Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Пестрая лента
Просматривая записанные мною многочисленные приключения, которые я наблюдал в продолжение тех восьми лет, что следил за похождениями моего друга Шерлока Холмса, я нахожу между ними много трагических, несколько комических и большинство странных, но ни одного банального. Это происходит оттого, что он занимался своим делом из любви к искусству, а не из-за денег, и потому отказывался от всяких розысков, не имевших в себе чего-либо особенного или даже фантастического. Изо всех записанных мною случаев едва ли не самым интересным является история с Ройлоттами из Сток Морана. Происшествие это случилось в первые годы моего знакомства с Шерлоком Холмсом, когда я был еще холост, и мы жили вместе на Бейкер-стрит. Я описал бы этот случай и раньше, если бы не дал одной даме обещания хранить его в тайне. Только ее преждевременная смерть несколько месяцев тому назад освободила меня от этого обязательства. Пожалуй, и хорошо, что можно, наконец, разъяснить эту историю, так как слухи, ходящие о смерти доктора Гримсби Ройлотта, представляют дело еще ужаснее, чем оно было на самом деле.
Проснувшись в одно прекрасное апрельское утро 1883 года, я увидел Шерлока Холмса, стоявшего совершенно одетым у моей постели. Я невольно удивился, так как было четверть восьмого, а Холмс вообще вставал поздно; я взглянул на него с изумлением и даже с неудовольствием, так как не любил, чтобы нарушали мои привычки.
– Очень жалею, что приходится будить вас, Ватсон, – сказал Холмс, – но так уже суждено сегодня всем нам. Разбудили миссис Хадсон, она меня, а я вас.
– Что же случилось? Пожар, что ли?
– Нет, клиент. Явилась какая-то барышня, чрезвычайно взволнованная, и непременно желает видеть меня. Она – в гостиной. Знаете, если молодые барышни в такой ранний час бродят по столице и будят спящих, то, вероятно, хотят сообщить что-нибудь особенно важное. Если дело окажется интересное, вы, наверно, захотите принять в нем участие. Поэтому-то я и решил разбудить вас.
– Благодарю вас, мой друг. Мне было бы жаль пропустить интересный случай.
Ничто в жизни не доставляло мне такого удовольствия, как возможность наблюдать за Шерлоком и восхищаться его быстрыми выводами, всегда основанными на логике. Я быстро оделся, и через несколько минут мы входили в гостиную. Сидевшая у окна дама, в черном платье и под густой вуалью, встала, увидев нас.
– Доброго утра, сударыня, – весело сказал Холмс. – Я – Шерлок Холмс. Это мой друг и компаньон доктор Ватсон. Вы можете все рассказывать при нем так же свободно, как и при мне… Ага, я рад, что миссис Хадсон догадалась затопить камин. Пожалуйста, сядьте поближе к огню, я велю подать вам чашку горячего кофе. Вы дрожите.
– Я дрожу не от холода, – тихо проговорила дама, садясь к камину.
– От чего же?
– От страха, от ужаса, мистер Холмс.
При этих словах она подняла вуаль, и мы увидели взволнованное бледное лицо с беспокойными испуганными глазами, похожими на глаза животного, которого преследуют охотники. По лицу и фигуре ей было лет тридцать, но в волосах пробивалась седина, а вся она казалась усталой и изможденной. Холмс окинул ее своим проницательным взглядом.
– Не бойтесь, – проговорил он, наклоняясь и ласково потрепав ее по руке. – Мы поправим все дело, я уверен в этом. Вы приехали с утренним поездом.
– Разве вы знаете меня?
– Нет, но я вижу у вас обратный билет в левой перчатке. Вы рано выехали, и вам пришлось ехать до станции в тарантасе по тяжелой дороге.
Барышня вздрогнула и с изумлением взглянула на моего приятеля.
– Тут нет ничего таинственного, – улыбаясь, проговорил он. – На левом рукаве вашей кофточки, по крайней мере, семь пятен от грязи. Пятна совсем свежие. Так забрызгаться можно только сидя в тарантасе, и то по левую сторону кучера.
– Вы правы, – сказала барышня. – Я выехала из дома раньше шести часов, в Летерхеде была в двадцать минут седьмого и отправилась с первым поездом в Ватерлоо. Сэр, я не могу больше вынести этого, я с ума сойду. Мне не к кому обратиться… Есть один человек, который любит меня, но он, бедный, немногое может сделать для меня. Я слышала о вас от миссис Фаринтош, которой вы помогли в тяжком горе. Она дала мне ваш адрес. О, сэр! Не можете ли вы помочь мне или, по крайней мере, пролить хоть немного света в окружающий меня густой мрак? В настоящее время я ничем не могу вознаградить вас, но через месяц-полтора я выйду замуж, тогда я могу располагать своим состоянием, и вы увидите, что я не окажусь неблагодарной.
Холмс подошел к письменному столу, открыл его и вынул оттуда маленькую записную книжку.
– Фаринтош, – проговорил он. – Ах, да, помню этот случай; дело шло о диадеме из опалов. Кажется, это было раньше нашего знакомства, Ватсон. Что же касается вознаграждения, то сама моя деятельность служит мне вознаграждением; но вы можете возместить расходы, когда это будет удобно вам. А теперь прошу вас рассказать все, что может служить для выяснения дела.
– Увы, – ответила наша посетительница. – Весь ужас моего положения состоит именно в том, что мои страхи так неопределенны, а подозрения основаны на таких мелочах, которые кажутся ничтожными всем другим. Даже тот, от кого я могу ожидать помощи и совета, смотрит на то, что я рассказываю ему, как на фантазию нервной женщины. Он не говорит ничего, но я читаю это в его успокоительных ответах и во взгляде, которым он смотрит на меня во время моего рассказа. Но я слышала, мистер Холмс, что вы умеете заглянуть в глубину души всякого злого человека. Вы можете посоветовать, что делать мне среди окружающих меня опасностей.
