-таки существует, хотя мы от Него и отреклись. Ступай, – велела она Пабло. – Тебя это не касается. Это – для тех, кто помоложе. И кто сделан из другого теста. Иди. – И снова обращаясь к Роберту Джордану: – Агустин будет присматривать за твоими вещами. Мы отправимся, когда он придет.
День был ясный, солнечный, солнце уже прогрело воздух. Роберт Джордан посмотрел на крупную смуглолицую женщину с добрыми широко поставленными глазами на массивном плоском лице, морщинистом и некрасивом, но обаятельном; несмотря на веселый взгляд, оно казалось печальным, пока она не начинала говорить. С нее он перевел взгляд на грузную и вялую фигуру мужчины, удалявшегося между деревьев по направлению к загону. Пилар тоже смотрела ему вслед.
– Вы любили друг друга ночью?
– А что она тебе сказала?
– Она мне ничего не скажет.
– Я тоже.
– Значит, любили, – сказала женщина. – Ты побереги ее.
– А если будет ребенок?
– Ну и что здесь плохого? – сказала женщина. – Это не самая большая беда.
– Здесь не место для этого.
– Она здесь и не останется. Она уйдет с тобой.
– Куда? Туда, куда я уйду, женщину брать нельзя.
– Кто знает? Может, туда, куда ты пойдешь, и двух взять можно.
– Пустой разговор.
– Послушай, – сказала женщина. – Я не трусиха, но с утра пораньше очень ясно все вижу, думаю, многие из тех, кто сейчас с нами, не доживут до следующего воскресенья.
– А сегодня какой день?
– Воскресенье.
– Qué va, – сказал Роберт Джордан. – До следующего воскресенья еще далеко. Нам бы среду пережить. Но мне такие твои разговоры не нравятся.
– Каждому человеку бывает нужно с кем-нибудь поговорить, – сказала женщина. – Раньше у нас была религия и разная другая чепуха. А теперь каждому нужен кто-то, с кем можно поговорить по душам; каким бы храбрым ты ни был, порой чувствуешь себя очень одиноким.
– Мы не одиноки. Мы – вместе.
– Все же эти самолеты действуют на нервы, – сказала женщина. – Мы против них – ничто.
– И тем не менее мы умеем их бить.
– Слушай, я хоть и призналась тебе в своих грустных мыслях, но не думай, что мне не хватает решимости. Никуда моя решимость не делась.
– Грустные мысли рассеются, как только солнце взойдет. Они же все равно что туман.
– Ясное дело, – сказала женщина. – Ладно, пусть будет по-твоему. Может, все дело в том, что я вспомнила про Валенсию и наболтала всяких глупостей. И еще в том неудачнике, который потащился считать своих лошадей. Я сильно растравила его своими разговорами. Убить его – да. Проклясть – да. Но ранить его душу негоже.
– Как случилось, что ты с ним?
– А как люди сходятся? В первые дни движения и перед тем он был о-го-го. Серьезный человек. А теперь ему конец. Вынули затычку из бурдюка – и все вино вытекло.
– Не нравится он мне.
– Ты ему тоже, и не без причины. Прошлой ночью я спала с ним. – Она улыбнулась и покачала головой. – Vamos a ver. Я ему сказала: «Пабло, почему ты не убил иностранца?» А он мне: «Он хороший парень, Пилар. Хороший парень». Я ему: «Но ты понимаешь, что теперь тут командую я?» – «Да, Пилар. Да», – отвечает. А потом, позже, я услышала, что он не спит и плачет. Безобразно так взрыдывает, как обычно плачут мужчины – будто внутри у них какой-то зверь сидит и бередит их. Я его обняла, прижала к себе и спрашиваю: «Что с тобой, Пабло?», а он отвечает: «Ничего, Пилар. Ничего». – «Да нет же, что-то с тобой происходит». – «Люди, – говорит. – То, как они меня бросили. Gente». – «Но они же со мной, а я – твоя жена». – «Пилар, – говорит, – помнишь поезд? – И добавляет: – Да поможет тебе Бог, Пилар». – «Ты что это Бога вспомнил? – говорю. – К чему такие разговоры?» А он: «Да. Бог и Пресвятая Дева. Да помогут они тебе». – «Qué va, – говорю. – Бог и Пресвятая Дева! Да разве пристало тебе так говорить?» А он: «Я боюсь умереть, Пилар. Tengo miedo de morir. Понимаешь ты это?» – «Тогда вылезай из постели, – говорю. – Тесно нам в одной постели – тебе, мне и твоему страху». Ему стало стыдно, он замолчал, и я заснула, но он уже – развалина, ты уж поверь мне, друг.
