Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 4
Стены в отделении были оклеены солнечными желтыми обоями с танцующими плюшевыми медвежатами и улыбающимися тряпичными куклами. Но больничные запахи, к которым я привык, когда работал здесь, – дезинфицирующие средства, запах человеческих тел, увядающих цветов, – ударил мне в ноздри, напоминая о том, что я здесь посторонний. Хотя в прошлом я уже тысячу раз ходил по этому самому коридору, меня стиснула ледяная тревога, неизбежно порождаемая больницами.
Модули ламинарных воздушных потоков находились в восточном конце отделения за серой дверью без окон. При нашем приближении дверь распахнулась, и в коридор вышла молодая девушка. Закурив, она двинулась было прочь, но Рауль окликнул ее, и она остановилась, обернулась, отставила одну ногу и застыла в такой позе, в одной руке держа сигарету, а другую положив на бедро.
– Сестра, – шепотом объяснил мне Рауль.
Он назвал ее привлекательной, но это было явное преуменьшение.
Девушка была сногсшибательная.
Высокого роста, пять футов и восемь или девять дюймов, тело ухитрялось одновременно быть и женственным, и мальчишеским. Ноги длинные, поджарые, упругие, грудь высокая и маленькая. Девушка обладала лебединой шеей и изящными тонкими пальцами, заканчивающимися выкрашенными алым лаком ногтями. На ней было белое платье из тонкого трикотажного материала, перехваченное серебряным шнурком, подчеркивающим тонкую талию и плоский живот. Мягкая ткань, обтягивающая все выпуклости и изгибы, заканчивалась, не доходя до колен.
Лицо овальное, с волевым подбородком, рассеченным глубокой ямочкой. Широкие скулы и ровная линия нижней челюсти, уши с маленькими мочками. В каждом висело по два тоненьких колечка из кованого золота. Прямые и полные губы выделялись на лице щедрым алым пятном.
Однако самой поразительной была окраска волос.
Длинные, пышные, зачесанные назад с высокого ровного лба, медно-красные. Однако в отличие от большинства рыжих нет веснушек, и лицо не цвета сметаны. Гладкая кожа без изъянов была покрыта темным калифорнийским загаром. Глубоко посаженные глаза горели сквозь густые ресницы черными бриллиантами. Косметики было, пожалуй, многовато, однако брови остались нетронутыми. Пышные и темные, они естественно выгибались, придавая лицу скептическое выражение. На такую девушку, обладающую странным сочетанием простоты и показного блеска, страшно сексуальную без каких-либо усилий с ее стороны, невозможно было не обратить внимания.
– Здравствуйте, – сказал Рауль.
Переступив с ноги на ногу, девушка смерила нас взглядом.
– Здрасьте, – угрюмо буркнула она, с нескрываемой скукой глядя на нас. Словно чтобы подчеркнуть свою незаинтересованность, она уставилась куда-то вдаль и глубоко затянулась.
– Нона, это доктор Делавэр.
Девушка равнодушно кивнула.
– Он психолог, специалист по работе с детьми, больными раком. В прошлом он работал здесь, у нас в отделении.
– Здравствуйте, – послушно произнесла Нона. Голос у нее был тихий, практически шепот, ровный, без модуляций. – Если вы хотите, чтобы он переговорил с моими родителями, их здесь нет.
– Мм… да, именно это я и хотел. Когда они вернутся?
Пожав плечами, девушка стряхнула пепел на пол.
– Они мне не сказали. Спали они здесь, так что скорее всего сейчас они вернулись в мотель, чтобы привести себя в порядок. Может быть, сегодня вечером, может быть, завтра.
– Понятно. А у вас как дела?
– Замечательно. – Уставившись в потолок, она постучала носком ноги.
Рауль поднял было руку, чтобы похлопать Нону по плечу, классический жест всех врачей, однако ее взгляд остановил его, и он поспешно опустил руку.
«Суровая девочка», – подумал я. Впрочем, она сейчас не на пляже загорала.
– Как Вуди? – спросил Рауль.
Этот вопрос привел девушку в бешенство. Все ее стройное тело напряглось, она бросила окурок и раздавила его каблуком. Во внутренних уголках ее черных, словно полночь, глаз навернулись слезы.
– Чертов врач! Почему вы не сказали мне!
Смахнув слезы, Нона развернулась и убежала прочь.
Стараясь не смотреть мне в глаза, Рауль подобрал с пола смятый окурок и выбросил его в пепельницу. Прижав ладонь ко лбу, он глубоко вздохнул и снова поморщился. Должно быть, головная боль была невыносимой.
– Пошли, – сказал он. – Зайдем к нему.
