Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Первый день
Заветное число настигло Чарльза Дугласа за завтраком – когда он заглянул в газету. Он откусил тост, на всякий случай вгляделся в число еще раз – и медленно опустил газету на стол.
– Ну, надо же! – сказал он.
– Что такое? – слегка вздрогнув, отозвалась его жена Элис.
– Сегодня то самое число. Четырнадцатое сентября.
– Что значит – то самое? – спросила она.
– Первый день занятий в колледже!
– И что дальше?
– Первый день… Когда все встречаются после каникул.
Элис настороженно следила за тем, как он встает из-за стола.
– И что?
– Да-да, все правильно – сегодня первый день…
– А мы-то тут при чем? – спросила она. – Детей у нас нет, знакомых учителей тоже… Даже друзей, у которых есть дети, тоже нет.
– Да-да, конечно. Просто… – Голос Чарли дрогнул, он снова взял газету в руки. – Я обещал…
– Что обещал? Кому?
– Нашей компашке обещал, – сказал он, – давно, много лет назад… Сколько сейчас времени?
– Полвосьмого.
– Надо спешить, – сказал он. – А то опоздаю.
– Кофе еще будешь? По-моему, ты слишком разволновался. В зеркало посмотри на себя…
– Надо же, я все-таки вспомнил! – Он смотрел, как кофе льется в его чашку, наполняя ее до самых краев. – Вспомнил про наш уговор. Росс Симпсон, Джек Смит, Гордон Хайнс… Мы же все поклялись – чуть ли не на крови. Что встретимся в первый день через пятьдесят лет после окончания колледжа.
Жена выпрямилась и наконец-то оставила в покое кофейник.
– Что, прямо в сентябре 1938 года поклялись?
– Да, прямо 38-го.
– И что же, эти Росс, Джек и… как его?
– Гордон!
– Просто вот так взяли и…
– Нет, не просто. Мы же знали, что разлетимся по свету и, может быть, встретимся только через много лет, а может, вообще никогда не встретимся… И мы все торжественно поклялись, что, несмотря ни на какие преграды, обязательно вспомним и приедем, пусть даже для этого придется пересечь весь земной шар… И встретимся на школьном дворе, возле флагштока, в 1988 году.
– И что, вы все прямо дали друг другу такое обещание?
– Не просто обещание – клятву… Господи, что же я тут сижу – я ведь уже давно должен быть в машине.
– Чарли, – сказала Элис, – ты хоть понимаешь, что до твоего колледжа отсюда – километров шестьдесят?
– Пятьдесят.
– Ну, пятьдесят. Допустим, ты выезжаешь сейчас, и…
– К полудню уже буду на месте. Или даже раньше.
– Знаешь, как это выглядит со стороны, Чарли?
– Ну, давай, давай, – сказал он, – расскажи мне, ты же, как всегда, знаешь все наперед.
– А представь, вот ты припрешься туда – а там никого нет?
– То есть как это никого? – срывающимся голосом воскликнул он.
– Так это – никого! Вдруг ты один такой идиот, который принял все это всерьез и…
– Не может быть, они обещали! – оборвал ее он.
– Но с тех пор прошла целая жизнь!
– Они – обещали!
– А если они передумали – или просто забыли?
– Они не могут забыть.
– Почему это?
– Потому что это были самые лучшие на свете парни, это были лучшие мои друзья, навсегда. Ни у кого в мире нет и не было больше таких друзей.
– Ах ты господи, боже мой! – пропела она. – Святая простота.
– Это я – святая простота? Но, послушай, ведь я-то вспомнил – и они, между прочим, тоже могли вспомнить!
– Нет, не могли. Для этого надо быть таким же чокнутым на всю голову, как ты!
– Спасибо за комплимент.
– А что, скажешь, я неправа? Да ты зайди к себе в кабинет… Паровозики «Lionel», машинки «Mr. Machines», мягкие игрушки, постеры!
– И что?
– А папки с письмами? Это у меня письма 60-х, это – 50-х, это – 40-х… Господи, когда ты только соберешься их выкинуть…
– Это не просто письма.
– Это тебе они – не просто. А все эти твои друзья и незнакомцы по переписке – думаешь, они тоже хранят твои письма, так же как ты – их?
– Я, между прочим, пишу интересные письма.
– Да, да, очень интересные. А ты попробуй, обзвони своих адресатов – и попроси переслать их тебе обратно, хотя бы одно. Как ты думаешь, сколько тебе пришлют?
Он молчал.
– Правильно: ни хрена не пришлют! – сказала она.
– Совсем не обязательно так выражаться, – заметил он.
– А что, «хрен» – это теперь ругательство?
