Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 8
Бадди Джеллисон действительно ничуть не изменился: те же измазанные, но когда-то явно белые куртка и фартук, те же черные волосы, торчащие из-под бумажного колпака в пятнах то ли крови, то ли брусничного сока. Даже, по внешнему виду, те же крошки овсяного печенья в топорщащихся усах. Выглядел он и на пятьдесят пять, и на семьдесят, а этими пределами, как известно, большинство мужчин ограничивают средний возраст. И габариты его не изменились, и рост, шесть футов четыре дюйма, остался при нем, и вес – добрых триста фунтов. Как быстро выяснилось, четыре года нисколько не отразились ни на его манерах, ни на остроумии.
– Дать меню или и так все помнишь? – пробурчал он, словно последний раз я заходил в его кафе только вчера.
– Ты все еще готовишь «вилладжбургер делюкс»?
– А ворона все еще дрищет с сосновых верхушек? – Светлые глаза буравили меня взглядом. Никаких поблажек мне он делать не собирался. Что меня вполне устраивало.
– Скорее всего. Тогда мне один «вилладжбургер», Бог с ней, с вороной, и шоколадное фрапе. Рад вновь тебя видеть.
Я протянул руку. На его лице отразилось изумление, но руку он мне пожал. Его рука была чистой, в отличие от куртки, фартука и бумажного колпака, даже без грязи под ногтями.
– Я тоже. – И он кивнул болезненного вида женщине, шинкующей лук за грилем. – «Вилладжбургер», Одри. По высшему разряду.
Обычно я остаюсь у прилавка, но в тот день уселся в кабинке около автомата с газировкой и стал ждать, пока Бадди крикнет, что гамбургер готов: Одри ставила тарелки на прилавок, а не разносила по столикам. Мне было о чем подумать, и едва ли я мог бы найти лучшее место для размышлений, чем «Деревенское кафе» Бадди. Двое местных жителей ели сандвичи и пили газировку, но на них список посетителей исчерпывался. Хозяева летних коттеджей могли прийти в «Деревенское кафе» лишь под угрозой голодной смерти, да и то их пришлось бы загонять в дверь пинками. Зеленый линолеум на полу являл собой сложно-пересеченную местность, где холмы то и дело переходили в долины, тут же сменявшиеся новыми холмами. Как и униформа Бадди, пол не отличался чистотой (а дачники, если уж заглядывали в кафе, скорее всего не заметили бы чистых рук Бадди). В темное дерево столов и обшивки кабинок въелся жир, а штукатурку над кабинками украшали наклейки – Бадди полагал, что они придают кафе особый колорит:
Юмор – почти всегда замаскированная злость, подумал я, но в маленьких городах к маскировке относятся спустя рукава. Три вентилятора под потолком лениво разгоняли горячий воздух, а слева от автомата висели две полоски клейкой ленты, облепленные мухами. Некоторые еще дергались, пытаясь вырваться. Если человек мог смотреть на них и при этом еще есть, ему было грех жаловаться на пищеварение.
Я думал о сходстве имен, которое, безусловно, не могло не быть случайным. Я думал о молодой симпатичной девушке, которая стала мамой в шестнадцать или семнадцать лет и вдовой в девятнадцать или двадцать. Я думал о том, как случайно коснулся ее груди, и о том, как общество воспринимает сорокалетних мужчин, которые внезапно открывают для себя удивительный мир молодых женщин со всеми их прелестями. Но в основном мои мысли занимала более чем странная реакция моего организма на произнесенное Мэтти имя девочки: ощущение, что мои рот и горло внезапно залило холодной водой. Наводнение местного значения.
Бадди пришлось дважды звать меня за бургером. Когда я подошел к прилавку, он спросил:
– Ты вернулся, чтобы остаться или продать дом?
– А что? Неужели ты скучал без меня, Бадди?