На двери комнаты медсестер висела написанная от руки бумажка, гласящая: «Добро пожаловать в медицину космической эры».
Доска на стене была сплошь покрыта приколотыми бумажками: графики дежурств, вырезанные из журналов карикатуры, таблицы приема лекарств, а также подписанная фотография знаменитого бейсболиста с лысым мальчиком в инвалидной коляске. Схватив обеими руками биту, ребенок с восторгом смотрел на бейсболиста, а тот чувствовал себя неуютно среди стоек с капельницами.
Достав из корзины историю болезни, Рауль пролистал ее и, пробурчав что-то себе под нос, нажал на кнопку над столом. Через считаные секунды в комнату просунула голову грузная женщина в белом халате.
– Да… о, здравствуйте, доктор Мелендес. – Увидев меня, она кивнула, завершив этот жест красноречивым вопросительным знаком.
Рауль представил нас. Медсестру звали Эллен Бекуит.
– Хорошо, – сказала она. – Вы нам здесь пригодитесь.
– В прошлом доктор Делавэр возглавлял службу психологической помощи в нашем отделении. Он специалист с мировым именем в области психологических последствий вынужденного карантина.
– О! Замечательно. Рада с вами познакомиться.
Я пожал протянутую мясистую руку.
– Эллен, – сказал Рауль, – когда должны вернуться мистер и миссис Своупы?
– Господи, доктор Мелендес, да откуда ж мне знать? Они провели здесь всю ночь, после чего ушли. Обыкновенно они приходят каждый день, так что и сегодня, думаю, появятся.
Рауль стиснул зубы.
– Спасибо, Эллен, – резко произнес он, – ты нам очень помогла.
Медсестра вспыхнула, и на ее мясистом лице появилось выражение животного, приведенного в незнакомый загон.
– Извините, доктор Мелендес, но родители не обязаны сообщать нам…
– Не бери в голову. Насчет мальчишки никаких новостей?
– Нет, сэр, мы просто ждем… – Увидев выражение лица Рауля, она осеклась. – Мм, я должна поменять белье в третьей палате, доктор Мелендес, так что если у вас больше нет ко мне никаких вопросов…
– Ступай. Но сначала пригласи сюда Беверли Лукас.
Медсестра оглянулась на приколотый к доске график дежурств.
– Она оставила номер своего пейджера, сэр.
– Так отправь ей сообщение, ради всего святого!
Медсестра поспешно вышла.
– И они мнят себя профессионалами! – презрительно пробормотал Рауль. – Хотят работать рука об руку с врачом как равные партнеры! Бред какой-то.
– Ты принимаешь что-нибудь от головной боли? – спросил я.
Мой вопрос застал его врасплох.
– Что… о, все не так плохо, – солгал Рауль, фальшиво улыбаясь. – Изредка принимаю что-нибудь.
– Никогда не пробовал биоэлектронную обратную связь или гипноз?
Он молча покачал головой.
– А надо бы. Помогает. Можно научиться по собственному желанию выполнять вазодилатацию, расширять и сужать кровеносные сосуды.
– Нет времени учиться.
– Научиться этому можно быстро, если пациент мотивирован.
– Да, но…
Его прервал телефонный звонок. Сняв трубку, Рауль рявкнул в нее несколько фраз и положил на место.
– Это была Беверли Лукас, работник службы социального обеспечения. Она сейчас прибудет сюда, чтобы ввести тебя в курс дела.
– Я знаком с Бев. Она проходила здесь практику, когда я работал ординатором.
Протянув руку ладонью вниз, Рауль поводил ею из стороны в сторону.
– Так себе, а?
– А я всегда считал ее весьма толковой.
– Как скажешь, – с сомнением произнес он. – В данном случае от нее не было никакого толку.
– Рауль, возможно, и от меня также не будет никакого толку.
– Ты другой, Алекс. Ты мыслишь как ученый, но можешь общаться с пациентами как гуманист. Очень редкое сочетание. Вот почему я тебя выбрал, друг мой.
Рауль никогда меня не выбирал, но я не стал спорить. Быть может, он просто забыл, как все началось на самом деле.
Несколько лет назад правительство выделило ему грант на изучение медицинской целесообразности изолирования детей с онкологическими заболеваниями в свободной от бактерий среде. «Среда» поступила от НАСА – пластиковые модули, которые использовались для того, чтобы не позволить возвратившимся на Землю астронавтам заразить остальных людей патогенами из космоса. Модули непрерывно заполнялись воздухом, проходящим через фильтры и поступающим быстрыми ламинарными потоками. Последнее обстоятельство имело очень большое значение, поскольку тем самым исключались «карманы» турбулентности, где могли бы накапливаться и размножаться бактерии.
