На суше и на море. Сатанстое (сборник)

Глава XXV

Ты дрожишь, и бледность твоего лица говорит мне больше всяких слов.

Шекспир

Любопытство побудило меня последовать за Сускезусом; спустившись с холма в так называемую долину, он стал изучать следы на мягкой траве и опавшей листве, закрывшей землю густым слоем. Обойдя наполовину вокруг дома, держась в трехстах шагах от него, он вдруг остановился, прилег на землю, затем встал и воткнул сломанную ветвь в том месте, где стоял.

– Что ты здесь видишь, Сускезус? – спросил я. – Разве здесь есть какой-нибудь след?

– Хороший след, свежий след, пахнет гуроном!

Это открытие заставило меня вздрогнуть.

– Я ничего не вижу! – сказал я.

– Вот, – сказал он, показывая пальцем на легкую вмятину на слое опавшей листвы – это пятка, а вот большой палец.

– Пусть так! Но почему же ты думаешь, что это след гурона?

– А вот! Один, другой, третий такой же след, все на одинаковом расстоянии друг от друга: одна нога, другая, опять и опять…

– Да, я готов согласиться, что это человеческий след, но и наши носят мокасины, как и краснокожие!

– А большой палец, обращенный внутрь? Это не след бледнолицего!

– Это верно, но индеец не непременно гурон! Откуда мог взяться этот гурон тотчас после битвы, когда все они были там под Тикондерогой, когда между ними и Мусриджем лежало озеро? Он никак не мог успеть обойти его.

– Вы не знаете краснокожих! – ответил Сускезус. – Это след гурона.

– Но не могли же гуроны меньше чем за двадцать четыре часа пройти расстояние в семьдесят миль!

– А мы прошли?

– Да, но мы большую часть пути сделали в лодке, а гуронам нужно было пройти все это пешком.

– Зачем? Гурон гребет не хуже онондаго, лодок много! Озеро велико. Почему они не могли ехать водой?

– Но ведь озеро было покрыто английскими судами!

– Английскими судами, на которых везли раненых или беглецов! Разве гурон их побоится? А судов что ему бояться? Суда ни глаз, ни ушей не имеют, суда не убивают!

– Нет, но те, что были на них, могли видеть, слышать, и убить, и окликнуть чужую, незнакомую лодку?

– А моя лодка тоже была чужая, незнакомая и прошла!

Несомненно, и лодка с несколькими гуронами могла пройти несравненно быстрее, чем наша, на которой была всего одна пара весел; возможно, что, высадившись у форта Вилльям-Генри, индейцы могли прийти сюда раньше нас. Но как могли они сюда найти дорогу? Как могли они отыскать нашу хижину?

Эти вопросы я повторил онондаго.

– Вы не знаете индейцев, – сказал он опять. – Видели вы коня, павшего в лесу? Когда он пал, воронов не было, а потом их слетелась целая туча. Так и индейцы. Теперь везут раненых. Индеец сторожит в лесу, ему нужны скальпы, он их любит. Теперь весь лес полон гуронов до самого Олбани. У англичанина сердце упало низко – у индейца оно теперь прыгает высоко. Скальпы – это так заманчиво; они только об этом и думают!

Тем временем Гурт и Дирк принялись за ужин; я, войдя в хижину, сел с ними, но после нашего разговора у меня пропал аппетит.

За ужином я сообщил товарищам об открытии онондаго.

– Если здесь недавно были гуроны, то эти хитрые дьяволы не тронули здесь ни одной былинки, но нет ничего невозможного, что они теперь бродят здесь повсюду, рассчитывая добыть скальпы в маленьких отрядах, конвоирующих раненых офицеров!

– Если так, то Бельстрод рискует попасть им в руки!

– Я надеюсь, что его уже успели доставить в Равенснест, где он будет в полной безопасности! Во всяком случае, такой опытный краснокожий, как наш онондаго, едва ли ошибается.

– Теперь уж слишком поздно идти куда-нибудь, – сказал Дирк, – придется заночевать здесь. Да и нам лично не грозит никакая опасность, иначе бы нас об этом предупредила Доротея. Как видишь, Корни, мы выбрались из этой свалки без единой царапины.

