Прядущая. И оживут слова

Глава 8

В мире сказочных снов оказалось не место принцам,

Только воинам, что недвижимой стоят стеною.

И ищи, не ищи – не найдешь в их суровых лицах

Ничего из того, что придумано было тобою.

Здесь в отметинах шрамов не только тела, но и души,

Здесь словами разят так же больно, как острым кинжалом.

Ты придумала сказку… теперь же смирись и слушай:

В сказках все по-другому, и это к добру, пожалуй.

Альгидрас не шел у меня из головы весь остаток дня. Я не планировала рассказывать Добронеге о случившемся, поэтому мне предстояло много работы. Постаравшись успокоиться, я расставила по местам мази, потом вышла во двор, чувствуя себя преступником, старательно скрывающим улики. Серый встретил меня рычанием. Неплохо было бы засыпать следы крови у будки, но приблизиться к псу я не решилась. Оставалось надеяться, что Добронега не заметит. Неожиданно на выручку пришел сам Серый – когда я в очередной раз оглядывала двор, проверяя все ли в порядке, заметила, что землю вокруг будки будто вспахали и никаких следов не осталось. Пес беспокойно метался, опустив хвост и прижав уши. Выглядело это так, будто он злился. Вот уж не думала, что собаки способны так долго переживать из-за случившегося. Своего пса у меня не было, поэтому о собачьих повадках я мало что знала, а рассказы знакомых о сверхъестественном уме и преданности питомцев списывала на богатое воображение хозяев. Оказалось, зря.

Я, подобно Серому, не могла усидеть на месте. Бралась то за одно дело, то за другое, но из-за отсутствия опыта все приходилось бросать на полпути. Я натаскала полную бочку воды, но полить огород не решилась. Вдруг много поливать тоже вредно? Попробовала прясть, но, пару раз оборвав нитку, отложила веретено в сторону. Да и, признаться, моя работа не шла ни в какое сравнение с тем, что было напрядено Добронегой. У моей нити не было даже намека на равномерную толщину – без конца попадались какие-то комочки и неровности… Поэтому пришлось снова мерить шагами двор в поисках работы. У бани мне на глаза попался небольшой ящик с речным песком и камнями, и я решила почистить горшки. Это оказалось сложнее, чем представлялось вначале. С непривычки я быстро стерла пальцы, а руки застыли от колодезной воды, но то ли из упрямства, то ли из страха, что от безделья снова нахлынут непрошенные мысли, я довела все до конца. Впрочем, не думать все равно не получалось. Мысли сами возвращались к случившемуся, и по спине невольно бежал озноб. Ведь все могло закончиться гораздо страшнее. Я могла погибнуть. Снова…

Чем больше я об этом думала, тем более нереальной казалась вся ситуация. Размышляя об Альгидрасе, я уже привычно натыкалась на серую пелену там, где должны были быть воспоминания. Оставалось признать, что эта часть истории живет сама по себе и никак не пересекается с моей. И все же просто так смириться я не могла. Мне не давало покоя его странное отношение к Всемиле, а еще я с удивлением поняла, что злые слова чужих людей затрагивают меня гораздо меньше, чем показное равнодушие Альгидраса. Впрочем… было ли оно показным? Кроме того мне не давала покоя окружавшая его тайна. Кто он? Откуда? Почему, несмотря на его смешной возраст и далеко не богатырскую стать, воины не относятся к нему несерьезно? Как мне узнать о нем больше, не вызывая подозрений? Может, он – ключ к разгадке моего появления здесь? Или же я возлагаю слишком много надежд на обычного мальчишку?