Ценность эффективного способа защиты онкологических больных от микробов становится очевидной, если хотя бы немного разбираться в химиотерапии. Многие препараты, убивающие раковые клетки, также ослабляют иммунную систему человека. Нередко пациенты умирают не от самого заболевания, а от инфекций, обусловленных лечением.
Репутация Рауля как исследователя была безупречной, и правительство выделило ему четыре модуля и крупную сумму денег, которой он мог распоряжаться по собственному усмотрению. Рауль собрал обширные статистические данные, разделив детей на две группы, экспериментальную и контрольную; дети из контрольной группы содержались в обыкновенных больничных палатах и пользовались такими обычными защитными принадлежностями, как маски и халаты. Он пригласил микробиологов отслеживать количество микробов. Он получил доступ к мощному компьютеру в Калифорнийском технологическом институте, чтобы проанализировать полученные данные. Он был готов действовать.
И тут кто-то поднял вопрос о психологическом ущербе изоляции для детей.
Рауль пренебрежительно отмахнулся от возможных рисков, однако другие засомневались. В конце концов, рассуждали они, предполагалось подвергать малышей в возрасте от двух лет тому, что можно охарактеризовать только как «лишение всех чувственных восприятий» – долгие месяцы в пластиковой капсуле, без тактильного контакта с другими человеческими существами, полное отстранение от всех повседневных занятий. Да, конечно, защитная среда, которая, однако, может оказаться губительной. Тут нужно было разобраться.
Я в то время был начинающим психологом, и эту работу предложили мне, поскольку остальные три специалиста не хотели иметь никаких дел с раком. И ни у кого из них не было желания работать с Раулем Мелендес-Линчем.
Я увидел в этом возможность провести интересные исследования и предотвратить эмоциональную катастрофу. Когда я впервые встретился с Раулем и попытался изложить ему свои мысли, он лишь мельком взглянул на меня, рассеянно кивнул и снова погрузился в чтение «Медицинского журнала».
После того как я закончил свою речь, Рауль поднял на меня взгляд и сказал:
– Наверное, вам будет нужен кабинет.
Начало вышло не слишком многообещающим, но постепенно Рауль прозрел и увидел всю ценность психологических консультаций. Я уговорил его встроить в каждый модуль окошко и часы. Я теребил его до тех пор, пока он не выбил средства на детского психолога и сотрудника службы социального обеспечения, которые на постоянной основе работали бы с родителями больных детей. Я отхватил солидный кусок компьютерного времени на анализ данных психологических наблюдений. В конечном счете мои усилия принесли плоды. В других клиниках приходилось выпускать пациентов из изоляции из-за психологических проблем, однако у нас дети хорошо адаптировались к лечению. Я собрал горы данных и опубликовал несколько статей и монографию, в соавторстве с Раулем. Открытия в области психологии привлекли в научных кругах больше внимания, чем собственно медицинские проблемы, и к концу трехлетнего периода Рауль, заметно смягчившийся, уже был ярым сторонником психологической помощи.
Мы сдружились, хотя и на относительно поверхностном уровне. Иногда Рауль рассказывал о своем детстве. Его родители, выходцы из Аргентины, бежали из Гаваны на рыбацкой шхуне после того, как Кастро национализировал принадлежавшую им плантацию и почти все их состояние. Рауль гордился семейными традициями врачей-бизнесменов. Все его дядья и почти все двоюродные братья, как он объяснил, были врачами, в том числе среди них были и профессора медицины. (Все благородные джентльмены, за исключением кузена Эрнесто, «грязного свиньи-коммуниста». Эрнесто также когда-то был врачом, но «предал своих родных, бросил профессию ради того, чтобы стать радикалом-убийцей». И не важно, что «многие тысячи безмозглых дураков почитают его как Че Гевару». Для Рауля он всегда оставался презренным кузеном Эрнестом, паршивой овцой в семействе.)
Но какими бы ни были достижения Рауля в медицине, личная его жизнь была полной катастрофой. Он легко очаровывал женщин, но в конечном счете неизменно отталкивал их от себя своим одержимым характером. Четыре из них вытерпели брак с ним, родив ему одиннадцать детей, с большинством из которых он не встречался.
Сложный, тяжелый человек.
И вот сейчас он сидел в пластиковом кресле в убогом маленьком кабинете, пытаясь шутить насчет циркулярной пилы, раздирающей ему черепную коробку.
– Я бы хотел встретиться с мальчиком, – сказал я.
– Разумеется. Если хочешь, могу представить ему тебя прямо сейчас.
Рауль уже приготовился подняться на ноги, но тут в кабинет вошла Беверли Лукас.