– Нет, но по крайней мере ты из этого штата. Ты знаешь, что, «массачусетс» на языке индейского племени пискатауай означает говнюк?
– Ты все такой же юморист.
– Да. И собираюсь в писатели. Хочешь знать, для чего Бог дал чайкам крылья?
– Для чего, Бадди?
– Чтобы они могли измочалить ими французов.
Я взял с полки газету и соломинку для фрапе. С газетой под мышкой прошествовал к телефону, раскрыл справочник. При желании я мог бы унести его с собой: справочник не привязали к телефону. Действительно, ну кому могут понадобиться телефонные номера округа Касл?
В справочнике значились двадцать Дивоуров, что меня особо не удивило: в здешних местах эта фамилия достаточно распространенная, вроде Пелки, Боуи или Тутейкер. Я думаю, причина проста: некоторые семьи размножались быстрее и не жаловали путешествия.
Один из Дивоуров проживал на Уэсп-Хилл-роуд, но ни Мэтти, ни Матильда, ни Марта, ни просто М. Рядом с телефонным номером стояло имя Лэнс. Я взглянул на первую страницу справочника. Издан в 1997 году, когда муж Мэтти еще пребывал в мире живых. С этим все ясно… Но фамилия вызывала у меня определенные ассоциации. Дивоур, Дивоур, восславим знаменитых Дивоуров, кто же ты, нужный мне Дивоур? Но память не желала мне помочь.
Я ел гамбургер, пил фрапе и старался не смотреть на добычу клейкой ленты.
Ожидая, пока болезненного вида, молчаливая Одри отсчитает мне сдачу (на пятьдесят долларов я по-прежнему мог столоваться в «Деревенском кафе» целую неделю… если сосуды выдержат такое количество холестерина), я прочитал еще одну наклейку, украшавшую кассовый аппарат. Очередной шедевр Бадди Джеллисона:
Смеха этот изыск у меня не вызвал, зато помог найти ответ на одну из загадок, которые подбросил мне этот не так уж давно и начавшийся день: я вспомнил, откуда мне знакома фамилия Дивоур.
Я человек обеспеченный, по местным меркам даже богатый. Но на озере жил один человек, который по тем же меркам считался фантастическим богачом. Разумеется, если он до сих пор ел, дышал и попирал землю ногами.
– Одри, а Макс Дивоур еще жив?
Она чуть улыбнулась:
– Да. Но здесь мы видим его нечасто.
Я расхохотался. Вот смешно, так смешно, это тебе не глупые наклейки Бадди. Одри позволила себе хихикнуть. Кожа у нее всегда отливала желтизной, а теперь она просто явно нуждалась в пересадке печени. Бадди удостоил нас сурового взгляда библиотекаря. Он сидел у другого конца прилавка и изучал рекламный буклет гонок серии NASCAR, которые в эти выходные проводились в Оксфорд-Плейнс.
Обратно я поехал той же дорогой. Большой гамбургер – не лучшая еда для жаркого дня. Он нагоняет сон и затягивает мозги туманом. Мне более всего хотелось приехать домой (я уже считал «Сару-Хохотушку» домом, хотя не пробыл в коттедже и двадцати четырех часов), плюхнуться на кровать в северном крыле под вращающимся вентилятором и придавить пару часов.
Проезжая Уэсп-Хилл-роуд, я притормозил. Белье висело на веревках, перед трейлером валялись игрушки, а вот «скаут» отсутствовал. Видать, Мэтти и Кира надели купальники и отправились на общественный пляж. Они обе мне понравились, очень понравились. Короткая замужняя жизнь Мэтти каким-то боком связала ее с Максом Дивоуром… но, глядя на ржавый, пусть и большой трейлер, стоявший у проселка, вспоминая застиранные шорты и топик из «Кей-марта», я сомневался, что она стала близкой родственницей Макса.