– Я весь внимание, сударыня.
– Меня зовут Элен Стоунер. Я живу с отчимом, последним представителем одной из старейших саксонских фамилий в Англии – Ройлоттов из Сток Морана, на западной границе графства Суррей.
Холмс кивнул головой.
– Я слышал эту фамилию, – сказал он.
– В былое время Ройлотты были одними из богатейших людей Англии, имения их простирались до Беркшира на север и Хэмпшира на запад. Но в прошлом столетии четыре поколения вели расточительный, распутный образ жизни, а во время регентства фамилия окончательно разорилась благодаря страсти к игре одного из ее членов. Остались только несколько акров земли да старинный двухсотлетний дом, заложенный и перезаложенный. Последний владелец влачил там жалкую жизнь нищего аристократа. Его единственный сын, мой отчим, видя необходимость примениться к новым условиям, занял денег у одного из своих родственников, выдержал экзамен на доктора и уехал в Калькутту. Благодаря своему искусству и силе характера он составил себе там большую практику. В припадке гнева, вызванного какой-то кражей в доме, он избил до смерти своего слугу-туземца и едва избежал смертной казни за убийство. Ему долго пришлось сидеть в тюрьме. В Англию он возвратился угрюмым разочарованным человеком.
В Индии доктор Ройлотт женился на моей матери, миссис Стоунер, молодой вдове генерал-майора бенгальской артиллерии; сестра моя Джулия и я были близнецами. Нам было лишь по два года, когда мать вышла замуж во второй раз. У нее было значительное состояние, около тысячи фунтов дохода. Весь этот доход она отказала доктору Ройлотту с условием, что он будет получать его полностью, пока мы живем с ним; в случае же замужества которой-либо из нас он должен выдавать нам ежегодно известную сумму. Мать умерла вскоре после нашего возвращения в Англию: она погибла восемь лет тому назад при крушении поезда вблизи Кру. Доктор Ройлотт отказался от намерения составить себе практику в Лондоне и уехал с нами в свое родовое поместье – Сток Моран. Денег, оставленных матерью, хватало на все наши нужды, и, казалось, мы могли жить счастливо.
Но как раз в это время страшная перемена произошла в отчиме. Вместо того чтобы завести знакомство с соседями, которые в первое время были очень довольны возвращением последнего из Ройлоттов в его родовое имение, он заперся у себя в доме и редко выходил оттуда, а если и выезжал, то сейчас же затеивал крупную ссору с кем ни попадя. Вспыльчивость, доходившая почти до мании, была в характере всех Ройлоттов; в отчиме же, я думаю, она еще усилилась вследствие долговременного пребывания в тропическом климате. Произошло множество безобразных столкновений, два из которых закончились разбирательством в суде. Наконец он навел такой ужас на деревенских жителей, что все разбегались при его появлении, так как он – человек страшной силы и необузданной вспыльчивости.
На прошлой неделе он сбросил местного кузнеца с моста в реку, и мне едва удалось замять дело, отдав деньги, какие были у меня. Единственные его друзья – бродячие цыгане. Им он позволяет раскидывать шатры на своей земле, и иногда живет у них в шатрах и даже уходит с ними на несколько недель. Он очень любит индийских животных, которых присылают ему из Индии. В настоящее время у него есть павиан и пантера, которые бегают повсюду, наводя на поселян страх, какой наводит на них их хозяин.
Из моих слов вы можете заключить, что нам с Джулией жилось невесело. Прислуга не хотела жить у нас, и долгое время мы принуждены были делать все сами. Сестре было только тридцать лет, когда она умерла, но волосы у нее начинали седеть, как теперь у меня.
– Так ваша сестра умерла?
– Она умерла два года тому назад. Вот о ее смерти я и хочу поговорить с вами. Вы понимаете, что при том образе жизни, который мы вели, нам не приходилось встречаться с людьми наших лет и нашего положения. Но у нас есть тетка, незамужняя сестра моей матери, мисс Гонория Уэстфайл, и мы иногда гостили у нее. Она живет вблизи Харроу. Джулия была у нее два года тому назад на Рождество, познакомилась там с одним отставным морским офицером и обручилась с ним. Когда она вернулась, то сказала об этом отчиму; он не был против ее замужества; но за две недели до свадьбы случилось ужасное происшествие, лишившее меня моей единственной подруги.
Шерлок Холмс сидел в кресле, откинувшись назад и опустив глаза. Теперь он полу открыл их и взглянул на посетительницу.
– Пожалуйста, расскажите все подробности.
– Мне легко это сделать, так как все, что произошло в это ужасное время, запечатлелось в моей памяти. Дом, как я уже говорила вам, очень стар, и для житья годен только один флигель. Спальни находятся в нижнем этаже, остальные комнаты – в центре здания. Первая – спальня доктора Ройлотта, вторая – моей сестры, третья – моя. Между этими комнатами нет сообщения, но все они выходят в один коридор. Ясно ли я выражаюсь?
– Вполне.
– Окна всех трех комнат выходят на лужайку. В эту роковую ночь доктор Ройлотт рано ушел к себе, хотя мы знали, что он еще не ложился, так как до сестры доносился запах крепких индийских сигар, которые он обыкновенно курил. Она пришла ко мне и просидела несколько времени, болтая о предстоящей свадьбе. В одиннадцать часов она встала и пошла к двери, но вдруг остановилась и спросила меня:
– Элен, ты никогда ночью не слышишь свиста?
– Никогда, – ответила я.
– Не может быть, чтобы ты свистела во сне, не правда ли?
– Конечно, нет. Почему ты спрашиваешь это?
– Потому что вот уже несколько дней около трех часов утра я слышу тихий свист. Я сплю очень чутко и просыпаюсь от этого свиста. Не знаю, откуда он доносится – из соседней комнаты или с лужайки. Я хотела спросить тебя, не слышала ли и ты его?