– Доброе утро, джентльмены, – сказала она. – Алекс – как я рада тебя видеть!
– Привет, Бев!
Я встал, и мы обнялись.
Беверли выглядела хорошо, хотя и здорово похудела по сравнению с тем, какой я ее помнил. Несколько лет назад она была жизнерадостной, довольно бесхитростной стажеркой, полной энтузиазма. Из тех, кто только в старших классах школы начинает пользоваться косметикой. Сейчас ей должно было быть под тридцать, и обаяние маленькой феи частично превратилось в женскую целеустремленность. Крошечная и светленькая, розовощекая, с длинными волосами соломенного цвета, завитыми плавными волнами. На круглом открытом лице, не тронутом косметикой, доминировали огромные карие глаза. Никаких украшений, одежда самая простая – темно-синяя юбка до колен, красная с голубым блузка с коротким рукавом, дешевые туфли. В руках чрезмерно большая сумочка, которую Бев швырнула на стол.
– Ты в прекрасной форме, – заметил я.
– Бегаю. Теперь перешла на длинные дистанции. – Она напрягла бицепс и рассмеялась.
– Впечатляет.
– Это помогает сосредоточиться. – Она присела на край стола. – Что привело тебя сюда после столь долгого перерыва?
– Рауль хочет, чтобы я помог ему со Своупами.
Выражение лица Беверли резко изменилось, став твердым и прибавив ей на вид несколько лет.
– Удачи тебе, – с деланой любезностью сказала она.
Встав, Рауль принялся читать нравоучение:
– Алекс Делавэр является признанным экспертом в области психологической помощи детям с серьезными…
– Рауль, – перебил его я, – пусть Беверли введет меня в курс дела. А тебе больше нет смысла тратить на меня свое время.
Он посмотрел на часы.
– Да. Конечно. – Затем обращаясь к Беверли: – Расскажите ему вкратце, что к чему, хорошо?
– Разумеется, доктор Мелендес-Линч, – промолвила она.
– Хочешь, чтобы я представил тебя Вуди?
– Не беспокойся, этим займется Бев.
Рауль быстро перевел взгляд с меня на нее, затем снова на свои часы:
– Ну хорошо. Я ухожу. Если буду нужен, позовете.
Сняв с шеи стетоскоп, он вышел, помахивая им в руке.
– Извини, – сказал я, когда мы с Бев остались одни.
– Забудь, ты тут не виноват. Он полный козел.
– За сегодняшнее утро ты уже вторая, кто вывел его из себя.
– До конца дня таких наберется еще немало. Кто был первым?
– Нона Своуп.
– А, она. Злится на весь мир.
– Наверное, ей приходится тяжело, – сказал я.
– Не сомневаюсь, – согласилась Бев, – однако я полагаю, что она была озлоблена на весь мир еще задолго до того, как ее брат заболел раком. Я пыталась установить контакт с ней – со всеми Своупами, но они меня отшили. Разумеется, – с горечью добавила она, – возможно, у тебя получится.
– Бев, я не собираюсь творить чудеса. Рауль позвонил мне в панике, ничего толком не объяснил, а я просто попытался оказать другу услугу, понятно?
– Тебе нужно более разборчиво подходить к выбору друзей.
Я промолчал, чтобы дать ей услышать отголоски собственных слов.
Сработало.
– Ладно, Алекс, извини за то, что вела себя как стерва. Просто с Мелендесом невозможно работать, он слова доброго не скажет, когда ты хорошо поработаешь, а если что-нибудь пойдет наперекосяк, устроит невероятный скандал. Я уже подала заявление о переводе на другую работу, но до тех пор пока мне на замену не найдут какую-нибудь дуру, я буду вынуждена торчать здесь.
– Такую работу долго никто не выдерживает, – заметил я.
– А то я не знаю! Жизнь слишком коротка. Вот почему я занялась бегом – домой я возвращаюсь выгоревшей, а после пары часов напряжения до предела уже чувствую себя заново родившейся.
– Выглядишь ты великолепно.
– Правда? А я начала беспокоиться, не слишком ли похудела. В последнее время я теряю аппетит – проклятие, наверное, я законченная эгоистка, ною по пустякам, в то время как вокруг люди действительно в беде.
– Право поныть даровано нам Всевышним.
– Постараюсь смотреть на все в таком ключе. – Улыбнувшись, Бев достала записную книжку. – Я так понимаю, ты хочешь получить психосоциальный портрет семейства Своупов.
– Не помешало бы.
– Главное слово тут «странный» – все эти люди с причудами, Алекс. Мать постоянно молчит, отец рта не закрывает, сестра терпеть не может обоих родителей.
– Почему ты так думаешь?