К вечеру я измучилась от бесплодных попыток что-то придумать и начала злиться. У меня был миллион причин рассуждать об этом человеке, начиная с того, что он здесь чужак, и заканчивая какой-то тайной, связанной с Всемилой. Но может, я обманывалась и причина была гораздо проще? В первый раз кто-то рискнул собой ради меня. Это было странно и страшно. И у меня до сих пор все внутри сжималось от воспоминаний о тех секундах: рывок Серого, толчок Альгидраса и алая-алая кровь на бледной коже. Может, все дело в этом? И в том, что что-то глупое, девчоночье, спрятанное давным-давно так глубоко, что, казалось, и не найдешь, вдруг встрепенулось и ожило? А здравый смысл, твердивший, что он сделал это не ради меня, а ради воеводы или же ради Серого, от которого непременно «избавились бы», или же просто по инерции… Да кому он нужен, этот здравый смысл?

За ужином я долго не решалась подступить с разговором к Добронеге. Я обмакивала мягкий хлеб в миску с вареньем и думала, как же начать, когда Добронега вдруг сама отложила деревянную ложку «горкой вниз», как говорили здесь (чтобы злого духа не привечать), и сказала:

– Ну, что скажешь?

Я быстро глотнула молока из большой кружки и призналась:

– Я в дружинную избу ходила.

Добронега удивленно посмотрела, но ничего не сказала, ожидая продолжения.

– Я просто… по Радиму соскучилась. Все слова Златы из головы не шли. Вот и… увидеть его хотела.

– Про Златку говорила? – негромко спросила Добронега.

Сначала я не поняла вопроса, а потом щеки вспыхнули. Добронега решила, что я бегала жаловаться? Сама мысль о том, что меня могли заподозрить в подобном, вызывала возмущение. Как же нелегко было примерять чужие привычки и отвечать за чужие прошлые ошибки.

– Нет. Я ни слова не сказала про Злату, – твердо ответила я. – Радим спросил про пирожки. Я ответила, что очень вкусные. И все. Я просто… к нему ходила.

Я опустила взгляд на свои руки. Было отчего-то противно. Интересно, а могу ли я считать себя лучше Всемилы, прослывшей здесь эгоистичной и избалованной? Как я сама себя веду? Ни слова не сказала о случившемся Добронеге, а ведь она – травница. А рваная рана в этом мире далеко не шутка. Но я промолчала. Из-за обещания или из страха, что правда раскроется? Если ответить самой себе, положа руку на сердце? Оказывается, сложно, когда вот так – не сказки и не романы, а жизнь.

Добронега внезапно накрыла мою ладонь морщинистой рукой и чуть сжала. Она почти не прикасалась ко мне после того первого раза, когда я очнулась в ее доме. То ли прикосновения у них со Всемилой были не в чести, то ли она что-то чувствовала. А вот сейчас от этого почти материнского жеста я вдруг окончательно ощутила себя здесь чужой. Мне очень захотелось домой.

– Ты не серчай на Златку, – негромко произнесла она. – Сердце у всех не на месте было. За тебя. За Радима. А Златка любит его. Крепко любит. Прости ей.

Я вдруг почувствовала, что слезы закипают на глазах от этих простых слов. Сама от себя не ожидая, я вдруг разрыдалась. Я никогда не относилась к тем девушкам, которым для слез порой и повода-то не нужно, потому списала все на нервное напряжение, но где-то на краю сознания билась мысль о том, что такая любовь бывает только в книжках. Во всяком случае, простое и искреннее «крепко любит» казалось чем-то… нереальным. И эта мысль заставляла меня размазывать слезы и прижимать ладонь Добронеги к щеке.

– Ну-ну, – повторяла Добронега, – хорошо все будет.

Выплакавшись, я принялась убирать со стола. Собрала миски в деревянный тазик, привычно зачерпнула теплую воду из чугунка, начала мыть.

– Так что в дружинной избе? – вдруг спросила Добронега, по-прежнему сидевшая за столом и, подперев щеку рукой, наблюдавшая за мной.

– Да ничего… Радим поругал, что одна хожу.

– И правильно, – одобрила Добронега. – Не след тебе пока. Ты еще не в себе и…

– Почему думаешь, что не в себе? – я затаила дыхание в ожидании ответа.

Добронега вздохнула.

– Не все помнишь, говоришь не то порой.

Мое сердце пропустило удар.

– Думаешь, это пройдет? – негромко спросила я.