– Нет. Должно быть, это свистят противные цыгане.
– Очень вероятно. Но удивляюсь, как это ты не слышала.
– Я сплю крепче тебя.
– Ну, во всяком случае, это пустяки, – с улыбкой проговорила она, заперла мою дверь, и вскоре я услышала, как щелкнул ключ в замке ее комнаты.
– Вы всегда запираетесь на ночь? – спросил Холмс.
– Всегда.
– Почему?
– Я, кажется, уже говорила вам, что доктор держит павиана и пантеру. Мы чувствовали себя в безопасности только тогда, когда запирались на ключ.
– Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.
– В эту ночь я не могла заснуть. Смутное предчувствие несчастия охватило мою душу. Сестра и я были близнецы, а вы знаете, какие тонкие нити связывают таких близких друг другу существ. Ночь была бурная. Ветер завывал в саду, а дождь хлестал в окна. Вдруг среди шума бури раздался отчаянный женский крик, полный ужаса. Я узнала голос сестры, вскочила с постели, закуталась в шаль и выбежала в коридор.
Когда я открыла дверь, я услышала тихий свист, про который говорила мне сестра, и затем звук как будто от падения какого-то металлического предмета. Я побежала по коридору. Дверь комнаты моей сестры была не заперта и медленно колыхалась на петлях. Я с ужасом смотрела на нее, не зная, что будет. При свете лампы я увидела на пороге сестру, с бледным от ужаса лицом, с протянутыми руками; она качалась, как пьяная. Я бросилась к ней и охватила ее руками, но в это мгновение у нее подкосились колени, и она упала на пол, корчась как бы от невыносимой боли. Сначала я подумала, что она не узнала меня, но когда я нагнулась над ней, она вскрикнула голосом, которого я никогда не забуду: «О, боже мой, Элен! Это была лента! Пестрая лента!» Она хотела еще что-то сказать, указывая но направлению к комнате доктора, но с ней сделались конвульсии, и она не могла проговорить ни слова. Я бросилась по коридору, стала звать отчима. Он уже поспешно выходил в халате из своей комнаты. Когда отчим подошел к сестре, она была уже в бессознательном состоянии. Он дал ей бренди, послал за доктором, но все было напрасно: она умерла, не приходя в сознание. Так скончалась моя дорогая сестра.
– Одно мгновение, – сказал Холмс, – вы уверены в том, что слышали свист и металлический звук? Можете поклясться в этом?
– То же самое спросил меня и следователь при допросе. У меня осталось сильное впечатление, что я слышала эти звуки, но, может быть, я и ошиблась, так как в то время была страшная буря.
– Ваша сестра была одета?
– Нет, на ней была ночная рубашка. В правой руке у нее была обуглившаяся спичка, а в левой коробочка спичек.
– Это показывает, что она зажгла огонь, когда услышала шум. Это очень важно. Ну, а что сказал следователь?
– Он внимательно исследовал это дело, так как характер и образ жизни доктора Ройлотта были хорошо известны во всем графстве, но не мог открыть причины смерти сестры. Я показала, что дверь была заперта изнутри, а окна закрыты старинными ставнями с болтами. Тщательно исследовали стены и пол, они оказались вполне прочными. Печная труба широка, но в ней есть решетка. Очевидно, сестра была совершенно одна, когда ее постигла смерть. К тому же на теле не оказалось никаких признаков насилия.
– А как насчет яда?
– Доктора осматривали ее, но ничего не нашли.
– От чего же, по-вашему, умерла несчастная?
– Я уверена, что она умерла от страха и нервного потрясения, но не могу представить себе, что так напугало ее.
– Были в то время цыгане вблизи дома?
– Да, они почти всегда бывают в окрестностях.
– А как вы думаете, что могли означать слова о «ленте», «пестрой ленте»?
– Иногда мне это кажется просто бредом, иногда я думаю, что это лично относится к шайке людей, может быть, тех же цыган. Не знаю только, чем объяснить странное прилагательное «пестрая», если это относилось к цыганам; разве тем, что их женщины носят пестрые платки на голове.
Холмс покачал головой с видом человека, далеко не согласного с заключением мисс Стоунер.
– Это дело очень темное, – проговорил он. – Продолжайте, пожалуйста.
– С тех пор прошло два года, и жизнь моя стала еще однообразнее и скучнее. Месяц тому назад один добрый друг, которого я знаю уже несколько лет, сделал мне предложение. Это Перси Армитаж, второй сын мистера Армитажа из Крейн Уотер, вблизи Рединга. Отчим ничего не имеет против моего замужества, и мы должны обвенчаться весной. Два дня тому назад в западном флигеле нашего дома началась перестройка; в моей спальне просверлили стену так, что мне пришлось перейти в ту комнату, где умерла сестра, и спать на ее кровати. Представьте же себе мой ужас, когда вчера ночью, в то время как я лежала на постели, размышляя об ужасной участи сестры, я вдруг услышала тот тихий свист, который был предвестником ее смерти. Я вскочила с кровати, зажгла лампу, но в комнате ничего не было. Я была слишком потрясена для того, чтобы лечь спать. Я оделась и, как только рассвело, тихонько сошла вниз, наняла себе тарантас в гостинице «Корона», которая находится напротив нас, и отправилась в Летерхед, откуда приехала сюда с единственной целью: повидать вас и посоветоваться с вами.
– И умно поступили, – сказал мой друг. – Но все ли вы рассказали мне?
– Да, все.
– Мисс Стоунер, вы рассказали не все. Вы щадите своего отчима.
– Что вы хотите сказать?
Вместо ответа он отвернул черные кружева, пришитые к рукаву платья мисс Стоунер. На белой руке виднелись пять синих пятен – следы пяти пальцев.