– Нужно видеть, как она на них смотрит. И еще то, что она избегает с ними встречаться. Словно чувствует себя лишней. Когда она здесь, брату особого внимания она не уделяет, приходит когда ей вздумается, то поздно вечером, то ни свет ни заря. По словам ночных дежурных, она просто сидит и смотрит на Вуди – впрочем, тот все равно, как правило, спит. Изредка она заходит в модуль и читает ему книгу, но и только. Отец также мало чем поддерживает ребенка. Ему нравится заигрывать с медсестрами, и, судя по всему, он тот еще ходок.
– Рауль говорил мне то же самое.
– Рауль не полностью лишен проницательности, – язвительно рассмеялась Бев. – А если серьезно, мистер Своуп совсем другой. Крупный, седой, с пивным брюшком и козлиной бородкой. Чем-то похож на Баффало Билла, но только с короткими волосами. Он скрывает свои чувства – понимаю, это своеобразная защита, подобное бывает. У его сына обнаружили рак, а он смеется и шутит с медсестрами, старается казаться своим парнем, рассказывает о своем саде и драгоценных растениях, растущих в нем, щедро приправляя свою речь сельскохозяйственным жаргоном. Сам знаешь, что порой случается с такими.
– Внезапный нервный срыв.
– Правильно. Совершенно неожиданно раз – и наповал! Патологическая реакция на горе.
– Получается, психологической поддержки у мальчишки никакой.
– Ты забываешь про мать. Пожалуй, она самый бесправный человек из всех, кого я только видела, – Гарланд Своуп в своих владениях абсолютный монарх, – но мать она хорошая, любящая, заботливая, постоянно обнимает и целует сына, много бывает у него в модуле, без колебаний. Ты же сам знаешь, как часто защитный скафандр пугает родителей. А она прямо-таки сама забралась в него! Медсестры рассказывают, она частенько уходит в угол и плачет, думая, что никто ее не видит, но как только приходит Гарланд, она натягивает на лицо широкую улыбку, и слышно только: «Да, дорогой! Нет, дорогой!» Все это очень печально.
– Как ты думаешь, почему они хотят забрать ребенка из клиники?
– Я знаю, что Рауль винит во всем людей из «Прикосновения» – он просто маниакально боится любой холистики, – но твердой уверенности ведь нет. Быть может, во всем виноват он сам. Быть может, он испортил отношения с родителями – описывая процедуру лечения, он бывает очень агрессивным и тем самым отталкивает многих.
– Кажется, Рауль считает, что виноват практикант.
– Оджи Валькруа? Оджи прислушивается только к собственному мнению, но человек он хороший. Один из немногих врачей, кто находит время поговорить по душам с родителями, проявить человеческие качества. Они с Раулем друг друга на дух не переносят, что, в общем-то, объяснимо, если их знать. Оджи считает Рауля фашистом, а тот видит в нем врага, ведущего подрывную деятельность. Скажу тебе прямо, Алекс: работать в этом отделении очень весело.
– А что насчет этих «прикоснувшихся»? – спросил я.
Бев пожала плечами.
– Ну что я могу сказать? Еще одна кучка заблудших душ. Я о них мало что знаю – таких маргинальных групп сейчас столько, что разобраться в них может только специалист. Пару дней назад двое заглядывали сюда. Мужчина похож на учителя: очки, редкая бородка, нудные манеры, коричневые ботинки. Дама постарше, лет пятидесяти, из тех, кто, вероятно, в молодости был «горячей штучкой», но с годами все растерял. Взгляд у обоих закостенелый «мне известна сокровенная тайна вселенной, но тебе я ничего не скажу». Муниты, кришнаиты, эсты, «прикоснувшиеся» – все они на одно лицо.
– Но ты не думаешь, что это они переубедили Своупов?
– Возможно, «прикоснувшиеся» стали последней каплей, – допустила Бев, – но я никак не могу себе представить, что виноваты во всем они одни. Рауль ищет простые ответы, ищет козла отпущения. Таков его стиль. Большинство врачей такие. Немедленное решение сложных вопросов. – Отвернувшись, она скрестила руки на груди. – Если честно, я устала от всего этого, – тихо добавила она.
Я вернул ее к Своупам:
– Рауль гадает, имеет ли к этому какое-либо отношение возраст родителей. Ты не уловила никаких намеков на то, что рождение мальчика явилось нежелательной случайностью?
– Я не настолько сблизилась с ними, чтобы затрагивать подобные темы. Мне повезло уже в том, что я смогла получить хоть какие-то крохи. Отец улыбался, называл меня «милочкой» и тщательно следил за тем, чтобы я не оставалась подолгу наедине с его женой и, не дай бог, между нами не завязались отношения. Это семейство заключено в броню. Возможно, у них масса секретов, которые они не хотят разглашать.