– Все проходит, – спокойно ответила Добронега. – Так бывает. Порой лучше и не помнить. Так и душа целее, и разум. Хуже вон, как Олег.

Я застыла:

– А что Олег?

Добронега вздохнула и отвела взгляд. Ее руки будто жили своей жизнью, теребя рушник, укрывавший хлеб. Спустя пару минут я поняла, что она не ответит, и зашла с другой стороны:

– Радим не хотел меня одну отпускать, так Олег проводить вызвался.

Добронега чуть кивнула и буднично спросила:

– С Олегом-то поди опять ссорилась?

– Нет, – я взяла чистое полотенце и не спеша принялась вытирать вымытую посуду. – Он просто проводил, и все. Мы и не говорили почти.

Добронега тяжело вздохнула и подняла на меня взгляд:

– Не цепляй ты его, дочка. Хватит! Оставь! Ты ж не только его травишь, ты же и Радимушку… О брате хоть подумай, они же и так тогда чуть…

Добронега встала, так и не закончив фразы, махнула рукой и вышла из комнаты. Спустя мгновение она уже что-то ласково говорила во дворе отвязанному на ночь Серому.

А я все терла миску, хотя та давно была сухой. От слов Добронеги все внутри перевернулось. Что было в жизни Альгидраса? Что случилось между ним и Всемилой? Роман? Вряд ли… Это же побратимство – связь покрепче кровной. Да и разве Радим простил бы чужеземному мальчишке роман с сестрой, просватанной да княжескому сыну обещанной? Я прислонилась спиной к стене, продолжая вытирать миску. Или простил бы?

А потом на меня снизошло еще одно озарение. О чем я там полдня грезила? Что меня чуть ли не принц от злого зверя спас? Я усмехнулась. Картинка начала обретать четкость. Исходя из слов Добронеги, Альгидрас не испытывает лично ко мне ни малейшей симпатии. И все, что произошло сегодня, только… как он там сказал? «Ради Радима»? И еще ради Добронеги, относящейся к нему с искренней теплотой.

Добро пожаловать на землю.

***

«Всемилу не нашли ни на следующий день, ни через седмицу. Каждое утро воевода Радимир просыпался с мыслью, что это все дурной сон, но, видя непривычно молчаливую Златку, глядевшую с тревогой, постоянно присутствующего в их доме Олега, сразу вспоминал и срезанную косу, и неустанные поиски. Они каждый день выходили в море, но ни один кварский корабль не попадался на пути. Вглубь земли на расстояние трехдневного перехода разъехались снаряженные отряды. Они искали, не переставая, усилив посты и посулив награду за любые вести. И каждое мгновение сердце Радима щемило при мысли, что его маленькая беспомощная Всемилка, его кровинушка, не видавшая в своей жизни ничего, кроме заботы, может быть в руках врагов. Он знал, кто такие квары. Он видел, что они оставляли после себя. Верно, потому, вновь оказываясь в коротких снах в одном и том же месте, Радим просыпался в липком поту, с постыдными криками, и ему хотелось уснуть навеки под испуганным взглядом Златки. Жена что-то шептала, гладила по взмокшим волосам и снова шептала. Только благодаря ей Радим и сохранил рассудок и силы для мести.

Наконец, через три седмицы они столкнулись в море с кварским кораблем, и еще никогда бой не был таким страшным и быстрым. Радим даже рану на плече заметил лишь после того, как обыскали трюмы вражеской лодьи. Сколько проклятых жизней было на его счету в эти дни, он и сам не помнил. Словно дух какой в него вселился. Златка плакала и шептала: «Зачем смерти ищешь?».

Не смерти он искал – мести хотел. Когда надежды увидеть Всемилку живой не осталось, только мысль о мести и грела душу. К князю ездил, чуть не в ноги бросался, чтобы тот дал дозволение новую рать на кваров собрать, как год назад. Князь обещал помочь. Летом. А время уходило, убегало безвозвратно, и ночами Радиму вновь и вновь снилась деревня хванов.