Роберт Джордан промолчал.
– Всю жизнь на меня время от времени находят печальные мысли, – сказала женщина. – Но это совсем другая печаль, не такая, как у Пабло. Она не подрывает моей решимости.
– В этом я не сомневаюсь.
– Это как определенные дни у женщин, – сказала она. – Может, это вообще ничего не значит. – Она помолчала и продолжила: – Я связываю с Республикой большие надежды. Я в нее твердо верю, а верить я умею. Истово, как люди набожные – в чудеса.
– Не сомневаюсь, что так и есть.
– А ты так же веришь?
– В Республику?
– Да.
– Да, верю, – ответил он, надеясь, что это правда.
– Я очень рада, – сказала женщина. – И ты ничего не боишься?
– Во всяком случае, не смерти, – ответил он, и это была правда.
– А чего-нибудь другого боишься?
– Только не исполнить свой долг как подобает.
– А в плен попасть не боишься, как другие?
– Нет, – ответил он искренне. – Если этого бояться, страх будет так держать за горло, что станешь бесполезным.
– Ты очень холодный парень.
– Нет, – сказал он. – Не думаю.
– Да. Ум у тебя очень холодный.
– Это потому, что он полностью поглощен работой.
– А того, что доставляет удовольствие в жизни, ты не любишь?
– Люблю. Очень люблю. Только если оно не мешает работе.
– Знаю, что ты выпить любишь. Я это видела.
– Да. Очень люблю. Но только если это не мешает работе.
– А женщин?
– Их я тоже очень люблю, но они для меня – не главное.
– Они для тебя не важны?
– Нет. Но я не встретил пока ни одной, которая задела бы меня за живое так, как, говорят, это бывает.
– Думаю, ты кривишь душой.
– Ну, может, немного.
– Ведь Мария тебя задела?
– Да. Внезапно и очень сильно.
– Меня тоже. Я ее очень люблю. Да. Очень.
– И я, – сказал Роберт Джордан и услышал, как осип его голос. – Я тоже. Да. – Ему было приятно говорить это, и он с особым удовольствием произнес фразу, которая по-испански звучала весьма торжественно: – Я очень ее люблю.
– После того как мы повидаемся с Глухим, я оставлю вас вдвоем.
Роберт Джордан помолчал, потом сказал:
– Это не обязательно.
– Обязательно, друг. Это обязательно. Времени не так много осталось.
– Ты прочла это у меня по руке? – спросил он.
– Нет. Забудь ты про свою руку. Ерунда все это.
Сама она выкинула это из своей жизни так же, как все прочее, что могло причинить вред Республике.
Роберт Джордан снова промолчал. Он смотрел, как Мария в пещере собирает грязную посуду. Она вытерла руки, обернулась и улыбнулась ему. Девушка не слышала, что говорит Пилар, но ее загорелая кожа потемнела от разлившегося по лицу румянца. Она снова улыбнулась Роберту Джордану.
– Есть еще день, – сказала женщина. – Ночь – ваша, но есть еще и день. Ясное дело, у вас не будет такого приволья, какое было у меня в Валенсии. Но несколько диких ягодок вы сорвать успеете. – Она рассмеялась.
Роберт Джордан положил руку на ее могучее плечо.