– В твоем исполнении – да.
– Чарли!
– И не «чарли» меня!
– А тридцатилетний юбилей театральной студии, на который ты поперся, чтобы встретиться с какой-то там Салли – или еще черт знает с кем? А эта чувырла даже не вспомнила, кто ты такой!
– Ну, давай вытащи теперь все… – сказал он.
– Господи боже мой! – вздохнула она. – Нет, ты, пожалуйста, не подумай, что я решила испортить тебе праздник. Просто… не хочу, чтобы ты опять страдал.
– Ничего, у меня толстая кожа.
– Знаю, знаю… Строишь из себя слона, а сам охотишься на стрекозок.
Он уже стоял на изготовку. С каждой ее новой фразой он как будто становился выше ростом.
– Это будет славная охота… – сказал он.
– Ну-ну… – то ли со вздохом, то ли со всхлипом отозвалась она. – Значит, поедешь.
– Да, мне пора.
Она посмотрела на него долгим взглядом.
– Ладно, я пошел.
И дверь закрылась.
Почему-то у него было чувство, будто скоро Новый год.
Он рванул с места, потом опомнился, отпустил газ – и стал жать постепенно, пытаясь синхронизировать шум мотора с шумом в голове.
…Или – как будто только что закончился Хеллоуин и все разъезжаются по домам после вечеринки.
Очень странное ощущение.
Он ехал в хорошем темпе, но при этом то и дело посматривал на часы. Времени был еще вагон, он прекрасно успевал до обеда.
А почему, собственно, до обеда? Зачем? Может, Элис права? Сорвался, как мальчишка, неизвестно куда, неизвестно зачем. «Я обещал, мы поклялись…» Кто они мне, собственно говоря? Какие-то далекие персонажи из детства. Что с ними стало сейчас, вообще непонятно. За столько лет – ни писем, ни телефонных звонков, ни случайных встреч в стиле «мир тесен», ни сообщений о кончине… Хотя это как раз интригует! Ради этого стоит давить на газ. И умирать от нетерпения. Он хохотнул вслух. «Ну, когда же… ну, когда же?!» В детстве они постоянно так говорили. Тогда было много поводов умирать от нетерпения. Например, каждый раз – ждать миллиарды лет до Рождества. Или до Пасхи… Хотя до Пасхи – нет, всего пара миллионов, не больше. А Хеллоуин? Старый добрый Хеллоуин – кругом тыквы, все бегают, орут, долбят друг другу в окна, звонят в звонки, а ты дышишь в горячую маску, и она пахнет картоном. День Всех Святых! Самый любимый. Когда-то. А как мы ждали Четвертое июля – надо было раньше всех проснуться, раньше всех кое-как что-то на себя нацепить, первыми выбежать на лужайку и взорвать к чертовой матери весь город с помощью шестидюймовых фейерверочных шаров… Да, все-таки Четвертое июля. Оно – самое крутое! Самое-пресамое – ну, когда же.
Хотя, наверное, в те времена все дни были такие – «ну, когда же». И дни рождения, и поездки на озеро, и фильмы с Лоном Чейни. И горбун Квазимодо, и Призрак оперы… Все такое, что «ну, когда же, когда же?!». Я и сейчас бы не отказался копать в овраге землянки. И чтобы фокусники приезжали каждый год. Прямо сейчас рванул бы жечь бенгальские огни. Вот прямо в эту же секунду! Ну, когда же?!
Он сбавил ход, чтобы лучше рассмотреть Время, сквозь которое ехал.
Теперь уже недалеко. Недолго осталось. Старина Росс! Дружище Джек! Гордон… ну, это Гордон. Мы же банда. Кто на нас? Настоящие три мушкетера. Нет, даже не три – четыре, если вместе со мной.
Мысленно он огласил весь почетный список. Первым в нем шел, конечно, Росс: он считался старшим, хотя все мы были одного возраста. Этот был уж точно самый шустрый щенок в нашем помете. И самая светлая голова. По учебе шел лучше всех, при этом никогда не задавался. Читал все подряд. По средам слушал шоу Фреда Аллена, а наутро пересказывал нам лучшие шутки. Несмотря на бедность, любил красивую одежду. У него был всего один галстук, один ремень, один пиджак, одна пара брюк, но все всегда отличного качества. И всегда чистое и выглаженное. Это по поводу Росса.
Дальше Джек – будущий писатель, который типа собирался завоевать весь мир и стать величайшим в истории. Так, во всяком случае, он провозглашал, а точнее, вопил на всех углах. Таскал в карманах пиджака не меньше шести ручек и знаменитый желтый блокнот, благодаря которому «Стейнбек однажды перестанет быть Стейнбеком». Вот такой был Джек.