Это случилось в конце их двухлетнего похода. От измотанных набегами родных берегов по княжескому указу отошли три дюжины лодий. Четыре лодьи были свирскими. Домой воротились две.

Их поход был из тех, о которых после слагают легенды. О грохоте моря и звоне мечей. Но легенды – потом, а тогда это был, верно, самый трудный поход, в каком довелось побывать Радиму. Воины, кто постарше, сказывали, что такое уже бывало при отце нынешнего князя: уйти от своих берегов, чтобы бить врага на его земле. Одна беда – своей-то земли у кваров не было. За то и прозвали их морскими духами: приставали они к берегам лишь смерть сеять. Они жили в море и морем. И биться на их месте было ох как непросто. Но ни за кого из своих воинов не было стыдно воеводе ни перед собой, ни перед князем.

До того Радим думал, что квары были одиночками, что нет у них ни войска, ни силы во главе. Но в том походе он увидел флот из семи лодий, где все слушались воли одного. Много позже Олег объяснил, что так и должно. Зло чертил какие-то рисунки и говорил, говорил… про древние сказания, про раскол кварского племени, про исход из родных земель. Радим тогда больше наблюдал за побратимом, чем слушал. Важного в тех словах было немного, потому что сказания сказаниями, а настоящее – вот оно: морские разбойники, не знающие жалости. И была ли когда та земля у них или их неведомые злые моря родили, сейчас уже неважно. Древние сказания не говорили, как их, проклятых, совсем извести.

Флотом князя командовал Будимир. Был он немолод – не одну сечу прошел под княжескими знаменами. Еще с отцом Радима на общего врага ходил. В бою Будимир, несмотря на лета, был страшен. Как-то раз, потеряв всех своих воинов, он оказался один против двадцати кваров. Спустя время Будимир остался на лодье один среди изрубленных врагов. Тогда-то Радим понял, что ничего еще не видел в своей жизни. Слава о Будимире летела птицей впереди лодий. Тяжелый меч опускался на головы врагов без устали, и будь те бои на земле, может, и бежали бы квары. Так думал Радим бессонными ночами на палубе своей лодьи. В море не больно-то убежишь, потому и жесточе здесь сеча. Здесь либо ты, либо тебя или друга твоего.

Резво летали морскими тропами быстроходные «ласточки», по два гребца сидело на каждом весле, и передавали они вести о встреченном то там, то здесь кварском судне. Великий воин был Будимир. Рискнул, положился на то, что будут успевать те вести: почтовые голуби да целая наука знаков. И дрогнули враги проклятые. Отошли за море. Долгим был поход. Много людей потеряли, но все же возвращались в родные воды с победой.

Два выживших свирских судна шли рядом, чуть отстав от шести судов Будимира. Крутобокая лодья Радима с красной полосой по борту – знаком вождя – шла неспешно, хоть и торопились домой, и каждый взмах весла к любимым приближал. Но шли вполовину весел – потрепали их морские бои. Лодья Воислава – вторая из оставшихся свирских – шла вровень с воеводиной, хоть уцелевших на ней было больше. Погода испортилась, и почти седмицу бушевали шторма, разбросавшие остатки флота по морю. То был первый день без дождей, и кормчий Радима взял верный курс. До дома оставался месяц пути.

Утром впередсмотрящий увидел вдалеке землю. Запасы воды подходили к концу, и Радим решил высадиться на берег. Свирские лодьи подали сигнал Будимиру их не ждать. Будимир прислал весть, что будет идти прежним курсом, и Радим планировал нагнать их за день.

Входя в небольшую бухту, Воислав заметил знак хванов первым.

– Воевода! Никак хванская земля?! – и даже на цыпочки привстал, прижимая к себе перевязанную руку.

Радимир улыбнулся, бросив взгляд на Воислава, нетерпеливо вглядывавшегося в берег с носа своей лодьи. Молодость! Что возьмешь? Хоть и сам трепет в груди ощутил. Не каждый мог похвастаться, что ступал на священную землю.

– Значит, Святыням поклонимся, – откликнулся он.

