Медведь и Соловей

8. Слово Петра Владимировича

Петр Владимирович взял невесту за холодную руку, покосился на ее напряженное личико и задумался о том, не совершил ли он ошибку. Детали его женитьбы спешно обсуждались неделю (чтобы брак можно было заключить до Великого Поста). Все это время Коля заигрывал со служанками, пытаясь разузнать побольше о возможной невесте отца. Прийти к какому-то мнению никак не получалось. Кто-то называл ее хорошенькой. Кто-то утверждал, что у нее на подбородке бородавка, а половина зубов выпала. Говорили, будто отец держит ее взаперти – или что она прячется у себя в покоях и никогда оттуда не выходит. Говорили, что она больная, сумасшедшая, печальная или просто робкая, и, наконец, Петр решил, что в чем бы проблема ни заключалась, дело обстоит хуже, чем он опасался.

И вот теперь, глядя на невесту, которой открыли лицо, он терялся в догадках. Она оказалась миниатюрной, примерно одного возраста с Колей, но вела себя так, что казалась гораздо моложе. Голос у нее был тихий и неуверенный, держалась она покорно, губы были приятно пухлыми. Хотя у них с Мариной и был общий предок, она ничем ее не напоминала – и этому Петр был рад. Коса теплого каштанового цвета обрамляла ее круглое лицо. При более внимательном взгляде можно было заметить напряженные мышцы вокруг глаз – словно с годами ее лицо сожмется, наподобие кулачка. На ней был крест, который она непрерывно теребила, и глаз она не поднимала, даже когда Петр пытался заглянуть ей в лицо. Как Петр ни старался, ничего явно неправильного он в ней не заметил – если не считать, возможно, зарождающуюся раздражительность. Она определенно не казалась пьяной, пораженной проказой или безумной. Возможно, девушка просто была стеснительной и замкнутой. Возможно, князь, и правда, предложил ему этот брак в знак доброго расположения.

Петр прикоснулся к милым очертаниям губ своей невесты и пожалел, что не может поверить в такую возможность.

После венчания был пир в гриднице ее отца. Столы ломились от рыбы и хлеба, пирогов и сыров. Люди Петра кричали, пели и пили за его здоровье. Великий князь со своей семьей улыбались – более или менее искренне – и желали им много детей. Коля с Сашей говорили мало и не без возмущения посматривали на свою новую мачеху – двоюродную сестру, которая была не старше их самих.

Петр поил жену медом и пытался ее успокоить. Он старался не вспоминать о Марине, которой в момент их женитьбы было шестнадцать: она смотрела ему прямо в лицо, произнося обеты, смеялась, пела и с аппетитом ела на свадебном пиру, и бросала на него косые взгляды, словно приглашая ее напугать. Петр уложил ее в постель, сходя с ума от желания, и целовал до тех пор, пока ее строптивость не уступила место страсти. На следующее утро они встали, чуть пьяные от неги и разделенного наслаждения. А вот это создание, казалось, неспособно было на строптивость – и, возможно, даже на страстность. Голова у нее клонилась под тяжестью убора, на его вопросы она отвечала односложно, и только крошила пальцами кусок хлеба. В конце концов, Петр со вздохом отвернулся от нее и мысленно перенесся на дорогу, вьющуюся по зимнему темному лесу, к снегам Лесного Края и простым занятиям вроде охоты или починки – подальше от этого города улыбчивых врагов и колючих знаков расположения.

* * *

Спустя шесть недель Петр со своим сопровождением были готовы отправиться в путь. Дни становились длиннее, снег в столице начал оседать. Петр с сыновьями посмотрели на снег – и ускорили свои сборы. Если лед станет тоньше до того, как они переедут через Волгу, им придется менять сани на телеги и ждать, пока через реку можно будет переправиться на плоту.

Петр беспокоился о своих землях и хотел поскорее вернуться к охоте и земледелию. А еще он смутно надеялся на то, что чистый северный воздух успокоит то, чего пугается его жена. Анна хоть и была тихой и послушной, но постоянно озиралась по сторонам, широко раскрывая глаза и касаясь нательного креста. Иногда она вдруг начинала что-то бормотать в пустые углы. Петр каждую ночь приходил к ней в постель – по правде говоря, скорее по обязанности, чем ради удовольствия, но она так ни разу и не посмотрела ему в лицо. Он слышал, как она плачет, когда думает, будто он спит.