– С вами обращаются очень жестоко, – сказал Холмс.
Мисс Стоунер сильно покраснела и спустила кружева.
– Он жестокий человек, – сказала она, – и, может быть, сам не сознает своей силы.
Наступило долгое молчание. Холмс, опустив голову на руки, пристально смотрел в огонь.
– Это очень темное дело, – наконец проговорил он. – Мне нужно знать множество подробностей, прежде чем решить, что предпринять. А между тем, нельзя терять ни одной минуты. Если бы мы поехали сегодня в Сток Моран, можно ли нам осмотреть эти комнаты без ведома вашего отчима?
– Он говорил, что сегодня поедет в город по какому-то важному делу. По всей вероятности, его не будет дома целый день. Экономка у нас старая и глупая. Я легко могу удалить ее.
– Превосходно. Вы ничего не имеете против поездки, Ватсон?
– Ровно ничего.
– Так мы приедем оба. А вы что намерены делать?
– Я хочу воспользоваться тем, что приехала в город, и исполнить несколько дел. Но я возвращусь домой с двенадцатичасовым поездом, чтобы встретить вас.
– Ждите нас вскоре после полудня. У меня самого есть дела. Не останетесь ли вы позавтракать?
– Нет, мне надо идти. У меня на душе стало легче после того, как я все рассказала вам. Буду ожидать вас после полудня.
Она опустила свою густую черную вуаль и вышла из комнаты.
– Что вы думаете обо всем этом, Ватсон? – спросил Шерлок Холмс, откидываясь на спинку стула.
– По-моему, это темное, страшное дело.
– Да, достаточно темное и страшное.
– Но если мисс Стоунер не ошибается, говоря, что пол и стены крепкие, а через дверь, окно и печную трубу невозможно проникнуть в комнату, то, несомненно, ее сестра была одна, когда с ней случилось что-то таинственное, бывшее причиной ее смерти.
– Что же означают эти ночные свистки и странные слова умирающей?
– Представить себе не могу.
– Если сопоставить все: свист по ночам, присутствие табора цыган, пользовавшихся особым расположением старого доктора, тот факт, что доктор был заинтересован в том, чтоб его падчерица не выходила замуж, ее последние слова о «шайке» и, наконец, рассказ мисс Элен Стоунер о слышанном ею металлическом звуке (быть может, то был шум от болта, которым запирались ставни), – то есть большое основание предполагать, что тут именно надо искать разгадку тайны.
– Но что же сделали цыгане?
– Не могу себе представить.
– Многое можно возразить против этой теории.
– Я знаю. Поэтому-то мы и едем сегодня в Сток Моран. Я хочу узнать, насколько верны эти предположения. Что это, черт возьми?
Дверь нашей комнаты внезапно распахнулась, и на пороге показался человек огромного роста. Костюм его представлял собой какую-то странную смесь: черный цилиндр, длинный сюртук, высокие гамаши и хлыст в руках. Он был так высок ростом, что задел шляпой притолку, и так широк в плечах, что занял всю дверь. Его толстое лицо было все изборождено морщинам, загорело от горячего солнца Индии. Он смотрел то на одного, то на другого из нас своими впалыми, налитыми желчью глазами. Эти глаза и тонкий нос придавали ему вид старой хищной птицы.
– Который из вас Холмс? – спросил неожиданный посетитель.
– Я, сэр. Вы имеете преимущество предо мной, так как я не знаю вашей фамилии, – спокойно ответил мой приятель.
– Я – доктор Гримсби Ройлотт из Сток Морана.
– Ага! Садитесь, пожалуйста, доктор, – любезно сказал Холмс.
– И не подумаю. Здесь была моя падчерица. Я проследил ее. Что говорила она вам?
– Погода немного холодна для теперешнего времени года, – заметил Холмс.
– Что говорила она вам?! – бешено крикнул старик.
– Но я слышал, что крокусы уже начинают расцветать, – невозмутимо продолжал Холмс.
– А! Вы хотите отделаться от меня, да? – сказал посетитель, делая шаг вперед и размахивая хлыстом. – Я знаю вас, негодяй! Слышал много! Вы – Холмс-проныра.
Мой приятель улыбнулся.
– Холмс-смутьян.
Улыбка так и расплылась по лицу Холмса.
– Холмс-сыщик.
Холмс громко расхохотался.
– Ваш разговор замечательно интересен. – проговорил он. – Пожалуйста, заприте дверь, когда будете уходить, а то очень сквозит.
– Уйду, когда скажу то, для чего пришел. Не смейте вмешиваться в мои дела. Я знаю, что мисс Стоунер была здесь… Я следил за ней! Со мной шутки плохи! Так и знайте.
Он сделал шаг вперед, схватил кочергу и согнул ее своими громадными загорелыми руками.
– Смотрите, не попадайтесь мне, – проговорил он, бросив согнутую кочергу, и вышел из комнаты.
– Очень любезный и милый господин, – со смехом сказал Холмс. – Я не сравнюсь с ним в объеме, но если бы он остался, я бы показал, что немногим уступаю ему в силе.
Он поднял согнутую кочергу и сразу выпрямил ее.
– Представьте себе, какая дерзость! Смешивает меня с полицией! Впрочем, этот случай только прибавит нам рвения. Надеюсь, что маленькая мисс не пострадает от своей неосторожности. Теперь, Ватсон, мы позавтракаем, а потом я пойду навести несколько справок.
Шерлок Холмс вернулся домой около часа после полудня. В руке у него был лист синей бумаги, весь исписанный заметками и цифрами.