Прежде чем в конце восьмидесятых удалиться на покой в Палм-Спрингс, Максуэлл Уильям Дивоур был ключевой фигурой в компьютерной революции. Делали эту революцию преимущественно молодые, но и Дивоур показал себя молодцом – легко просчитывал маневры своих и чужих на игровом поле и понимал правила. Начинал он в тот период, когда для хранения памяти использовалась магнитная лента, а не компьютерные чипы, и монстр, размером со склад, под названием УНИВАК считался примером для подражания. Макс свободно знал КОБОЛ, ФОРТРАН просто стал ему родным. А по мере развития компьютеров и информационных систем, когда его собственные способности уже не позволяли ему оставаться в лидерах, Макс нашел прекрасный способ удержаться на плаву: покупал тех, у кого был талант, но отсутствовали деньги.
Его компания «Вижнс» разрабатывала программы, которые позволяли практически мгновенно перекачивать данные с жесткого диска на дискеты. Она создала графические программы, которые стали стандартом для всей отрасли. «Вижнс» предложила пользователям «Пиксель-изл» – программу, которая позволяла владельцам портативных компьютеров рисовать на экране мышкой… вернее, рисовать пальцем, если в комплектацию компьютера входил, как называла его Джо, «клитерный курсор». Сам Дивоур ничего этого не изобретал, но он понимал, что все это можно изобрести, и ставил перед своими сотрудниками очень конкретные задачи. Ему принадлежали десятки патентов, в сотнях его фамилия значилась среди соавторов изобретения. И на текущий момент «стоил» он порядка шестисот миллионов долларов, в зависимости от курса акций компьютерных фирм на Нью-йоркской бирже.
В Тэ-Эр его не жаловали, полагая сварливым и неприятным в общении. Неудивительно – какой назаретянин думает, что из Назарета может быть что-то хорошее? Разумеется, говорили и о его эксцентричности. Вообще если слушать старожилов, которые помнят годы молодости богатых и удачливых (а все старожилы настаивают на том, что помнят), то получится, что они ели обои, трахали собак и появлялись в церкви исключительно в описанных кальсонах. Даже если в случае с Дивоуром сие соответствовало действительности, даже если он мог дать фору Скруджу Макдаку из диснеевских «Утиных историй», я сомневался, что он мог позволить двум своим близким родственникам жить в ржавом трейлере.
Я свернул на дорогу над озером, затормозил у съезда на проселок, ведущий к моему дому, посмотрел на указатель: кусок доски, прибитый к дереву с надписью
Здесь обходились без столбов, если под рукой оказывалось подходящее дерево. Взгляд, брошенный на указатель, вызвал воспоминание о последнем сне из «Мэндерлийского сериала». В этом сне кто-то пришлепнул на указатель наклейку радиостанции, из тех, что украшают на платных автодорогах будки кассиров.
Я вылез из машины, подошел к указателю, пригляделся к нему. Никаких наклеек. Подсолнухи были, выросли сквозь щели в досках крыльца, доказательство тому – фотографии, что лежали в моем чемодане, а вот наклейка радиостанции на указателе отсутствовала. И что это доказывало? Перестань, Нунэн, вернись в реальный мир.
Я зашагал к «шеви»: дверца открыта, в радиоприемнике надрываются «Пляжные мальчики», но передумал и вернулся к указателю. В моем сне наклейку прилепили над разрывом между словами, так что она захватывала две последние буквы от Сары и две первые от Хохотушки. Я коснулся в этом месте доски, и мне показалось, что поверхность липкая. Конечно, в такой жаркий день к пальцам могла липнуть и краска. А может, я только вообразил, что поверхность липкая.
Я съехал к дому, запарковал автомобиль, поставил его на ручник (на склонах у Темного Следа и у десятка других озер в западном Мэне автомобиль всегда ставят на ручник), дослушал «Не волнуйся, крошка», я всегда считал, что эта песня у «Пляжных мальчиков» – лучшая, и дело тут не в стихах, а в исполнительском мастерстве. «Если ты знаешь, как сильно я тебя люблю, – пел Брайан Уилсон, – с тобой не может случиться ничего плохого». Да, старички, если бы мир жил по этому закону.