Возможно. А может быть, они в ужасе от того, что находятся в незнакомой обстановке вдали от дома с тяжело больным ребенком и не хотят обнажаться перед посторонними людьми. Может быть, им не нравятся социальные работники. Может быть, они просто люди замкнутые. Множество самых разных «может быть»…
– Что насчет Вуди?
– Очаровашка. Ему плохо с тех самых пор, как он сюда попал, поэтому трудно определить, какой он на самом деле. С виду замечательный ребенок – ну почему страдать приходится именно таким? – Достав платок, Бев высморкалась. – Не могу выносить здешний воздух. Вуди хороший мальчик, послушный и в чем-то пассивный. Всеобщий любимец. Во время процедур он плачет – пункция спинного мозга очень болезненная, – но не вырывается и в целом не доставляет серьезных проблем. – Она умолкла, борясь со слезами. – Это просто преступление – то, что родители забирают его из клиники. Мелендес-Линч мне не нравится, но, черт возьми, в данном случае он прав! Эти люди убьют мальчика из-за того, что мы где-то наломали дров, и это меня просто бесит.
Стукнув своим маленьким кулачком по столу, Бев рывком поднялась на ноги и принялась расхаживать по тесному кабинету. У нее задрожала нижняя губа.
Встав, я обнял ее за плечи, и она уткнулась лицом в тепло моего пиджака.
– Я чувствую себя полной дурой!
– Ты тут ни при чем. – Я крепко прижал ее к груди. – Твоей вины тут нет.
Оторвавшись от меня, Бев вытерла глаза. Когда она совладала с собой, я сказал:
– Я бы хотел повидаться с Вуди.
Кивнув, Бев повела меня в отделение ламинарных воздушных потоков.
Там было четыре модуля, поставленных в ряд, словно купе в пассажирском вагоне, отгороженных друг от друга занавесками, которые можно было задвигать и раздвигать, нажимая на кнопки в модулях. Стенки модулей были из прозрачного пластика, и они внешне напоминали огромные кубики льда размером восемь на восемь футов.
Три куба были заняты. В четвертом хранилась всякая всячина: игрушки, койки, пакеты с одеждой. Внутренняя сторона занавешенной стенки каждого модуля представляла собой перфорированную серую панель – фильтр, сквозь который с шумом проходил воздух. Двери модулей состояли из двух половин, нижние, металлические, были закрыты, верхние, из пластика, распахнуты настежь. Микробы не могли проникнуть внутрь через открытую половину благодаря тому, что воздух выпускался из модуля с большой скоростью. Параллельно всем четырем модулям с обеих сторон проходили коридоры, сзади для посетителей, спереди для медицинского персонала. Доступ в пространство шириной в два фута перед дверью модуля, обозначенное красной полосой на полу, был закрыт. Остановившись у самой полосы перед входом в модуль номер два, я посмотрел на Вуди Своупа.
Мальчик лежал на койке, накрытый одеялом, отвернувшись от нас. В передней стенке модуля были закреплены пластиковые перчатки для обеспечения мануального доступа в стерильную среду. Засунув в них руки, Беверли ласково потрепала мальчика по голове.
– Доброе утро, малыш!
Медленно, с заметным усилием Вуди перевернулся и посмотрел на нас.
– Привет.
За неделю до отъезда Робин в Японию мы с ней сходили на выставку фотографий Романа Вишняка. На снимках была представлена хроника еврейских гетто в Восточной Европе накануне Холокоста. Объектив фотографа запечатлел много детских лиц, испуганных, растерянных. Эти лица не отпускали нас и после того, как мы покинули выставку. Вернувшись домой, мы плакали.
И вот теперь, глядя в большие черные глаза мальчика, заключенного в пластиковую капсулу, я ощутил те же самые чувства, нахлынувшие неудержимой волной.
Лицо Вуди было маленькое и худое, кожа, бледно-прозрачная в искусственном свете, туго обтягивала детские кости. Глаза у мальчика, как и у его сестры, были черные, остекленевшие от лихорадки. Голову венчала густая копна кудрей огненно-рыжего цвета. Химиотерапия, если до нее дойдет дело, безжалостно расправится с этими волосами, оставив жестокое, хоть и временное воспоминание о болезни.
Перестав гладить мальчику голову, Беверли протянула ему руку в перчатке. Крепко сжав ее, Вуди вымученно улыбнулся.
– Как у нас дела сегодня утром, милый?
– Нормально. – Его тихий голос был едва слышен сквозь пластик.
– Вуди, это доктор Делавэр.