– Я видел завещание покойной жены его, – сказал он. – Чтоб определить его значение, мне пришлось справляться о нынешних ценах бумаг, в которых помещено имущество покойной. Общий доход во время смерти покойной доходил почти до 1100 фунтов стерлингов, теперь же, вследствие падения цен на сельскохозяйственные припасы, упал до 750 фунтов стерлингов. При выходе замуж каждая дочь имеет право на 250 фунтов стерлингов дохода. Очевидно, что если бы обе они вышли замуж, то нашему милому знакомому остались бы крохи; ему пришлось бы плохо даже и в том случае, если бы хоть одна из дочерей вышла замуж. Я не напрасно потерял утро, так как убедился, что у него самые серьезные мотивы препятствовать браку падчериц. Медлить нельзя, Ватсон, тем более, что старик узнал, что мы заинтересованы в этом деле. Если вы готовы, пошлем за кебом и поедем на вокзал. Возьмите, пожалуйста, револьвер – это превосходный аргумент для человека, который может завязывать узлы из кочерги. Револьвер и патроны – я думаю, больше нам ничего не нужно.
Поезд в Летерхед отходил, как раз когда мы приехали на вокзал. Приехав на место, мы наняли в гостинице экипаж и проехали четыре-пять миль по живописной местности. День был чудный, солнце ярко сияло, на небе виднелось лишь несколько прозрачных облачков. На деревьях и кустарниках показывались первые зеленые почки, в воздухе стоял приятный запах влажной земли. Это пробуждение весны составляло странный контраст с ужасным делом, по которому мы ехали. Холмс сидел, сложив руки и надвинув шляпу, очевидно, в глубоком раздумье. Вдруг он поднял голову, хлопнул меня по плечу и указал на луга.
– Посмотрите! – сказал он.
Густой парк шел по склону холма. Из-за ветвей деревьев виднелись очертания очень старого дома.
– Сток Моран? – спросил Холмс.
– Да, сэр, это дом доктора Гримсби Ройлотта, – ответил кучер.
– Кажется, теперь там, куда мы едем, идет какая-то постройка, – продолжал Холмс.
– Там деревня, – сказал кучер, указывая на видневшиеся налево крыши домов. – А если вам нужно в дом, то вам ближе пройти туда этой дорогой, а потом по тропинке через поле. Вот там, где идет барышня.
– Это, должно быть, мисс Стоунер, – сказал Холмс, прикрывая глаза рукой. – Да, нам лучше пойти так.
Мы вышли из тарантаса, расплатившись с кучером, который поехал обратно в Летерхед.
– Пусть этот малый думает, что мы архитекторы или приехали по какому-нибудь другому делу, – сказал Холмс. – Не станем болтать лишнего… Здравствуйте, мисс Стоунер! Как видите, мы сдержали слово.
Наша клиентка бросилась к нам навстречу с сияющим от радости лицом.
– Я с нетерпением ожидала вас, – сказала она, горячо пожимая нам руки. – Все устроилось чудесно. Доктор Ройлотт уехал в город и, по всем вероятиям, не вернется домой до вечера.
– Мы имели удовольствие познакомиться с доктором, – сказал Холмс и в коротких словах рассказал о посещении доктора Ройлотта.
Мисс Стоунер побледнела, как смерть.
– Боже мой! Значит, он следил за мной.
– Очевидно.
– Он так хитер, что не знаешь, как и скрыться от него. Что он скажет, когда вернется!
– Пусть остережется: могут найтись люди и похитрее его. На ночь вы должны запереться у себя в комнате. Если он будет угрожать вам, мы отправим вас к тетке, в Харроу. А теперь нам нужно воспользоваться удобным временем, и потому проведите нас, пожалуйста, в комнаты.
Дом был выстроен из серого, поросшего мхом камня, с флигелями по обеим сторонам, напоминавшими клешни краба. В одном из флигелей окна были разбиты и заколочены досками, крыша местами обрушилась. Средняя часть дома была в несколько лучшем состоянии. Правый флигель казался сравнительно новее, на окнах висели шторы, из труб шел голубой дым. Все показывало, что тут жили люди. У стены виднелись леса, но рабочих не было и следа. Холмс медленно расхаживал по нерасчищенной лужайке и внимательно разглядывал окна.
– Вероятно, это окно комнаты, в которой вы спали прежде, – сказал он, – среднее – спальни вашей сестры, а следующее – доктора Ройлотта?
– Совершению верно. Теперь я сплю в средней комнате.
– Ну, да, из-за ремонта. Между прочим, эта стена, кажется, не особенно нуждается в ремонте.
– Вовсе не нуждается. Я думаю, это просто предлог, чтобы заставить меня переселиться в другую комнату.
– А! Это имеет большое значение. В этом флигеле есть коридор, в который выходят все три комнаты. Есть там окна?
– Да, но очень маленькие и слишком узкие для того, чтобы пролезть в них.
– Так как вы обе запирались на ночь, то с этой стороны невозможно было пробраться в ваши комнаты. Будьте так добры, войдите в вашу комнату и закройте ставни.
Мисс Стоунер исполнила его желание. Холмс употребил все усилия, чтобы открыть ставни снаружи, но безуспешно. Не было даже щели, в которую можно было бы просунуть ножик и приподнять засов. Он осмотрел в увеличительное стекло все петли: они оказались вполне целыми.
– Гм! – проговорил он, в недоумении почесывая подбородок, – гипотеза-то моя не оправдывается. Невозможно пролезть в окно, когда ставни закрыты. Ну, посмотрим, не увидим ли что-нибудь внутри дома.
Маленькая боковая дверь вела в окрашенный белым коридор, в который выходили все три спальни. Холмс отказался осматривать третью комнату, и мы прямо вошли во вторую, где спала теперь мисс Стоунер, и где умерла ее сестра. Это была маленькая комнатка с низким потолком и камином, такая, какие встречаются в старинных деревенских домах. В одном углу стоял комод, в другом – узкая кровать, покрытая белым одеялом, налево у окна – туалетный столик. Два стула и вильтонский ковер посреди комнаты довершали ее скромную обстановку. Карнизы стен были из темного дерева, такого старого и выцветшего, что, вероятно, они существовали тут с самого основания. Холмс поставил стул в угол и сел, внимательно оглядывая все вокруг.