Я сидел, слушал и смотрел на металлический шкаф справа от крыльца. Мы держали там мусор, чтобы местные еноты не рылись в нем и не растаскивали по двору. Потому что контейнеры с крышками не спасали. Если енотам очень уж хотелось есть, им удавалось открывать их своими умелыми лапками.
Ты же не собираешься сделать то, о чем думаешь, сказал я себе. Я про… или собираешься?
Похоже, собирался. И когда «Пляжных мальчиков» сменила «Сырая земля», я вылез из машины, открыл шкаф и вытащил два пластиковых мусорных контейнера. Билл Дин подрядил одного из местных, Стэна Проулкса, тот приезжал (четырьмя годами раньше) дважды в неделю и увозил мусор, но я сомневался, что Стэн побывал здесь в выходные (все-таки праздник) и забрал последние накопления. Так и вышло. В каждом контейнере лежали по два мешка с мусором. Я достал их (по-прежнему называя себя дураком) и развязал желтые тесемки.
Честно говоря, я не ожидал, что желание найти наклейку заставит меня вывернуть содержимое мешков на крыльцо, но заставило. В доме уже четыре года никто не жил – помните? – а ведь именно жильцы являются основным источником мусора. Тут тебе и кофейная гуща, и использованные салфетки. В этих же мешках находился лишь мусор, собранный при уборке Брендой Мизерв и ее командой.
Девять одноразовых пакетиков из пылесоса, вобравших в себя сорок восемь месяцев пыли и дохлых мух. Ворохи бумажных полотенец, пахнущих полиролем и чистящей жидкостью. Рваный поролоновый коврик и шелковый пиджак, которым отменно закусила моль. Потеря пиджака не вызвала у меня печали. Его покупка в молодости была явной ошибкой. Он казался пришельцем из эры «Битлз». Прощай, крошка, прощай.
Еще я обнаружил коробку с осколками стекла… еще одну с какими-то втулками и тройниками (наверное, для новых труб они не подходили)… грязный и рваный кусок ковра… вытертые до дыр посудные полотенца… и рукавицы, которыми я пользовался, когда сам жарил бургеры или курицу…
Перекрученную наклейку я нашел на дне второго мешка. Я знал, что найду ее, знал с того самого момента, как прикоснулся к чуть липкой поверхности указателя, но мне хотелось убедиться в ее существовании. Наверное, точно так же Фома Неверующий все хотел проверить собственноручно.
Я отделил находку от остального мусора, рукой расправил ее на нагретой солнцем доске. Края пообтрепались. Я догадался, что Билл воспользовался перочинным ножом, чтобы отскрести ее от указателя. Он не хотел, чтобы мистер Нунэн, вернувшись после четырехлетнего отсутствия, первым делом обнаружил, что какой-то безответственный тип прилепил наклейку радиостанции к указателю на съезде к его дому. Нехорошо это, думал он, не-хо-ро-шо. Вот наклейка и отправилась в мешок для мусора, откуда я ее и извлек – еще одно наглядное свидетельство моего кошмара. Я прошелся по наклейке пальцами.
Я убеждал себя, что бояться нечего. Наклейка ничего не значит, как ничего не значило и все остальное. Потом я достал из шкафа метлу и отправил весь мусор обратно в мешки. Не избежала общей участи и наклейка.
Я вошел в дом с намерением смыть под душем грязь и пыль, но увидел плавки, лежащие в одном из раскрытых чемоданов, на самом виду, и решил выкупаться. Плавки у меня были веселенькие, с разноцветными китами, резвящимися на синем фоне. Я их купил в Ки-Ларго. И подумал, что они понравились бы моей новой подружке в бейсболке «Красных носков». Взглянув на часы, я понял, что «вилладжбургер» я доел сорок пять минут тому назад. Столько времени ушло у меня на дорогу домой и поиск «сокровищ» в мусорных мешках.