Ну, и Гордон, который перемещался по кампусу исключительно по штабелям девиц, визжащих от восторга, не прикладывая для этого никаких усилий. Ему достаточно было мигнуть – и они падали под ноги, как перезрелые яблоки.
Росс, Джек, Гордон – привет, друганы!
Он разогнался было, но снова притормозил.
Интересно, а что они подумают про меня? О, братец, да ты крут! А насколько я крут – и крут ли я вообще? Девяносто рассказов, шесть романов, один фильм, пять пьес – в принципе не так уж и плохо… Да нет, к черту, лучше вообще не буду ничего им рассказывать, вот еще – пусть про себя рассказывают, а я послушаю.
Ну, вот, допустим, встретились мы у флагштока. И что мы друг другу скажем? Привет! Здорово! Боже, какая встреча! Мы все-таки собрались! Как сам, как здоровье, что нового? Давай колись: что у тебя там? Жены, дети, внуки, фотки и все такое…
А, да ты писатель? Давай-ка изобрази нам что-нибудь, приличествующее моменту. Стишок какой-нибудь. Хотя нет, стихи – вряд ли это теперь актуально. Ну да, пожалуй, это было бы слишком. «Я вас люблю – всех вас троих…» Или что-нибудь типа: «Я бесконечно вас люблю…»
Он еще сильнее сбросил скорость, вглядываясь вперед, в призрачные тени за ветровым стеклом.
А если они вообще не приедут? Да нет, вряд ли. Должны. Нет, они все будут на месте, и все будет хорошо. Я понимаю, если бы жизнь у них не удалась – какие-нибудь там несчастливые браки и все прочее, – тогда бы они не приехали. Такие парни, как они – точно нет. Ну а если все хорошо, даже не просто хорошо, а классно – почему бы и не приехать? Хотя бы для того, чтобы доказать: вот смотрите, у меня все хорошо, я все вспомнил и приехал. Веришь не веришь? Верю!
Он снова решительно надавил на газ – надо спешить, раз все уже собрались. Потом опять притормозил – в приступе ужаса, что там его никто не ждет. Потом еще раз газанул. Черт знает что. Это просто черт знает что!
И так въехал во двор колледжа. Как ни парадоксально, там даже нашлось место для парковки. У флагштока толклись студенты, но их было до обидного мало. Явно недостаточно, чтобы затеряться и сделать вид, что никто тут и не собирался никому назначать встречу. Ведь его друзьям-старперам вряд ли хотелось бы приехать и торчать тут у всех на виду? По крайней мере ему уж точно не хотелось. Гораздо лучше лениво разгрести толпу и явиться на место последним: встречайте, главная интрига нашего праздника!
Он отсиживался в машине до тех пор, пока из колледжа не высыпала толпа девушек и молодых людей, которые все одновременно что-то болтали. Они, о счастье, остановились как раз возле флагштока, а значит, теперь все вновь прибывшие – неважно, какого возраста, – могли незаметно затесаться в их ряды. Он вылез из машины и некоторое время боялся смотреть в сторону флагштока. А вдруг там никого нет? Никто не приехал, никто ни о чем не вспомнил. Это было бы так тупо… Он с трудом удержал себя от соблазна запрыгнуть обратно в машину и уехать.
Под самим флагштоком никого не было. Студенты толпились вдоль, поперек и вокруг него, но прямо под ним – никого.
Некоторое время он гипнотизировал флагшток взглядом, как будто это могло заставить кого-нибудь сдвинуться с места и подойти к нему поближе. Сердце почти не билось. Он зажмурился и почувствовал острое желание немедленно уехать.
Как вдруг от края толпы отделился какой-то человек. Это был явно не молодой человек, судя по походке, цвету лица и абсолютно седой голове. Да, это был старик.
А потом еще два – примерно таких же.
Господи, неужели это они? Значит, все-таки вспомнили… И что теперь делать?
Так они и стояли широким кругом, отдельно друг от друга – молча, не двигаясь и пряча взгляды. Стояли, казалось, целую вечность.
Росс, Матерь Божья, неужели это ты? А вот этот, кажется, Джек… А тот, еще один, значит, Гордон?
У всех троих было примерно одно и то же выражение лица – как будто всех одновременно посетили одни и те мысли.
Чарли чуть подался вперед. И все остальные чуть подались вперед. Чарли сделал крохотный шажок. И остальные трое сделали. Чарли со всеми переглянулся. И все остальные обменялись взглядами. А потом…
Чарли сделал еще один шаг. Назад. И все остальные, не сразу, но тоже сделали. Чарли замер, как будто чего-то ждал. И старички тоже ждали. Глядя, как на высоком шпиле полощется флаг.