– Куда ведет этот звонок? – проговорил он, указывая на толстый шур, висевший над самой постелью, так что конец его лежал на подушке.
– В комнату экономки.
– Он новее всех остальных вещей в этой комнате.
– Да, этот звонок провели только два года тому назад.
– Вероятно, ваша сестра просила об этом?
– Нет, она никогда не употребляла его. Мы привыкли все делать сами.
– Вот как? Зачем же было проводить этот звонок?.. Позвольте мне осмотреть пол.
Он бросился на пол и стал быстро ползать взад и вперед, внимательно рассматривая через увеличительное стекло трещины между досками. Он исследовал также плинтуса, затем подошел к кровати и тщательно оглядел ее и стену. Наконец он сильно дернул шнур.
– Не звонит, – проговорил он.
– Как не звонит?
– Он даже не соединен со шнуром. Это крайне интересно. Видите, он прикреплен наверху к крючочку над отверстием вентилятора.
– Как глупо! Я и не заметила этого.
– Очень странно! – бормотал Холмс, дергая шнурок. – В этой комнате вообще есть странности. Например, что за дурак тот, кто ставил вентилятор! Зачем было проводить его из одной комнаты в другую, когда можно было устроить так, чтобы он выходил наружу?
– Вентилятор также устроен не так давно, – сказала мисс Стоунер.
– В то же время, что и звонок, – заметил Холмс.
– Да, в то время было вообще несколько переделок.
– Удивительно интересно! Звонки, которые не звонят, вентиляторы, которые не вентилируют. С вашего позволения, мисс Стоунер, мы перейдем теперь в следующую комнату.
Спальня доктора Гримсби Ройлотта была больше комнаты его падчерицы, но так же просто убрана. Походная кровать, маленькая деревянная этажерка с книгами преимущественно технического содержания, кресло у кровати, простой деревянный стол у стены, круглый стул и большой железный шкаф – вот и все, что бросилось нам в глаза. Холмс обошел комнату, внимательно, с величайшим интересом осматривая все вещи.
– Что здесь? – спросил он, постучав по шкафу.
– Деловые бумаги отчима.
– Так вы видели, что находится там?
– Только раз, несколько лет тому назад. Я помню, что там было много бумаг.
– А кошки там нет?
– Нет. Что за странная идея!
– Посмотрите!
Он снял со шкафа стоявшее на нем блюдечко с молоком.
– Нет, мы не держим кошки. Но у нас есть пантера и павиан.
– Ах, да! Конечно, пантера не что иное, как большая кошка, но сомневаюсь, чтобы она удовольствовалась блюдечком молока. Мне очень хочется выяснить одно обстоятельство.
Он присел на корточки перед деревянным стулом и внимательно осмотрел его сиденье.
– Благодарю вас. Этого достаточно, – сказал он, поднимаясь и пряча лупу в карман. – Ага! Вот нечто весьма интересное!
Предмет, привлекший его внимание, была свернутая в петлю плетка, лежавшая на постели.
– Что скажете, Ватсон?
– Плетка самая обыкновенная. Не понимаю только, зачем из нее сделана петля.
– Не совсем обыкновенная. Ах! Сколько зла на свете, и хуже всего, когда умный человек совершает преступление. С меня достаточно того, что я видел, мисс Стоунер. С вашего дозволения, мы выйдем теперь на лужайку.
Мне никогда не приходилось видеть Холмса таким угрюмым и мрачным. Мы несколько раз молча прошли по дорожке. Ни мисс Стоунер, ни я не решались прервать молчание, пока сам Холмс не нарушил его.
– Мисс Стоунер, – сказал он, – необходимо, чтобы вы безусловно поступили так, как я посоветую вам.
– Я исполню все беспрекословно.
– Дело слишком серьезное для того, чтобы колебаться. От вашего согласия зависит, может быть, сама ваша жизнь.
– Я отдаю себя в ваши руки.
– Во-первых, мы оба, мой друг и я, должны провести ночь в вашей комнате.
Мисс Стоунер и я с удивлением взглянули на него.
– Так должно быть. Я объясню вам все. Что там через дорогу? Кажется, деревенская гостиница?
– Да. Это «Корона».
– Оттуда видны ваши окна?
– Конечно.
– Когда ваш отчим вернется, скажите, что у вас болит голова, и уйдите в свою комнату. Когда услышите, что он пошел спать, откройте ставни, поставьте на окно лампу – это будет сигналом для нас, – заберите все, что вам нужно, и уходите в вашу бывшую спальню. Без сомнения, вы можете устроиться там на одну ночь, несмотря на ремонт.
– О, да, вполне!
– Остальное предоставьте нам.
– Что же вы сделаете?
– Проведем ночь в комнате и разузнаем причину напугавшего вас шума.
– Мне кажется, вы уже составили себе мнение об этом деле, мистер Холмс, – сказала мисс Стоунер, беря его за руку.
– Может быть.
– Так, ради Бога, скажите, отчего умерла моя сестра?
– Я хотел бы сначала собрать более ясные улики.
– По крайней мере, скажите, верно ли мое предположение, что она умерла от страха?
– Нет, не думаю. Предполагаю, была другая причина. А теперь, мисс Стоунер, мы должны покинуть вас, потому что если доктор Ройлотт вернется и увидит нас здесь, наша поездка окажется совершенно бесполезной. Прощайте! Мужайтесь: если вы исполните то, что я сказал вам, можете быть спокойны, что мы скоро отклоним угрожающую вам опасность.