– Тебя я тоже люблю, – сказал он. – Я очень тебя люблю.
– Да ты просто настоящий дон Хуан Тенорио, – сказала женщина, смутившись от охвативших ее чувств. – Эдак ты скоро каждую любить будешь. А вот и Агустин.
Роберт Джордан вошел в пещеру и направился к Марии. Она смотрела, как он приближается к ней, и глаза ее сияли, а лицо и шея снова залились краской.
– Привет, крольчонок, – сказал он и поцеловал ее в губы. Она прижалась к нему и, глядя ему в лицо, сказала:
– Привет. Ох, привет. Привет.
Фернандо, по-прежнему сидевший за столом и куривший папиросу, встал, покачал головой и вышел, прихватив карабин, прислоненный к стене.
– Совсем распустились, – сказал он. – Мне это не нравится. Ты бы присмотрела за девчонкой.
– Я присматриваю, – ответила Пилар. – Этот товарищ – ее novio.
– А-а, – сказал Фернандо. – Ну, раз они обручены, тогда, думаю, это нормально.
– Я очень рада, что ты так думаешь, – сказала женщина.
– Я тоже, – с полной серьезностью согласился Фернандо. – Salud, Пилар.
– Ты куда направляешься?
– На верхний пост, сменить Простака.
– Куда тебя черти несут? – подходя, спросил Агустин серьезного коротышку.
– Исполнять свой долг, – с достоинством ответил Фернандо.
– Ах, твой долг, – с издевкой сказал Агустин. – Клал я на твой долг. – И повернувшись к женщине, добавил: – Ну и где, мать вашу, это дерьмо, которое я должен охранять?
– В пещере, – сказала Пилар. – В двух мешках. Устала я от твоего сквернословия.
– Клал я на твою усталость, – сказал Агустин.
– Ну, тогда иди и матерись сам с собой.
– Мать твою, – ответил Агустин.
– Ну да, своей-то у тебя никогда не было.
По испанским меркам перепалка достигла высшего накала: у испанцев самые оскорбительные действия никогда не называются прямо – только подразумеваются.
– А что тут происходит? – понизив голос, спросил Агустин.
– Ничего, – ответила Пилар. – Nada. В конце концов, на дворе весна, скотина ты эдакая.
– Скотина, – повторил Агустин, смакуя слово. – Я – скотина. А ты-то кто? Отродье гребаной грязной шлюхи. Да клал я на вашу гребаную весну.
Пилар толкнула его в плечо и рассмеялась своим ухающим смехом.
– Эх ты, – сказала она. – Даже ругнуться поинтересней не можешь, только одно и знаешь. Но душу вкладываешь. Ты самолеты видел?
– Блевать я хотел в их моторы, мать их, – сказал Агустин, решительно тряхнув головой, и закусил нижнюю губу.
– Здорово придумано, – сказала Пилар. – Очень здорово. Только выполнить трудно.
– Ну да, на такой высоте – трудно, – усмехнулся Агустин. – Desde luego. Но почему не пошутить?
– Ага, – согласилась Пилар. – Лучше уж шутить. Хороший ты человек, Агустин, и шутки у тебя смачные.
– Слушай, Пилар, – уже серьезно сказал Агустин. – Не иначе как что-то тут затевается. Правда?
– Ну и что ты об этом думаешь?
– Да хуже некуда, судя по всему этому непотребству. Слишком много самолетов, женщина. Слишком много.
– И ты хвост поджал от страха, как все остальные?
– Qué va, – сказал Агустин. – Как думаешь, что они затевают?
– Слушай, – ответила Пилар. – Судя по тому, что этого парня прислали взорвать мосты, Республика готовит наступление. А судя по этим самолетам, фашисты готовятся его отразить. Но зачем они показывают свои самолеты?
– В этой войне много глупости, – сказал Агустин. – Безмозглость сплошная эта война.
– Это уж точно, – согласилась Пилар. – Иначе мы бы здесь не оказались.