Я надел плавки, сунул ноги в шлепанцы и по ступеням, сложенным из железнодорожных шпал, направился к воде. Жужжали редкие комары. Озеро блестело передо мной, манило к себе, застыв под низкими облаками. Вдоль воды на север и на юг уходила тропа. Тянулась она вдоль всего восточного берега, считалась «общественной собственностью», а местные жители называли ее Улицей. Если б я, сойдя с лестницы, повернул налево, то мог бы дошагать по Улице до пристани Темный След, мимо ресторана «Уэррингтона» и забегаловки Бадди Джеллисона… не говоря уже о десятке летних коттеджей, приткнувшихся на склонах среди сосен и елей. Направо Улица уходила к Сияющей бухте, но дорога туда занимала целый день, потому что та часть Улицы сильно заросла.
Я постоял на тропе, а потом с разбегу бросился в воду. И когда уже оторвался от земли и летел по воздуху, вспомнил, что в последний раз совершал подобный прыжок вместе с женой, держа ее за руку.
Приводнение едва не обернулось катастрофой. Холодная вода разом напомнила, что мне сорок, а не четырнадцать, и на мгновение мое сердце перестало биться. И когда воды озера Темный След сомкнулись над моей головой, я уже не сомневался, что живым на поверхность мне не выбраться. И найдут меня дрейфующим лицом вниз на маленьком пятачке между плотом и отрезком Улицы, проходящим по моей земле, жертву холодной воды и жирного «вилладжбургера». А на могильном камне высекут надпись:
А потом мои ноги коснулись каменистого, в склизлых водорослях дна, сердце забилось вновь, и я рванул к поверхности, словно баскетболист, атакующий кольцо. Вынырнув, я жадно схватил ртом воздух. И тут же нахлебался воды, которую немедленно проглотил. Куда больше меня заботило сердце. Я похлопывал рукой по груди, как бы говоря ему: давай, милое, не шали, работай как должно.
Я стоял по пояс в воде, и тут до меня дошло, что вкусовые ощущения у меня те же, что и на Шестьдесят восьмом шоссе. Получалось, что, когда Мэтти назвала мне имя дочери, мой рот наполнился озерной водой.
Я провел психологическую параллель, и все. От схожести имен к моей умершей жене, от нее – к озерной воде. Которую…
– Которую мне уже приходилось пару раз попробовать, – произнес я вслух. И чтобы подчеркнуть значение собственных слов, сложил ладони лодочкой, зачерпнул воды, едва ли не самой чистой во всем штате, в чем нас неоднократно убеждали анализы, сделанные Ассоциацией западных озер, и выпил. Мне не открылась истина, перед глазами не засверкали искры. То была обычная вода озера Темный След. Сначала она обреталась у меня во рту, потом спустилась в желудок.
Я доплыл до плота, по лесенке взобрался на него, попрыгал на прогретых досках, внезапно очень обрадовавшись тому, что вернулся домой. И решил, что завтра начну новую жизнь… во всяком случае, постараюсь начать. А пока удовольствовался тем, что прилег, положив голову на сгиб руки, и чуть не задремал, уверенный в том, что сегодня новых приключений не ожидается.
Как выяснилось, мои надежды не оправдались.
В наше первое лето, проведенное на озере, мы обнаружили, что можем любоваться фейерверком в Касл-Рок прямо с террасы. Я вспомнил об этом, когда уже начало темнеть, и подумал, что проведу праздник в гостиной, перед экраном телевизора. Не хотелось мне выходить на террасу, где Четвертого июля, из года в год, мы сидели вдвоем, пили пиво, смеялись и смотрели, как небо переливается всеми цветами радуги. Мне и так одиноко, пусть и одиночество это не такое, как в Дерри. А потом я напомнил себе о причине приезда в «Сару-Хохотушку» – вызвать из глубины подсознания все до последнего воспоминания о Джоанне и с любовью их упокоить. И уж конечно, перспектива вновь обрести способность писать в тот вечер представлялась, мягко говоря, туманной.
