Сияние

Посмотрите вниз

Посмотрите вниз.

Вдоль сцены на вашей коже. Грациозный просцениум ключицы, плеча, длинных костей предплечья. Авансцена нежного живота. Скена  черепа, где прячутся все боги и машины, ждут сигнала, гремят в своих ящиках, выдыхают дым и тоскуют. Посмотрите вниз; что-то происходит около пупка, омфала, стянутого узлом мирового ядра. Вы не можете чувствовать, как свет играет на вашем теле, но всё равно покрываетесь гусиной кожей. У света нет личной температуры. Но ваше тело инстинктивно понимает, что свет холодный. Идея света, нарратив света. Свет заморозит вас так, что вы посинеете. Обманщик-мозг настаивает, что у мелькающих изображений в действительности есть вес; они давят, точно пальцы, окрашенные в полутона серого, пальцы трупов, пальцы ангелов, иномирные пальцы. Прикосновение изображений вас искажает – так и должно быть, с этим ничего нельзя поделать. И эти картинки, эти световые карты, не просто касаются, они входят в вас. Фотоны сталкиваются с плотью; большинство отскакивают, некоторые проникают. Вы несёте их внутри себя. Вы уносите их далеко-далеко.

Вы их чувствуете, хотя они неощутимы. Вы дрожите, но холода нет. Вы берёте их внутрь себя, хотя они не спросили дозволения.

Это чувство похоже на дыхание. На выдох, который вы сделали давным-давно, но ощутили только сейчас.

Лицо Северин растворяется, превращаясь в другое лицо. Оно красивее. Любой это признает. Оно обладает неким сходством с засушенной бабочкой и указывает на то, что его обладательница, по чистому стечению обстоятельств, от рождения имела в точности те черты, какие ценила её эпоха. По современным меркам, оно слишком изящное и лукавое. Слишком изысканное, чересчур женственное, чтобы соответствовать нынешней неистовой увлечённости андрогинами. Рот маленький, сердитый, похожий на рождественский бант. Огромные глаза глядят с лёгкой обидой. Светлые волосы, вьющиеся, как у статуи Аполлона, плотно льнут к голове, обрамляя личико в форме сердца. В безупречной линии челюсти ощущается смутный намёк на капризный нрав. Брови взмывают высоко, выше, ещё выше, точно круглые скобки, обрамляющие её лицо-предложение – и это предложение гласит: «Любите меня, и я рассмеюсь для вас, и, если вы сумеете заставить меня рассмеяться, мой смех без особого труда спасёт весь мир от смерти».

Это Мэри Пеллам. Лунная Милочка. Инженю по найму. В семнадцатилетнем возрасте сыграла первую значимую роль: Клементина Солт, наследница с пистолетом в нижней юбке. «Встретимся на Ганимеде» (реж. Эстер Хименес-Штерн, студия «Каприкорн», 1908 г.) – в нём у мисс Пеллам всего-то четыре минуты экранного времени, полторы из которых она проводит запертая в анабиозной капсуле, молотя по стеклу кулаками, как Белоснежка, не прочитавшая сценарий. И всё равно ей удалось переиграть почти всех. После «Ганимеда» она будет неуклонно, пусть и без впечатляющих успехов, трудиться на ярмарке девиц – внешность у неё слишком невинная для злодеек, слишком ангельская для падших женщин. То в бедственном положении, то вне такового, она останется девицей на сцене, пока морщины не подпишут её заявление об увольнении. Лишь тогда её карьера действительно рванётся с места в карьер. В шляпе хомбург и с повязкой на глазу она сделается мадам Мортимер, величайшим детективом девяти миров. Наши с ней пути пересекутся, когда она выстрелит злодею в глаз.

Улыбка Мэри как прожектор – тот, к кому она обращена, делается ярче, становится более настоящим.

И вот она обращается к нам.

Просцениум (проскениум) и скена – элементы древнегреческого театра.