– Вот именно, – сказал Агустин. – Год уже барахтаемся в этой дурости. Но Пабло, он ушлый. Пабло очень хитрый.
– Ты это к чему?
– Просто сказал.
– Как ты не понимаешь, – попыталась растолковать ему Пилар, – что теперь уже слишком поздно спасаться хитростью, а другого у него ничего не осталось.
– Я понимаю, – сказал Агустин. – Знаю, что нам теперь дорога – только вперед. И чтобы выжить в конце концов, мы должны победить, а для этого нужно взорвать мосты. Но Пабло, каким бы трусом он теперь ни был, очень хитрый.
– Я тоже хитрая.
– Нет, Пилар, – возразил Агустин. – Ты не хитрая. Ты храбрая. И преданная. В тебе решимость есть. Чутье. Много решимости и большое сердце. Но ты не хитрая.
– Ты и впрямь так думаешь? – задумчиво спросила женщина.
– Да, Пилар.
– Этот парень тоже хитрый, – сказала женщина. – Хитрый и хладнокровный. У него очень холодная голова.
– Да, – согласился Агустин. – Дело свое он хорошо знает, иначе ему бы не дали такого задания. Но в том, что он хитрый, я не уверен, а вот про Пабло точно знаю, что он хитрый.
– Только бесполезный теперь из-за своего страха и нежелания действовать.
– А все равно хитрый.
– Ну и что скажешь?
– Ничего. Я стараюсь смотреть на дело трезво. В данный момент нам нужно действовать с умом. После взрыва нужно будет сразу же уходить. Все должно быть подготовлено заранее. Мы должны знать, куда и как мы пойдем.
– Ну, конечно.
– Вот для этого и нужен Пабло. Тут хитрость требуется.
– Не доверяю я Пабло.
– В этом ему можно доверять.
– Нет. Ты не знаешь, какая он теперь развалина.
– Pero es muy vivo. Зато очень хитрый. А если мы не сделаем все по-хитрому, будем в полном дерьме.
– Я об этом подумаю, – сказала Пилар. – У меня еще целый день, чтобы об этом подумать.
– Что касается мостов – этот парень, он свое дело знает, – сказал Агустин. – Помнишь, как тот, другой, все организовал с поездом?
– Да, – сказала Пилар. – С поездом это действительно он все спланировал.
– Ты будешь – для напора и решимости, – сказал Агустин. – А вот Пабло понадобится для отхода. Да, отступление – это по его части. Заставь его уже сейчас все обдумать.
– А ты – голова.
– Да, я – голова. Но sin picardia. Без хитрости. Для этого есть Пабло.
– При всех его страхах?
– При всех его страхах.
– А насчет мостов что ты думаешь?
– Их нужно взорвать. Это я знаю. Мы должны сделать две вещи: уйти отсюда и победить. А если мы хотим победить, мосты нужно взорвать.
– Что ж Пабло, если он такой хитроумный, этого не понимает?
– Из-за слабости. Он хочет, чтобы все оставалось как оно есть. Хочет, чтоб его носило по кругу в воронке его слабости. Но вода-то в реке прибывает. Вот когда его припрет окончательно, тут-то он и пустит в ход свою хитрость, чтобы выжить. Es muy vivo.
– Хорошо, что парень не убил его.
– Qué va. Вчера вечером цыган меня подбивал сделать это. Цыган – скотина.
– Ты тоже скотина, – сказала Пилар. – Но умная.
– Мы с тобой оба умные, – ответил Агустин. – Но настоящий талант – это Пабло!
– Только поладить с ним трудно. Ты не знаешь, насколько он развалился.
– Да. Но у него талант. Слушай, Пилар, чтобы воевать, нужен только ум. А вот чтобы победить, нужны талант и средства.
– Я это обдумаю, – сказала она. – А теперь пора идти, мы и так уже припозднились. – И, повысив голос, крикнула: – Inglés! Англичанин! Пора! Идем.
