Глава VI
Ну, будь же краток! Я вижу, к чему ты клонишь: ведь я уже почти мужчина.
Мне уже не хотелось больше прогуливаться, и, воспользовавшись удобным моментом, я потерял Язона в толпе и поспешил вернуться в город.
По дороге я встретил экипажи, украшенные знакомыми гербами: корабль в щите Ливингсонов, копье – в гербе де Лансеев и горящий замок – Моррисов. Весь город был на ногах, и так как по случаю войны в колонии квартировало несколько полков, то мне попадались навстречу десятки молодых офицеров, которым я от души завидовал; они шли все больше по двое, под руку. Почти все получили образование в Англии, многие окончили там университеты и видели избранное английское общество; они держали себя свободно, и я от души желал успеха их оружию и процветания английской короне. Следовательно, все мои симпатии должны были быть на стороне королевских войск, между тем их надменный вид, самодовольный и высокомерный, раздражал; чувствовалось как бы отношение патрона к подчиненному в обращении этих английских офицеров к нам, представителям местного избранного общества.
Несколько усталый и взволнованный, я поспешил вернуться домой, к тетке, где меня ждал холодный обед, так как в продолжение трех дней приходилось обходиться совершенно без прислуги, если в числе друзей семьи не имелось английских офицеров, которые присылали на это время своих английских слуг на помощь.
Едва я успел войти, как миссис Легг, моя тетушка, накинулась на меня с вопросом:
– Корни, милый, что ты такого сделал, чтобы заслужить такую честь? Герман Мордаунт сидит в гостиной и ждет тебя! Он хотел непременно видеть тебя и все время говорит только о тебе!
– Я вам все это объясню после, тетя, а пока разрешите мне пойти к нему! – сказал я.
– Иди, иди! – сказала тетка, и я поспешил в гостиную.
Дяди не было дома, и Герман Мордаунт сидел один, рассматривая только что полученные журналы. Зная, что Пинкстер вносит сумбур и хлопоты во все дома, он настоял, чтобы тетка не занималась им, а вернулась к своим домашним делам; завидев меня, он поднялся со стула, сделав несколько шагов мне навстречу, и, крепко пожав мне руку, сказал:
– Весьма рад, молодой человек, что обязан вам, а не кому другому, спасением моей дочери! Сын такого почтенного и уважаемого человека, как Ивенс Литтлпейдж, не может быть иным, как отважным и благородным человеком, который не задумается защитить девушку даже и от льва!
– Право, вы несколько преувеличиваете мою заслугу, сэр, и я сомневаюсь, чтобы даже лев решился причинить вред мисс Мордаунт, если бы он этого и хотел!
После этих слов Герман Мордаунт еще раз заверил меня в своей дружбе и расположении и пригласил меня к себе обедать в среду, то есть в первый день, когда можно было рассчитывать, что прислуга приступит к выполнению своих обязанностей по окончании Пинкстера.
Меня звали к трем часам, так как в Нью-Йорке было принято обедать позже, а в Англии считалось хорошим тоном обедать еще позже. Пробыв около пяти минут, Герман Мордаунт уехал, дружески пожав мне руку и повторив еще раз приглашение.
После его ухода я рассказал тетке и дяде о всем происшедшем и узнал от дяди, что Герман Мордаунт мог бы играть очень крупную роль, если бы захотел принять участие в политике, так как имеет крупное состояние и большие связи не только здесь, но и в Англии.
– Тебе, Корни, следовало бы сегодня же вечером поехать к ним, – сказала тетя, – и осведомиться о том, как себя чувствует Аннеке; этого требует вежливость!
Мне это требование вежливости было как нельзя более по душе; к счастью, явился Дирк, предложивший мне отправиться вместе с ним к Мордаунтам на Кроун-стрит, где они занимали роскошный особняк.
Дирк был там как у себя дома; его, очевидно, очень любили в семье, но я предпочел бы, чтобы Дирк любил кого-нибудь другого, а не свою кузину, которую он, по-видимому, любил больше всего на свете. В прекрасной, богато обставленной гостиной я застал мисс Аннеке в обществе пяти или шести барышень, ее сверстниц и подруг, и нескольких молодых людей, среди которых красовались четыре красных мундира.
Признаюсь, я смутился, очутившись в этом блестящем обществе, и в первую минуту не знал, что делать. Аннеке сделала несколько шагов ко мне навстречу и, покраснев, еще раз поблагодарила меня за оказанную ей услугу, затем представила меня всему маленькому обществу и попросила садиться. Барышни сейчас же принялись хором щебетать, а мужчины, особенно офицеры, стали внимательно приглядываться ко мне, насколько это позволяло приличие.