Пива не было, я забыл купить упаковку из шести банок в супермаркете или в «Деревенском кафе», но в холодильнике стояла газировка, спасибо Бренде Мизерв. Я достал банку пепси и уселся на террасе, надеясь, что фейерверк не причинит мне сильной душевной боли. Надеясь, что удастся обойтись без слез. Я не обманывал себя, зная, что выплакал еще не все слезы. И понимал, что через это придется пройти.
Телефон зазвонил, едва погасли ракеты первого залпа, окрасившего небо в ярко-синие тона. Я аж подпрыгнул от неожиданности. Решил, что звонит Билл Дин, чтобы удостовериться, что я на месте и у меня все в порядке.
За год до смерти Джо мы приобрели беспроводной телефон, чтобы, разговаривая, бродить по первому этажу. Нам это нравилось. Я прошел в гостиную, взял трубку, сказал: «Привет, это Майк» и вернулся к креслу-шезлонгу на террасе. В этот момент на другой стороне озера, под самыми облаками, заполыхали зеленые и желтые звезды. А вскоре долетел и грохот разрывов.
И только потом в трубке послышался скрипучий мужской голос, старческий, но не Билла Дина:
– Нунэн? Мистер Нунэн?
– Да? – Облака обдало золотом. Мне сразу вспомнились церемонии награждения, которые я видел по телевизору, все эти прекрасные женщины в роскошных вечерних платьях.
– Дивоур.
– Да? – осторожно повторил я.
– Макс Дивоур.
«Здесь мы видим его нечасто», – сказала Одри. Я принял ее слова за юмор, а выходит, она говорила серьезно. Чудеса продолжались.
Ладно, что теперь? Я не знал, о чем говорить дальше. Подумал, а не спросить ли, где он раздобыл мой номер, который не значился в справочнике, решил, что это бессмысленно. Когда твое состояние превышает полмиллиарда долларов, если я действительно разговаривал с Максом, раздобыть любой телефонный номер – пустяк.
Поэтому ограничился третьим «да», на этот раз без вопросительной интонации.
Последовала пауза. Если бы молчание нарушил я и начал задавать вопросы, он направил бы разговор в нужное ему русло… если наше телефонное общение на тот момент можно было считать разговором. И я воспользовался опытом Гарольда Обловски. Вот уж кто умел держать паузу. Я сидел тихо, прижимая к уху трубку, и наблюдал за фейерверком. Красное сменялось золотым, золотое – зеленым… невидимые женщины ходили в облаках в переливающихся вечерних платьях.
– Как я понимаю, сегодня вы познакомились с моей невесткой, – не выдержал он. В голосе слышалось раздражение.
– Возможно. – Я старался не выказать изумления. – Позвольте узнать причину вашего звонка, мистер Дивоур?
– Как я понимаю, едва не произошел несчастный случай.
По небу плясали белые огни, словно взорвался космический корабль. Вновь над озером загрохотало.
Я раскрыл секрет путешествий по времени, подумал я. Это звуковой феномен.
Моя рука слишком сильно сжимала трубку, поэтому я заставил пальцы чуть разжаться. Максуэлл Дивоур. Полмиллиарда долларов. И живет он вовсе не в Палм-Спрингсе, как я предполагал, а здесь, в Тэ-Эр, если можно полагаться на характерный треск помех в трубке.
– Я тревожусь из-за моей внучки. – Голос стал еще более скрипучим. В нем чувствовалась злость: этот человек не привык скрывать свои эмоции. – Как я понимаю, моя невестка в очередной раз пренебрегла своими материнскими обязанностями. У нас это обычное дело.