При упоминании о моей принадлежности к медицине мальчик вздрогнул и отодвинулся подальше.
– Он не из тех врачей, что делают уколы. Он просто говорит с детьми, как и я.
Это несколько успокоило Вуди, и все же он по-прежнему смотрел на меня с опаской.
– Привет, Вуди, – сказал я. – Можно мне пожать тебе руку?
– Ладно.
Я засунул руку в перчатку, освободившуюся после Беверли. Она оказалась горячей и сухой – я вспомнил, что внутри перчатка обработана тальком. Засунув руку в модуль, я поискал руку Вуди и нашел ее, маленькое сокровище. Подержав, я ее отпустил.
– Вижу, у тебя там есть игры. Какая твоя любимая?
– Шашки.
– Я тоже люблю шашки. Ты много играешь?
– Ну, типа того.
– Должно быть, ты очень смышленый, раз умеешь играть в шашки.
– Ну, типа того. – Намек на улыбку.
– Не сомневаюсь, ты часто выигрываешь.
Улыбка стала шире. Зубы у мальчика были ровные и белые, но десны распухли и воспалились.
– И тебе нравится выигрывать.
– Ага. У мамы я всегда выигрываю.
– Ну а у папы?
Вуди озадаченно нахмурился:
– Папа не играет в шашки.
– Понятно. Но если бы играл, ты, вероятно, у него выигрывал бы.
Мальчик с минуту обдумывал мои слова:
– Да, пожалуй. Папа мало что смыслит в играх.
– С кем ты еще играешь, кроме мамы?
– С Джаредом – но он переехал.
– А кроме Джареда?
– С Майклом и Кевином.
– Это ребята из школы?
– Да. В садик я уже не хожу. В следующем году пойду в школу.
Вуди внимательно слушал меня и отвечал на мои вопросы, но чувствовалось, что он очень слаб. Разговор со мной утомил его, грудь у него вздымалась от усилий.
– Как насчет того, чтобы сыграть партию в шашки?
– Ладно.
– Я могу играть отсюда, в перчатках, а могу надеть скафандр и войти к тебе. Ты как предпочитаешь?
– Не знаю.
– Ну, а я предпочитаю войти к тебе. – Я обернулся к Бев. – Мне помогут надеть скафандр? Я уже давненько этого не делал.
– Конечно.
– Сейчас я вернусь, Вуди.
Улыбнувшись, я отступил от прозрачной стенки. Из соседнего модуля вырвалась громкая рок-музыка. Оглянувшись, я увидел пару длинных коричневых ног, перекинутых через спинку кровати. Чернокожий парень лет семнадцати лежал на застеленной кровати, уставившись в потолок, и дергался в такт звукам, вырывающимся из портативного стереоцентра на ночном столике, не обращая внимания на иглы капельниц, вколотые в обе руки.
– Вот видишь, – повысила голос Бев, перекрывая музыку, – я же говорила тебе. Очаровашка.
– Хороший мальчишка, – согласился я. – Похоже, толковый.
– По словам родителей, он был очень сообразительным. Лихорадка вышибла его из колеи, но ему по-прежнему удается общаться с окружающими. Медсестры его обожают – и вся эта шумиха с отказом от лечения всех огорчила.
– Я сделаю все, что смогу. Давай начнем с того, что отправим меня туда.
Бев вызвала подмогу, и появилась крошечная медсестра-филиппинка с завернутым в коричневую бумагу пакетом с надписью «СТЕРИЛЬНО».
– Разуйтесь и встаньте вот сюда, – распорядилась медсестра, ростом с фигу, но очень деловитая.
Она указала на точку у самой красной ленты, обозначающей запретную зону. Тщательно протерев руки дезинфицирующим раствором, медсестра вскрыла упаковку и натянула на руки стерильные перчатки. Изучив перчатки и убедившись в отсутствии изъянов, она извлекла из пакета сложенный скафандр и положила его за красную границу. Ей пришлось немного повозиться с ним – в сложенном состоянии скафандр напоминал большой хлопчатобумажный аккордеон – но в конце концов она отыскала отверстия для ног и предложила мне шагнуть в них. Затем медсестра осторожно взяла скафандр за края и натянула его на меня, закрепив верхнюю тесемку у меня на шее. Из-за своего крошечного роста ей пришлось для этого приподняться на цыпочки, и я чуть присел, чтобы облегчить ей задачу.
– Спасибо! – хихикнула она. – А теперь перчатки – ни к чему не прикасайтесь, пока их не наденете.