Шерлок Холмс и я без труда нашли себе две комнаты в «Короне». Они были в нижнем этаже. Из окна видны были ворота и обитаемый флигель Сток Морана. В сумерки мимо нас проехал доктор Гримсби Ройлотт. Его громадная фигура виднелась рядом с мальчиком, который правил лошадью. Мальчик несколько времени возился, открывая ворота, и мы слышали, как доктор кричал хриплым голосом, и видели, как он бешено грозил кулаками. Экипаж въехал в ворота, и через несколько минут мы увидели свет от лампы, зажженной в одной из гостиных.
– Знаете, Ватсон, – сказал Холмс, – уж, право, не знаю, брать ли вас сегодня ночью. Дело-то опасное.
– Могу я быть полезен вам?
– Ваше присутствие было бы незаменимо.
– Ну, так я пойду с вами.
– Очень мило с вашей стороны.
– Вы говорите об опасности. Наверно, вы заметили в этих комнатах то, на что я не обратил внимания.
– Нет, вы видели то же, что я, только я сделал больше выводов.
– Я не видел ничего особенного, за исключением шнура от звонка, и не могу себе представить, для чего устроен этот звонок.
– Вы видели и вентилятор?
– Да, но не вижу в этом ничего особенного. Отверстие такое маленькое, что едва ли даже мышь могла пролезть в него.
– Я знал, что есть вентилятор, прежде чем мы приехали в Сток Моран.
– О, милый Холмс!
– Да, знал. Помните, мисс Стоунер сказала, что ее сестра чувствовала запах сигары доктора Ройлотта. Это, конечно, сразу навело меня на мысль, что между комнатами должно быть какое-нибудь сообщение. Отверстие это маленькое, иначе его заметил бы следователь. Я решил, что это должен быть вентилятор.
– Но что же в этом дурного?
– Ну, по крайней мере, странное совпадение. Устраивается вентилятор, вешается шнур, и спящая в кровати девушка умирает.
– Не вижу никакой связи.
– Вы ничего не заметили особенного в кровати?
– Нет.
– Она привинчена к полу. Случалось вам видеть такую кровать?
– Нет.
– Девушка не могла отодвинуть кровать. Та должна быть всегда в одинаковом положении относительно вентилятора и веревки… Приходится так назвать этот шнур, потому что он вовсе не предназначался для звонка.
– Холмс! – вскрикнул я, – я смутно догадываюсь, на что вы намекаете. Мы поспели как раз вовремя для того, чтобы предотвратить какое-то ужасное, тонко задуманное преступление.
– Да, ужасное и тонко задуманное. Если врач идет на злодеяние, то нет преступника хуже его. У него сильные нервы и знание. Палмер и Причард стояли во главе своей профессии. Этот человек перещеголял их, но я думаю, нам удастся перехитрить его. Много Ужаса придется нам видеть сегодня ночью. Ради бога, покурим спокойно и подумаем о более веселых вещах.
Около девяти часов свет, мелькавший среди деревьев, погас, и в доме стало совершенно темно. Часы тянулись медленно, как вдруг, как раз когда пробило одиннадцать часов, прямо перед нами вспыхнул яркий свет.
– Это сигнал из среднего окна, – сказал Холмс, вскакивая на ноги.
Выходя из гостиницы, он сказал хозяину, что мы идем к знакомому и, может быть, останемся ночевать у него. Через минуту мы уже шли по темной дороге, холодный ветер дул нам прямо в лицо, и только желтый свет указывал нам путь в царившей вокруг мгле.
Попасть в парк было нетрудно, так как стена, окружавшая его, местами обрушилась. Пробираясь между деревьями, мы дошли до лужайки, перешли через нее и только что собрались влезть в окно, как из-за группы лавровых кустов выскочило какое-то существо, похожее на отвратительного уродливого ребенка, бросилось на лужайку, словно в конвульсиях, и затем быстро исчезло во тьме.
– Боже мой! – прошептал я. – Вы видели?
Холмс на одно мгновение испугался так же, как и я, и в волнении сильно сжал мне руку, но затем тихо рассмеялся и на ухо сказал мне.
– Миленький дом. Это – павиан.
Я совсем забыл о любимцах доктора Ройлотта. Может, и пантера очутится скоро у нас на плечах. Сознаюсь, что я почувствовал облегчение, когда, сняв по примеру Холмса сапоги, пробрался вслед за ним в комнату. Мой приятель бесшумно закрыл ставни, перенес лампу на стол и окинул взглядом всю комнату. Потом он прокрался ко мне и, приложив руку ко рту, прошептал еле слышно:
– Малейший шум разрушит все наши планы.
Я утвердительно кивнул головой.
– Придется сидеть без огня. Он может увидеть свет в вентилятор.
Я снова кивнул головой.
– Смотрите, не засните: дело идет, быть может, о нашей жизни. Приготовьте револьвер на всякий случай. Я сяду на кровать, а вы на стул.
Я вынул револьвер и положил его на стол.
Холмс принес с собой длинную тонкую трость и положил ее возле себя на кровать вместе с коробочкой спичек и огарком свечи. Потом он потушил лампу, и мы остались во тьме.
Никогда не забуду этой страшной ночи! Я не слышал ни одного звука, ни даже дыхания, а между тем знал, что Холмс находится в нескольких шагах от меня и испытывает такое же нервное возбуждение, как и я. Ни малейший луч света не проникал через запертые ставни, мы сидели в полнейшей тьме. Снаружи доносился по временам крик ночной птицы; раз около нашего окна послышался какой-то вой, напоминавший мяуканье кошки: очевидно, пантера разгуливала на свободе. Издалека доносился протяжный бой церковных часов, отбивавших четверти. Как тянулось время между этими ударами! Пробило двенадцать, затем час, два, три, а мы все продолжали сидеть безмолвно, ожидая, что будет дальше.