В небе расцвело полдюжины цветов, совсем как в диснеевских мультфильмах. Я без труда представил себе толпу, собравшуюся на Касл-Вью. Все сидят, скрестив ноги, на одеялах, едят мороженое, пьют пиво и одновременно охают и ахают от восторга. Это общее оханье и аханье, по моему разумению, и есть гласное свидетельство успеха того или иного зрелища.
Ты боишься этого типа, да? спросила Джо. И правильно, у тебя есть основания бояться его. Человек, который считает себя в праве выказать злость, если он ее испытывает… такой человек опасен. И тут же я услышал голос Мэтти: Мистер Нунэн, я не такая уж плохая мать. Такого никогда не случалось.
Разумеется, в подобной ситуации и самая плохая мать произнесла бы именно эти слова… но я ей поверил.
И черт побери, номера моего телефона в справочнике нет! Я сижу на террасе, пью пепси, любуюсь фейерверком, никого не трогаю, так какого черта этот…
– Мистер Дивоур, я понятия не имею, о чем вы говорите…
– Только вот этого не надо, при всем моем уважении к вам, мистер Нунэн, не надо дурить мне голову. Вас видели, когда вы с ними разговаривали. – Так, наверное, Джо Маккарти наваливался на бедолаг, которых вызывали в его комитет по подозрению в связях с коммунистами.
Будь осторожен, Майк, предупредила Джо.
Остерегайся серебряного молотка Максуэлла.
– Утром я виделся и разговаривал с женщиной и маленькой девочкой, – признал я. – Наверное, вы говорите именно о них.
– Нет, вы видели, как маленькая девочка шла по дороге одна, – возразил он. – А потом увидели женщину, которая мчалась за ней. Мою невестку, в той старой колымаге, на которой она ездит. Ребенок мог угодить под машину. Почему вы защищаете эту молодую женщину, мистер Нунэн? Она вам что-нибудь пообещала? Позвольте вас заверить, ребенку от этого пользы не будет.
Она пообещала пригласить меня в трейлер, а потом показать мне мир, едва не ответил я. А еще обещала все время держать рот открытым, если я никому не скажу ни слова… вы это хотите услышать?
Да, ввернула Джо. Скорее всего именно это он и хочет услышать. В это он готов поверить. Не провоцируй его своим сарказмом, Майк… потом ты можешь об этом пожалеть.
Действительно, а почему я защищал Мэтти Дивоур? Я не знал. Откровенно говоря, тогда я и представить себе не мог, к чему все это приведет. Я только знал, что выглядит она очень усталой, а ребенок – ухоженный, развитой (даже слишком), без единого синячка, не боится матери, наоборот, тянется к ней.
– Автомобиль помню. Старый джип.
– Так-то лучше. – В голосе слышалась удовлетворенность. И жадное любопытство. – Что…
– Наверное, они вместе приехали на джипе. – Я с удовольствием отметил, что способность сочинять осталась при мне. Я чувствовал себя ветераном-питчером, который уже не выступает перед переполненными трибунами, но у себя во дворе может сделать отменный бросок. – Вроде бы девочка держала в руках маргаритки. – Все, с одной стороны, ясно и понятно, а с другой – присутствует определенная доля сомнения, словно я даю показания в суде, а не сижу на собственной террасе. Гарольд мог бы мной гордится. Ну уж нет. Гарольд пришел бы в ужас, если б услышал наш разговор. – У меня сложилось впечатление, что они собирали цветы на лугу. Но, к сожалению, воспоминания об этой встрече у меня смутные. Я писатель, мистер Дивоур, и часто погружаюсь во внутренний мир…
– Вы лжете! – Злость прорвалась наружу. Как я и подозревал, социальным приличиям этот господин значения не придавал.
– Мистер Дивоур? Полагаю, тот самый компьютерный Дивоур?
– Правильно полагаете.