Медсестра работала быстро, и вскоре мои руки оказались облачены в медицинский пластик, а рот скрылся за марлевой маской. Головной убор – капюшон, скроенный из той же самой плотной хлопчатобумажной ткани, что и сам костюм, с закрепленным спереди забралом из прозрачного пластика, – был водружен мне на голову и пристегнут к костюму «липучками».
– Ну, как вам?
– Очень стильно.
В костюме мне было удушливо жарко, и я понимал, что через считаные минуты, несмотря на быстрые потоки прохладного воздуха в модуле, я промокну насквозь от пота.
– Это наша континентальная модель, – улыбнулась медсестра. – Теперь можете зайти внутрь. Максимум полчаса. Часы вон там. Возможно, все будут заняты и никто вам не напомнит, так что поглядывайте на них и покиньте модуль, когда время подойдет.
– Понятно. – Я повернулся к Бев. – Спасибо за помощь. Есть какие-либо мысли насчет того, когда появятся его родители?
– Ванджи, Своупы говорили, когда придут?
Филиппинка покачала головой.
– Обыкновенно они приходят сюда утром – примерно в это время. Если в ближайшее время они не появятся, тогда не знаю. Я могу оставить им записку, чтобы они с вами связались, доктор…
– Делавэр. Будьте добры, передайте им, что я буду здесь завтра утром в половине девятого, а если они придут раньше, то, пожалуйста, пусть подождут.
– В восемь тридцать вы должны будете их застать.
– Я тебе вот что скажу, – вмешалась Бев. – У меня есть телефон того места, где они остановились, – это какой-то мотель на западной стороне. Я позвоню туда и оставлю сообщение. Если они объявятся сегодня, ты сюда вернешься?
Я задумался. В повестке дня ничего неотложного.
– Конечно. Позвони мне на коммутатор. Там знают, как со мной связаться.
Я продиктовал телефон.
– Хорошо, Алекс. А теперь тебе лучше зайти внутрь, пока ты не подхватил несколько миллионов патогенов за границей. До встречи.
Закинув сумку на плечо, она направилась к двери.
Я шагнул в модуль ламинарных воздушных потоков.
Вуди уселся в кровати, следя за мной.
– Я похож на космонавта, а?
– Я вижу, кто вы такой, – серьезным тоном произнес мальчик, – хотя все выглядят по-другому.
– Это хорошо. А у меня всегда были проблемы с тем, чтобы узнавать людей в этих костюмах.
– Нужно просто присмотреться внимательнее.
– Понятно. Спасибо за совет.
Достав коробку с шашками, я развернул картонную доску на столике, узкой полосой вытянувшемся поперек койки.
– Какими хочешь играть?
– Не знаю.
– Кажется, черные ходят первыми. Хочешь пойти первым?
– Ага.
В шашки Вуди играл не по годам хорошо: думал наперед, просчитывал ходы, мыслил последовательно. Сообразительный мальчуган.
Пару раз я пытался втянуть его в разговор, но он не обращал на меня внимания. И дело было не в робости или невоспитанности. Просто внимание Вуди было полностью сосредоточено на доске, и он не слышал звуки моего голоса. Сделав ход, он откидывался назад на подушки с удовлетворенным выражением серьезного детского лица и произносил голосом, тихим от усталости:
– Так! Ваш ход.
Мы уже были на середине игры, и Вуди припирал меня к стенке, как вдруг он схватился за живот и вскрикнул от боли.
Уложив его на койку, я пощупал ему лоб. Легкий жар.
– Живот болит, да?
Кивнув, мальчик вытер глаза тыльной стороной руки.
Я нажал кнопку. За прозрачным пластиком появилась Ванджи, медсестра-филиппинка.
– Боль в области живота, – сказал я. – Лихорадочное состояние.
Нахмурившись, медсестра исчезла. Вернулась она, держа в руке в перчатке стакан с жидким ацетоминофеном.
– Пожалуйста, поверните поднос сюда. – Она поставила лекарство на полоску нержавейки. – Теперь можете взять его и дать Вуди. Ординатор придет через час, чтобы проверить, как у него дела.
Вернувшись к койке, я одной рукой приподнял мальчику голову, другой поднося ему к губам стакан.
– Открой рот, Вуди. Это снимет боль.
– Хорошо, доктор Делавэр.
– Думаю, тебе сейчас нужно отдохнуть. Ты хорошо играл в шашки.
Вуди кивнул, тряхнув кудрями.
– Ничья?
– Можно так сказать. Хотя в конце ты здорово меня прижал. Можно я приду снова и сыграю с тобой еще одну партию?
– Ага. – Он закрыл глаза.
– А теперь отдыхай.
К тому времени как я вышел из модуля и снял с себя хлопчатобумажный костюм, мальчик уже спал, приоткрыв рот и нежно посасывая мягкую подушку.