Внезапно у вентилятора появился свет. Он сейчас же исчез, но в комнате распространился сильный запах горящего масла и раскаленного металла. В соседней комнате кто-то зажег огонь. До моего слуха донесся тихий шум, и потом все опять замолкло, только запах стал еще сильнее. С полчаса я сидел, прислушиваясь. Вдруг раздался какой-то звук, тихий, равномерный, напоминавший струю пара, выходящую из котла. В то же мгновение Холмс вскочил с кровати, зажег спичку и начал неистово колотить тростью по шнуру.
– Вы видите ее, Ватсон!? – кричал он. – Видите!?
Но я ничего не видел. В ту минуту, как Холмс зажег свет, я услышал тихий свист, но глаза мои привыкли к темноте, и потому неожиданный свет ослепил меня, и я не мог понять, почему Холмс так ожесточенно колотит по шнуру. Однако я успел рассмотреть, что лицо его было смертельно бледно и выражало ужас и отвращение.
Он перестал колотить по шнуру и смотрел на вентилятор, когда внезапно в безмолвии ночи раздался ужасный крик. Он становился все громче и громче. Страдание, страх и гнев, – все чувства смешались в этом крике. Говорят, что его слышали в деревне и даже в отдаленном доме священника. Мы похолодели от ужаса и молча смотрели друг на друга, пока не замерли последние крики и прежняя тишина водворилась в комнате.
– Что это значит? – задыхаясь, проговорил я.
– Значит, что все кончено, – ответил Холмс… – И, может быть, это к лучшему. Возьмите револьвер, и пойдем в комнату доктора Ройлотта.
Лицо его было серьезно. Он зажег лампу и пошел по коридору. Он дважды постучался в дверь.
Ответа не было. Тогда он повернул ручку двери и вошел, – я за ним, с револьвером в руках.
Страшное зрелище представилось нашим глазам. На столе стоял потайной фонарь с полуоткрытой дверцей. Свет от него падал на железный шкаф, раскрытый настежь. У стола на деревянном стуле сидел доктор Гримсби Ройлотт в длинном сером халате, из-под которого выглядывали босые ноги в красных турецких туфлях без задников. На коленях у него лежала плетка, которую мы видели утром. Он сидел, подняв вверх голову и устремив страшный, неподвижный взгляд в потолок. На лбу у него была странная желтая лента с коричневыми пятнами, плотно охватывавшая голову. Он не шевельнулся, когда мы вошли в комнату.
– Лента, пестрая лента! – прошептал Холмс.
Я подошел ближе. Внезапно странный головной убор доктора зашевелился, и из волос поднялась голова змеи.
– Это болотная гадюка, самая ядовитая змея в Индии! – сказал Холмс. – Он умер через десять секунд после укушения. Возмездие постигло жестокого человека. Кто роет другому яму, сам в нее попадет. Посадим эту тварь в ее логовище, а потом отправим мисс Стоунер в безопасное место и дадим знать полиции.
Он быстро взял арапник с колен мертвеца, накинул петлю на шею змеи и, вытянув руку, бросил ее в железный шкаф и запер его.
Таковы истинные обстоятельства смерти доктора Гримсби Ройлотта из Сток Морана. Не буду подробно рассказывать о том, как мы сообщили эту новость испуганной девушке. Мы отправили ее с утренним поездом в Харроу к тетке. Официальное следствие установило, что доктор умер от неосторожного обращения со своей опасной любимицей. Когда мы ехали назад из Сток Морана, Шерлок Холмс рассказал мне остальное.
– Я пришел было к совершенно ложному выводу, милый Ватсон, – сказал он. – Видите, как опасно строить гипотезы, когда нет основательных данных. Присутствие цыган вблизи дома и слово «лента», сказанное несчастной молодой девушкой и понятое мной иначе, навели меня на ложный след. Очевидно, она успела разглядеть что-то, показавшееся ей лентой, когда зажгла спичку. В свое оправдание могу сказать только, что отказался от своего первоначального предположения, как только увидел, что обитателю средней комнаты опасность не может угрожать ни со стороны окна, ни со стороны двери. Вентилятор и шнур от звонка сразу привлекли мое внимание. Открытие, что звонок не звонит, а кровать привинчена к полу, возбудило во мне подозрение, что шнур служит мостом для чего-то, что переходит в отверстие и попадает на кровать. Мысль о змее сразу пришла мне в голову, в особенности, когда я вспомнил, что доктор привез с собой из Индии всяких животных и гадов. Идея употребить в дело яд, недоступный химическому исследованию, могла прийти в голову именно такому умному, бессердечному человеку, долго жившему на Востоке. Быстрота действия подобного рода яда имела также свое преимущество. Только очень проницательный следователь мог бы заметить две маленькие черные точки в том месте, где ужалила змея. Потом я вспомнил свист. Это он звал назад змею до рассвета, чтобы ее не увидали.
Вероятно, он приучил ее возвращаться к нему, давая ей молоко. Змею он направлял к вентилятору, когда находил это удобным, и был уверен, что она спустится по шнуру на кровать. Может быть, целая неделя прошла бы прежде, чем змея ужалила молодую девушку, но рано или поздно она должна была стать жертвой ужасного замысла. Я пришел ко всем этим выводам раньше, чем вошел в комнату доктора Ройлотта. Осмотрев его стул, я убедился, что он часто становился на него, очевидно, с целью достать до вентилятора. Шкаф, блюдечко с молоком и петля на плетке окончательно рассеяли все мои сомнения. Металлический звук, который слышала мисс Стоунер, очевидно, происходил оттого, что ее отчим захлопывал шкаф. Вы знаете, что я предпринял дальше, когда убедился в верности моих выводов. Я, как, без сомнения, и вы, услышал шипение змеи, зажег спичку и напал на нее.
– И прогнали ее назад в вентилятор.
– А она бросилась на своего хозяина. Некоторые из моих ударов попали в цель, пробудили ее злобу, и она кинулась на первого встречного. Таким образом, я косвенно виновен в смерти доктора Ройлотта, но не скажу, чтобы моя совесть сильно страдала от этого.