Где-то в глубине школы прозвенел звонок. Это закончился перерыв на ланч – студентам пора было расходиться на уроки. За пару минут их как волной смыло.
Как только из сквера схлынула толпа, служившая друзьям маскировочным укрытием, они остались стоять вчетвером, метрах в пятнадцати друг от друга. Как будто посреди освещенного солнцем осеннего двора расположился огромный компас с центром в виде флагштока и четырьмя полюсами в виде людей.
Так они и стояли: один облизывал губы, другой щурился, третий переминался с ноги на ногу. И было видно, как ветер теребит их седые шевелюры – тот же ветер, который едва не срывал с флагштока флаг. Наконец в здании школы прозвенел еще один звонок. И по звуку он был какой-то очень… последний.
Чарльза так и подмывало что-нибудь сказать. Но он молчал. А губы, независимо от его воли, шептали их имена. Эти дивные, эти любимые имена, которые, конечно, никто, кроме него, не услышал…
Ему не хватало решимости. Поэтому, стоило нижней части туловища сделать поползновение к отступлению, ноги тут же последовали за ней. В итоге он весь, целиком, развернулся и вышел за пределы компаса.
Следом за ним стоявшие под ветром пришельцы на других полюсах тоже зашевелились: один за другим, они тоже отступили на шаг и заняли выжидательную позицию.
Его раздираемое сомнениями тело тянулось то к флагштоку, то к спасительному автомобилю. Но он так не решился. А в это время ботинки, воспользовавшись ситуацией, под шумок окончательно вывели его из зоны действий.
Точно так же поступили тела, ноги и ботинки всех остальных.
И вот он уже шагал прочь, и старички тоже шагали – все в разных направлениях. Шли медленно, изредка бросая назад осторожные взгляды. Туда, где в опустевшем сквере остался одинокий флагшток с обиженно поникшим флагом. Где из окон слышались голоса, смех и звук задвигаемых стульев.
Все шли – и друг на друга оглядывались.
В какой-то момент Чарли остановился, потому что ноги вдруг отказались идти. Он бросил еще один долгий взгляд через плечо, в последний раз. И вдруг ощутил в правой руке какой-то странный зуд, как будто кто-то тянет ее наверх. И увидел, как она сама собой начинает приподниматься.
Несмотря на то что они уже на полсотни метров разбрелись в стороны от флагштока, было отчетливо видно, как один из пришельцев поднял руку и слегка помахал. Потом и другой старикан заметил и помахал тоже. А за ним и третий.
Он посмотрел на свою руку, как она медленно поднимается и пальцы делают в воздухе короткий прощальный жест. А потом бросил взгляд вдаль – на старичков.
Черт возьми, кажется, я ошибся, подумал он. Никакой это не первый день. Это – последний.
Судя по запаху, доносящемуся с кухни, Элис жарила что-то очень аппетитное.
Он долго не мог заставить себя войти.
– Хватит уже стоять на пороге, – сказала она, – в ногах правды нет.
– Это точно, – сказал он и прошел к обеденному столу, где его ждали праздничная скатерть, нарядные салфетки, столовое серебро и зажженные свечи, которые они обычно зажигали, если ужинали под вечер.
Элис поджидала его у входа на кухню.
– Откуда ты узнала, что я вернусь так рано? – спросил он.
– Ничего я не узнавала, – сказала она, – просто увидела, как ты подъехал. Будешь яичницу с беконом? Сейчас принесу. Ты пока садись.
– Отлично. – Он взялся за спинку стула и окинул взглядом столовые приборы. – Сажусь.
Он сел. Элис подошла, чмокнула его в лоб и отправилась за яичницей.
– Ну и что? – крикнула она с кухни.
– Что – что?
– Как все прошло?
– Что – прошло?
– Ты сам знаешь что, – сказала она. – Твой знаменательный день. Клятвы и все такое. Кто-нибудь приехал?
– Конечно, – сказал он, – все приехали.
– А можно отсюда поподробнее?
Она стояла в дверях кухни со сковородкой в руках и буквально сверлила его взглядом.
– Вы же о чем-то говорили?
– В смысле? – Он наклонился и почти лег грудью на стол. – Ну да.
– Ну и как, хорошо поговорили?
– Понимаешь, мы…
– Да неужели?
Перед глазами у него маячила пустая тарелка.
И прямо в нее стали капать слезы.
– Да хорошо, хорошо мы поговорили! – проорал он. – Легче сдохнуть – как хорошо мы поговорили…