– Надеюсь, ваше маленькое приключение не помешало вам наслаждаться веселым зрелищем праздника? – спросил один из офицеров Аннеке, когда шум, вызванный моим появлением, улегся.
– Мое маленькое приключение, мистер Бельстрод, уж не столь маленькое, как вы думаете! Или вы полагаете, что для барышни так приятно очутиться в когтях льва?
– Простите, я должен был сказать «этот серьезный случай», раз вы считаете его таковым, хотя он, по-видимому, не имел настолько серьезных последствий, чтобы помешать вам повеселиться на празднике!
– Праздник этот повторяется ежегодно, и я уже много раз видела его и не особенно дорожу этим зрелищем!
– Мне говорили, – заметил другой офицер, которого называли Биллингом, – что вас сопровождал целый отряд так называемой легкой пехоты!
Барышни хором запротестовали против столь бесцеремонного зачисления их в ряды армии, на что мистер Бельстрод возразил, что он твердо надеется видеть их в самом непродолжительном времени не только в рядах армии, но даже и в рядах его полка. Тогда посыпался целый град протестов против насильственной службы, и все это сопровождалось смешками, в которых, однако, Аннеке и ее ближайшая подруга Мэри Уаллас, к великому моему удовольствию, не принимали участия.
Впоследствии я узнал, что младший из трех офицеров был прапорщик Харрис, младший сын члена парламента, в сущности еще мальчик. Старший за ним был капитан Биллинг, как говорят незаконный сын одного из великих мира сего; что же касается Бельстрода, то это был старший сын баронета, человек очень богатый, который, благодаря деньгам, к двадцати четырем годам был уже майором. Он был красив собой и элегантен, и я с первого же взгляда понял, что он был явным поклонником мисс Аннеке. Остальные же двое были слишком влюблены в самих себя, чтобы питать сильное чувство к кому бы то ни было другому. Дирк был слишком робок и недоверчив и поэтому почти весь вечер проговорил с отцом Аннеке о сельском хозяйстве.
Что же касается меня, то, немного освоившись, я почувствовал в себе достаточно апломба, чтобы не ощущать ни малейшей неловкости в обществе офицеров, несмотря на всю мою неопытность и непривычку к такого рода собраниям. Мистер Бельстрод умел быть мил и любезен, когда он того хотел, и это блестяще доказал по отношению ко мне. Он подошел ко мне в то время, когда я стоял несколько в стороне, любуясь картиной одного из старых мастеров, и заговорил:
– Вы, право, счастливчик, мистер Литтлпейдж, что вам привелось оказать такую услугу мисс Мордаунт! Мы все завидуем вам в этом; этот случай наделает много шума у нас в полку, потому что мисс Аннеке покорила у нас все сердца, и спаситель, конечно, вправе рассчитывать на нашу признательность!
Я пробормотал что-то несвязное в ответ на эту речь, и мистер Бельстрод продолжал:
– Меня удивляет, мистер Литтлпейдж, что такой лихой молодец, как вы, не вступает в наши ряды, когда представляется возможность отличиться на поле брани! Я слышал, что и отец, и дед ваш служили в нашей армии, и что вы человек состоятельный! Вы найдете среди нас много очень порядочных людей и, вероятно, будете чувствовать себя хорошо! Ожидается много реформ, предстоит усиление отрядов, и вам легко будет занять приличное положение в рядах армии. Если бы вы пожелали, я рад был бы служить вам в этом отношении!
Все это было сказано тоном видимой искренности и чистосердечия, быть может, отчасти потому, что Аннеке могла нас слышать, и я даже заметил, что она посмотрела в нашу сторону в тот момент, когда я собирался ответить майору.
– Весьма благодарен вам, мистер Бельстрод, – ответил я, – и весьма ценю вашу любезность, но мой дед еще жив, и я не могу выйти из его повиновения, а мне известно его желание, чтобы я оставался в Сатанстое.
– В Сатанс… что? – спросил Бельстрод с не совсем приличным любопытством.
– Сатанстое, – повторил я, – меня нимало не удивляет, что это название вызывает у вас улыбку; оно, действительно, несколько странно, но так назвал мой дед наше поместье!
– Имя это мне даже очень нравится, могу вас заверить, и я убежден, что совершенно влюбился бы в вашего деда, этого типичного англосакса. Но неужели же он желает, чтобы вы вечно оставались в Сатанс…
– В Сатанстое… нет, но по крайней мере до моего совершеннолетия, которого я достигну лишь через несколько месяцев!