Чем сильнее сердилась Джо, тем холоднее становился ее голос. Я решил воспользоваться ее фирменным оружием. И получилось.
– Мистер Дивоур, я не привык к тому, чтобы по вечерам мне звонили незнакомые люди, и я не собираюсь продолжать разговор с человеком, который назвал меня лжецом. Спокойной ночи, сэр.
– Если все было нормально, почему вы остановились?
– Я достаточно долго отсутствовал в Тэ-Эр и остановился, чтобы спросить, открыто ли «Деревенское кафе». Между прочим, я не знаю, где вы раздобыли мой телефонный номер, но могу сказать, куда вы можете его засунуть. Спокойной ночи.
Большим пальцем я нажал на кнопку отбоя, а потом уставился на телефонную трубку, словно видел ее впервые. Рука, державшая ее, дрожала. Сердце учащенно билось. Я чувствовал его удары не только в груди, но и на шее и в запястьях. Я гадал, посмел бы я порекомендовать Дивоуру засунуть мой телефон себе в задницу, если бы на моем счету не лежало несколько миллионов.
Битва титанов, дорогой, послышался бесстрастный голос Джо. И все из-за молоденькой девушки из трейлера. У которой и груди-то приличной нет.
Я громко рассмеялся. Битва титанов? Едва ли. Еще кто-то из баронов-разбойников, промышлявших в начале столетия, сказал: «В эти дни человек с миллионом долларов думает, что он богат». Дивоур наверняка именно так и относился ко мне. И по большому счету, правда была на его стороне. Теперь небо на западе окрасилось невероятным многоцветьем: то был финальный аккорд фейерверка.
– И что все это значило? – спросил я.
Ответа не получил. Только где-то закричала гагара, протестуя против непривычного грохота.
Я поднялся, прошел в дом, положил трубку на подставку и подумал, что жду повторного звонка Дивоура со стандартным набором угроз, несчетное число раз звучавших с экрана телевизора: «Если ты попадешься у меня на пути, а я настоятельно рекомендую тебе, дружище, не попадайся, пенять ты сможешь только на себя».
Телефон не зазвонил. Я вылил остатки пепси в горло, как вы понимаете, достаточно пересохшее, и решил, что пора спать. По крайней мере мое пребывание на террасе обошлось без слез и рыданий: Дивоур не позволил мне нырнуть в прошлое. Мне даже захотелось поблагодарить его.
Я прошел в северную спальню, разделся и лег. Думал я о маленькой девочке Кире и ее матери, которая скорее тянула на старшую сестру. Дивоур Мэтти терпеть не мог, двух мнений тут быть не могло, хотя я не понимал, чем она могла насолить ему. А если уж она перешла ему дорогу, то что могла противопоставить, если в финансовом плане он и меня не держал за человека? С этой не слишком приятной мыслью я и заснул.
Через три часа я поднялся, чтобы освободиться от содержимого банки пепси, которую столь легкомысленно опорожнил, перед тем как лечь спать. И когда я стоял над унитазом, приоткрыв один глаз, чтобы не промахнуться, услышал плач. Ребенок плакал где-то в темноте, потерявшийся, испуганный… а может, притворялся потерявшимся и испуганным.
– Не надо. – Я голым стоял перед унитазом, и кожа на спине покрылась мурашками. – Пожалуйста, обойдемся без этого, я боюсь.
Плач затих, медленно удалился, как и в прошлый раз, словно ребенка унесли в тоннель. Я добрался до кровати, лег на бок, закрыл глаза.
– Это был сон, – прошептал я. – Еще один мэндерлийский сон.
Я знал, что это не так, но знал и другое: сейчас я снова засну, а это куда как важнее. И засыпая, успел подумать: Она живая. «Сара» живая.
При этом осознав кое-что еще: «Сара-Хохотушка» принадлежала мне. Я вернул себе право владения. Пойдет мне это на благо или погубит, но мой дом здесь.