Число путешествующих значительно увеличилось с прибавлением вещей и сопровождения Анны Ивановны. Их сани заполнили весь двор, многие слуги держали под уздцы вьючных коней. Сыновья Петра собирались ехать верхом. Сашина кобыла поднимала то одну ногу, то другую, и вскидывала темную голову. Лошадь Коли стояла неподвижно, а сам Коля сутулился в седле, щуря покрасневшие глаза на утреннем солнце. В Москве Коля пользовался немалой популярностью среди боярских сыновей. Он победил их всех в борьбе, и очень многих в стрельбе из лука, перепил почти всех, и покрутил шашни со множеством дворцовых женщин. Короче говоря, он отлично проводил время и совершенно не радовался предстоящей долгой дороге, в конце которой его будет ждать только тяжелая работа.

Что до Петра, то он был доволен их поездкой. Ольгу обручили с таким знатным мужчиной… ну, вообще-то еще пареньком… о каком он даже и мечтать не мог. Сам он тоже женился во второй раз, и пусть его супруга и оказалась довольно странной, но хотя бы не была распутной или больной, и к тому же опять была дочерью великого князя. Так что Петр был рад видеть, что все готово к отъезду. Он осмотрелся в поисках своего серого жеребца, чтобы сесть в седло и уехать.

У головы коня стоял чужак – тот самый мужчина с рынка, который потом пировал за столом великого князя. В суматохе приготовлений к свадьбе Петр и думать забыл о том чужаке, однако вот он тут: гладит Бурана по носу и оценивающе смотрит на жеребца. Петр ждал с некоторым злорадством, когда чужака укусят, потому что Буран терпеть не мог фамильярности, однако спустя несколько мгновений изумленно понял, что конь стоит совершенно неподвижно, повесив уши наподобие старого крестьянского осла.

Недоумевая и злясь, Петр шагнул к ним, но Коля оказался быстрее. Сын нашел объект, чтобы выместить свою ярость, головную боль и общее недовольство. Дав шенкеля своему коню, он остановился всего в одном шаге от чужака – достаточно близко, чтобы копыта мерина заляпали голубое одеяние незнакомца грязным снегом. Мерин прянул в сторону, кося глазом.

– Что ты тут делаешь? – вопросил Коля, справляясь с конем умелой рукой. – Как ты посмел прикоснуться к коню моего отца?

Чужак стер пятно грязи со щеки.

– Очень хороший конь, – отозвался он совершенно спокойно. – Подумываю его купить.

– А не выйдет.

Коля спрыгнул на землю. Старший сын Петра был сильным и широкоплечим, словно тур. Чужак, более низкий и худой, должен был бы показаться рядом с ним хлипким, но это оказалось не так. Возможно, дело было в его взгляде. Встревожившись, Петр ускорил шаги. Коля был то ли еще нетрезвым, то ли просто невнимательным: он принял спокойствие чужака за податливость.

– И как ты рассчитываешь справляться с таким конем, человечишко? – добавил он презрительно. – Беги отсюда к своей милой и предоставь езду на боевых конях сильным мужчинам.

Тронув рукоять кинжала, он шагнул вперед, оказавшись нос к носу с соперником.

Чужак улыбнулся, кривя губы в скромной улыбке. Петр хотел было предупреждающе крикнуть, но слова застыли у него в горле. Мгновение чужак был совершенно неподвижен.

А потом он пришел в движение.

По крайней мере, Петр предположил, что он пришел в движение. Он этого не увидел. Он видел только какой-то отблеск, словно свет на птичьем крыле. Коля вскрикнул, зажав пальцами запястье, а мужчина оказался у него за спиной, захватив шею рукой и приставив кинжал к его горлу. Это произошло настолько быстро, что даже кони не успели испугаться. Петр рванулся вперед, хватаясь за саблю, но замер, как только чужак посмотрел на него. У того оказались очень странные глаза, Петр таких еще никогда не видел: очень-очень светло-голубые, как ясное небо холодным днем. А руки у него оказались ловкие и твердые.

– Твой сын меня оскорбил, Петр Владимирович, – сказал он. – Мне потребовать его жизнь?

Кинжал шевельнулся. Тонкая красная линия прошла по Колиной шее, окрасив его пробивающуюся бородку. Парень судорожно вздохнул. Петр на него даже не посмотрел.