– Во всяком случае, если бы у вас было желание вступить в ряды армии, мой милый Литтлпейдж, не забудьте меня. Вспомните, что у вас есть друг, пользующийся некоторым влиянием, которое он счастлив будет пустить в ход ради вас.
– Очень признателен вам, мистер Бельстрод, за ваше милое предложение, но признаюсь, что желал бы быть обязанным своим повышением исключительно только своим заслугам.
– Полноте, милый мой, что вы говорите. Вспомните Ювенала: «Probitas laudatur et alget». Вы еще так недавно выпорхнули из колледжа, что не могли забыть этих слов.
– Я не читал Ювенала, мистер Бельстрод, и если такова преподаваемая им мораль, то и впредь не хочу его читать! – сказал я.
Бельстрод собирался что-то ответить, но ему помешала мисс Варрен, по-видимому направившая на него свои батареи.
– Правда ли, мистер Бельстрод, что господа офицеры сняли новый театр и намерены дать в нем несколько представлений?
– Кто вам сказал об этом? Хоррей? Его следует посадить под арест за это.
– Не он один виноват в этом, – заступилась Аннеке, – а весь полк. Вот уже две недели, как это всем известно; я даже слышала, что пойдут Катон и Скреб.
– Совершенно верно, и мы имеем намерение просить вас прийти послушать, как мы будем уродовать эти пьесы, в том числе и ваш покорный слуга, мисс Мордаунт! – сказал Бельстрод.
– Скреба я не знаю, но пьесу Аддисона знаю: она превосходна. А когда должны начаться представления? – осведомилась Аннеке.
– Как только святой Пинкстер закончит свои!
Едва произнес майор слова «святой Пинкстер», как поднялся общий смех и целый град вопросов и восклицаний. Аннеке, воспользовавшись этим моментом, обратилась ко мне с вопросом:
– Вы действительно намерены поступить на службу, мистер Литтлпейдж?
– В военное время трудно поручиться за что-нибудь! Во всяком случае, я вступлю в ряды войск не иначе, как защитником отечества!
Минутку спустя мисс Аннеке снова спросила меня:
– Вы знаете латынь, мистер Литтлпейдж? Ведь вы были в университете!
– Знаю настолько, насколько ее можно знать в наших колледжах, мисс Мордаунт! – был мой ответ.
– Скажите мне, что означала цитата мистера Бельстрода? – спросила она.
– Что честность прославляют, но что она умирает с голода!
Выражение неудовольствия мелькнуло на лице моей собеседницы, но она не сказала ни слова.
– Вы будете играть роль Катона, мистер Бельстрод? – воскликнула одна из барышень. – Это прелестно. А какой на вас будет костюм? Современный или исторический, того времени?
– Да просто мой халат, до некоторой степени приспособленный к случаю, если только святой Пинкстер не внушит мне более счастливой мысли! – ответил майор.
– А вы в самом деле полагаете, что Пинкстер был святой? – спросила Аннеке совершенно серьезно.
Бельстрод прикусил губу: ему не приходило в голову узнать, по какому случаю происходят эти празднества, и поэтому он смутился.
– Если я ошибаюсь, то надеюсь, что вы, мисс Мордаунт, выведете меня из заблуждения?
– Охотно! Пинкстер, в сущности, не что иное, как Троицын день, следовательно, вам волей-неволей придется вычеркнуть одного святого из вашего календаря, мистер Бельстрод.
Майор наклонил голову в знак покорности и в свое оправдание сказал:
– Ведь, по справедливости, это вина наших предков, мисс Мордаунт, что они не признают и не знают праздника Пятидесятницы, что и явилось причиной моего невежества.
– Но некоторые из моих предков признавали этот праздник и чтили его! – сказала Аннеке.
– Да, со стороны Голландии, но, говоря о наших предках, я подразумеваю тех, которые, к счастью моему, у нас с вами общие.
– Разве мистер Бельстрод состоит с вами в родстве? – спросил я с некоторой поспешностью.
– Дед мистера Бельстрода и моя прабабушка были родные брат и сестра, – сказала Аннеке, – так что мы, в некотором роде, кузены, с голландской точки зрения, в Англии же такого рода родство, насколько мне известно, ни во что не ставится!
– Напротив, – возразил майор, – когда я отправлялся в колонии, мой отец настоятельно наказывал разыскать вашего батюшку и сблизиться с вашей семьей, он весьма дорожил своим родством с мистером Мордаунтом.
Итак, из всех я один не мог предъявить никаких прав родства с прелестной мисс Аннеке; сколько я ни перебирал в памяти всех моих голландских родственников, среди них не нашлось ни одного, породнившегося каким-нибудь манером с ее семьей.