В сущности, Дирк был прав. Было уже почти совсем темно, и мы, посоветовавшись с онондаго, решили переночевать в хижине. Обыкновенно индейцы и негры ночевали под навесами, пристроенными снаружи к дому, сегодня же все забрались в хижину и крепко забаррикадировали дверь.

Не прошло получаса, как все мы спали крепким сном.

Мы легли в девять часов вечера, а в два часа ночи Сускезус осторожно разбудил меня. Несмотря на то что в хижине еще было совсем темно, я все-таки увидел, что один индеец был на ногах; все остальные спали.

Разбаррикадировав дверь, он вышел, сделав лишь знак следовать за ним. Тщательно заперев снова дверь, я вышел за онондаго, который, отойдя шагов пятнадцать или двадцать от жилища, остановился.

– Здесь хорошее место, – сказал он, – раскройте свои уши!

Но кругом было тихо и темно: казалось, ничто не шелохнется под этими темными сводами девственного леса.

– Я ничего не слышу! – шепнул я Сускезусу.

– Скоро услышите; я лежал и вдруг услышал дважды, а теперь услышите и вы!

Действительно, почти в тот же момент услышал и я страшный человеческий крик, крик, леденящий душу, который я никогда не мог забыть. Вопль, протяжный стон, в котором можно было различить слово: «Спасите!..»

– Боже мой, кто-то зовет на помощь! Разбудим товарищей и поспешим на помощь!

– Пойдемте, – сказал онондаго, – но звать никого не надо! Двое лучше, чем четверо… Подождите минуту!

Я ждал, напрягая слух, пока Сускезус сбегал в хижину и вернулся оттуда с нашими карабинами, затем легким, неслышным шагом, едва касаясь земли, быстро, но осторожно пошел по направлению к юго-западу, откуда донесся крик.

Онондаго просил меня избегать даже малейшего шума. Я не в состоянии был говорить, до того был взволнован и встревожен; я старался ступать след в след за своим проводником. Так мы прошли с полмили. Сускезус остановился и шепнул:

– Здесь, недалеко где-то, подождем!

Мы притаились под нижними ветвями трех молодых елей, столь густых, что в десяти шагах нас под ними нельзя было бы заметить. Мы присели с ним на ствол упавшего дерева, и я заметил, что индеец держит курок на взводе; я последовал его примеру.

– Хорошо! – одобрил Сускезус. – Теперь слушайте!

Почти в тот же момент я услышал слабый, подавленный стон, ясно говоривший о человеческих страданиях. Я хотел вскочить и броситься на помощь, но Сускезус силой удержал меня.

– Ничего сделать нельзя, оставаться смирно! Воин знает, когда надо действовать и когда надо не шевелиться!

– Но разве ты не слышишь этого стона? Человек мучается возле нас!

– Ну и что же? Бледнолицые всегда стонут, и страдания всегда вырывают у них вопли.

– Так ты думаешь, что это бледнолицый, может быть, кто-нибудь из наших? Если я еще раз услышу стон, я не выдержу!

– Зачем вести себя, как скво? Что такое несколько стонов? Индеец никогда не издает ни стона, ни жалобы на тропе войны!

Я готов был крикнуть, сорваться и поспешить на помощь, но Сускезус зорко следил за мной и силой удержал меня. Трижды слышал я этот страшный стон, все слабее и слабее, и последний, как мне показалось, раздался совсем близко от меня; раз мне даже послышались слова: «Воды!»

Два мучительных, невыносимо мучительных часа просидели мы на стволе упавшего дерева, дожидаясь рассвета. Наконец слабый свет проник сквозь густую листву деревьев, и появилась возможность разглядеть предметы вокруг себя. Сускезус прежде, чем выйти, высунул голову вперед, и вдруг из его уст вылетело чуть слышное восклицание «хуг», столь обычное у индейцев.