– Ты в своем праве, – признал он. – Но я тебя прошу: позволь сыну искупить свою вину.

Чужак бросил на Колю презрительный взгляд.

– Пьяный мальчишка, – бросил он, снова крепче сжимая кинжал.

– Нет! – прохрипел Петр. – Возможно, я смогу искупить его вину. У нас есть золото. Или, если желаешь, бери моего коня.

Петр приложил все силы, чтобы не взглянуть на своего прекрасного серого жеребца. Слабая едва заметная улыбка затеплилась в ледяных глазах чужака.

– Щедро, – заметил он. – Но нет. Я подарю тебе жизнь твоего сына, Петр Владимирович, в ответ на одну службу.

– Что за служба?

– У тебя есть дочери?

Вопрос был неожиданным.

– Да, – настороженно ответил Петр, – но…

Искры смеха заплясали в глазах чужака уже заметнее.

– Нет, я не возьму одну из них в наложницы и не овладею ей в сугробе. Ты ведь везешь детям подарки, так? Ну, так у меня есть подарок для твоей младшей дочери. Ты возьмешь с нее клятву никогда с ним не расставаться. А еще ты дашь клятву никогда ни единой живой душе не рассказывать о том, как мы встретились. На таких – и только на таких условиях – я пощажу твоего сына.

Петр на мгновение задумался. «Подарок? Что это за подарок, если его надо вручать, угрожая моему сыну?»

– Я не стану подвергать дочь опасности, – сказал он. – Даже ради сына. Вася еще маленькая девочка, последний ребенок моей жены.

Тем не менее, ему пришлось с трудом сглотнуть, стараясь избавиться от ставшего в горле кома. Колина кровь текла медленным алым ручейком.

Мужчина посмотрел на Петра, сощурившись. Долгое мгновение длилось молчание, а потом чужак сказал:

– Никакого вреда ей не будет. Я в этом клянусь. Льдом, снегом и тысячью человеческих жизней.

– Тогда что это за подарок? – спросил Петр.

Чужак отпустил Колю. Тот стоял, словно лунатик, со странно пустым взглядом. Чужак подошел к Петру и достал из поясного кошеля какую-то вещь.

В самых диких фантазиях Петр не мог бы представить себе то, что ему протянул незнакомец – драгоценный камень, сверкающий серебристо-голубым, опутанный нитями из светлого металла, похожий на звезду или снежинку, был подвешен на цепочку, тонкую, словно шелковая нить.

Петр вскинул голову, собираясь задать вопросы, но чужак его опередил.

– Вот он, – объявил он. – Украшение, и только. А теперь – твое слово. Ты отдашь его дочери и никому не расскажешь о нашей встрече. Если ты свое слово нарушишь, я приду и убью твоего сына.

Петр оглянулся на своих людей. Они стояли с пустотой в глазах, и даже Саша на своей кобыле опустил отяжелевшую голову. У Петра кровь застыла в жилах. Он никогда никого не боялся, но этот жуткий чужак заворожил его людей, и даже его храбрые сыновья были беспомощны. Подвеска показалась ему ледяной и тяжелой.

– Я даю слово, – сказал Петр.

Незнакомец коротко кивнул, повернулся и зашагал прочь по грязному двору. Как только он скрылся из вида, люди Петра зашевелились. Он поспешно спрятал сверкающий предмет в свой поясной кошель.

– Батюшка! – позвал его Коля. – Батюшка, что случилось? Все готово. Мы поедем, как только ты скажешь слово.

Петр молчал, недоверчиво уставившись на сына: пятна крови исчезли, а Коля смотрел на него спокойными покрасневшими глазами, в которых не было и следа от недавнего происшествия.

– Но… – начал было он, но замолчал, вспомнив о своем обещании.

– Батюшка, что случилось?

– Ничего, – ответил Петр.

Он подошел к Бурану, сел в седло и пустил коня шагом, решив забыть об этой странной встрече, однако этому помешали две вещи. Во-первых, когда они этим вечером стали разбивать лагерь, Коля обнаружил у себя на шее пять округлых белых пятен, словно он обморозился, несмотря на то, что борода у него была довольно густая, а шея хорошо укутана. А во-вторых, как Петр ни прислушивался к разговорам своих людей, он не услышал ни единого слова о странном происшествии на дворе. Так что он вынужден был неохотно признать, что является единственным свидетелем, помнившим все.