Из этого я заключил, что он увидел что-то необычное; я вылез за ним из-под елей, и он молча показал мне рукой, в каком направлении следовало смотреть. Какое страшное, возмутительное зрелище предстало в этот момент моим глазам! Верхушки двух молодых сосен были силой согнуты книзу, и к каждой из них была привязана одна из рук несчастного мученика, после чего верхушки выпустили, – и жертва повисла в воздухе на высоте более пятнадцати футов над землей. Он был уже мертв, но когда его так распинали, он был еще жив, и это его стоны раздирали мне душу. Он висел ко мне спиной, и я не мог видеть его лица. Кроме того, из головы его обильно лилась кровь, что заставило меня предположить, что он был скальпирован.

– Вы видите, гуроны были здесь! – сказал Сускезус и показал мне на обнаженное место ноги повешенного: нога эта была ногой чернокожего!

Я обежал и заглянул в лицо несчастного. Это был Петер, негр Тэн-Эйка. Какими судьбами он попал в руки гуронов? В хижине, застигнутый ими врасплох, или в лесу, когда он нес провизию землемерам, – так и осталось неизвестным.

– Дай мне сюда твой томагавк! – сказал я, как только успел совладать с чувством ужаса и отвращения при виде такого зверства. – Я срублю эти сосны, чтобы освободить беднягу!

– Зачем? – возразил онондаго. – Так ему лучше: ни зверь, ни кабан не доберутся до него! Здесь оставаться нехорошо! Сосчитаем гуронов и уйдем! – сказал онондаго.

– Как их сосчитать, – сказал я, – когда даже и след их простыл?!

В двадцати шагах от роковых сосен мы нашли обе крытые корзинки, в которых Петер носил продукты землемерам; они были обе пустые, но нигде не было видно ни крошек, ни объедков. Между тем Сускезус нашел доказательство, что Петер сидел под деревом и, очевидно, был здесь захвачен гуронами, что между ними завязалась недолгая борьба: на траве и листьях видны были следы крови, от этого места под деревом и до двух сосен. Значит, он был ими ранен или убит раньше, чем был распят. Но не это интересовало Сускезуса: для него было особенно важно определить число гуронов.

– Надо спешить назад! А то, пожалуй, товарищей могут застать спящими, врасплох! Гуронов здесь было четыре или пять человек, которые, вероятно, отделились от главного отряда, не присутствовавшего при этой казни!

Когда мы подошли к хижине, было уже совершенно светло, и я увидел Джепа, преспокойно полоскавшего свои кастрюли в ручье. Гурт и Дирк, вероятно, еще спали, так как их нигде не было видно. С той возвышенности, на которой мы стояли, можно было видеть далеко, так как кругом хижины место на большом расстоянии было открыто, и это было большим преимуществом месторасположения жилья; к нему днем нельзя было подойти незамеченным.

Как я и ожидал, оба мои друга спали крепко, и, когда я разбудил их и рассказал, что мы видели, они были глубоко потрясены, а Джеп, вернувшийся в хижину вслед за мной, тоже слышавший мой рассказ, пришел в бешенство и клялся всеми святыми отомстить за своего соплеменника.

– Клянусь святым Николаем, – воскликнул Гурт, – я не оставлю эту смерть безнаказанной! И вы уже три часа пробыли в лесу, Корни?

– Да, я так думаю; не было никакой возможности не откликаться на этот крик!

– Мне нечего сказать в данном случае, Литтлпейдж, но мне кажется, что было бы безопаснее и рассудительнее разбудить нас и идти всем вместе! Теперь не будем расставаться ни в коем случае!

Не успел он договорить этих слов, как наше внимание привлекли удары топора в лесу; быстро вооружившись, мы выбежали из хижины и увидели Джепа, который возвращался домой, таща на себе тело покойного Петера. Общими силами мы выкопали для него могилу и похоронили его тут же в лесу, а могилу завалили большими стволами недавно срубленных деревьев.

– Это был только негр, – сказал Гурт, – но это был хороший негр, преданный как собака, и с душой, как у белого человека!

Похоронив несчастного, мы позавтракали и стали держать совет, что делать.

Решено было прежде всего идти разыскивать наших землемеров. Как всегда, Сускезус шел впереди, сначала мы думали разрядить в воздух наши ружья, чтобы дать им знать, что мы их ищем, но Сускезус воспротивился этому, так как мы могли этим выдать себя врагу. Он, конечно, был прав, и мы согласились с ним.