То был холмистый остров, густо поросший лесом. Говаривали, первые хваны пришли сюда с зарождением времен, да так и остались. Кто-то молвил, будто проклят тот остров Богами. И впрямь, над бухтой, на высоком холме, стоял почерневший дуб, расщепленный надвое молнией. Будто бы гнев Перуна обрушился на остров шесть поколений назад. Только хваны посчитали то не гневом, а благословением. А уж кому, как не им, было знать о милости Богов?

Мало кто высаживался на остров. Мореходы сказывали, что почти всегда он окутан туманом, и будто не одно судно разбилось о прибрежные камни, когда чудо-остров нежданно вставал по курсу. А еще говаривали, что на нем есть Святыни, прикоснувшись к которым, каждый обретет то, о чем грезит: кто силу великую, кто жизнь долгую, а кто любовь крепкую. Оттого и считали остров священным, а счастливчики, хоть раз ступившие на него, только добром поминали хванов.

Говаривали, будто те были великими мореходами и сильными воинами. Хотя никто и не мог сказать, с кем и когда они воевали. Будто бы свое воинское искусство призывали хваны лишь для защиты своей земли. Они почти не покидали остров. Их считали мудрецами за умение предсказывать бури и читать по звездам пути и судьбы. А еще сказывали, будто делают хваны диковины, а те будто бы сами дома да корабли строят, и будто даже некоторые из них летать умеют. Молвили, что их корабли – верная связь с миром – были чудо как хороши. Быстры, легки и украшены фигурами неведомых животных. Те корабли возили на большую землю невиданные украшения из кости, камня и дерева, легкие охотничьи луки и тяжелые боевые арбалеты. И будто бы каждая стрела, пущенная из тех арбалетов, непременно сражала врага, отыскивая слабину в любой броне.

Да только правда ли то была или нет, Радимир тогда не знал. Сам он и в половину слухов не верил. Ну что это за диковины, что дома строят? Да летают? Сказки, да и только. Но сердце замирало от мысли, что сейчас он сам все увидит и узнает. За такую удачу он благодарил Богов, ибо хваны, торговавшие с северными землями, в южные воды ни разу не заходили, потому Радим давно отчаялся увидеть живого хванца. И вот сейчас ступал на священную землю с добром, но и немного с опаской. Слухи слухами, а пока сам не увидишь…

Берег встретил непривычной тишиной. Казалось, даже птицы здесь не пели.

– Чудное место, – произнес один из дружинников Радима.

– Твоя правда, – откликнулся воевода и пнул попавшийся под ногу камень. Впрочем, тут же смутился и попросил прощения у Богов этого острова.

Гостей никто не встречал. Дружинники Радимира, точно дети, оглядывались по сторонам, едва сдерживая любопытство. Казалось, будь их воля, те, кто помоложе, уже сорвались бы с места да бросились в сторону густых зарослей. Только негоже это – без приглашения хозяев. Однако время шло, а хваны не показывались. Радим рассматривал свежие следы на песке, и какое-то нехорошее чувство закрадывалось в душу. Не таким он себе представлял священный остров.

– Воевода, там, вроде, тропка… Может, мы сами? – вполголоса произнес Воислав. Нетерпение на его лице сменилось настороженностью.

– Пойдем, – кивнул Радимир.

Все одно воду добыть нужно, а без хозяев это сделать не получится.

Радимир распорядился ждать на якорях и быть готовыми отчалить в любую минуту. Мало ли, как обернется. Сам же с двадцатью воинами двинулся по тропинке. Чем круче взбиралась тропинка в гору, тем сильнее диву давался Радимир.

– Не стерегут они совсем, что ли? – снова пробормотал Воислав, отирая пот со лба. Он был еще слаб от раны, но виду старался не подавать.

За все время пути единственным знаком присутствия человека была неширокая тропка среди деревьев.

– Может, ни к чему им это? Говорят, их духи стерегут, – благоговейным шепотом произнес Боян. Был он молод – шестнадцать весен всего – да потерял в походе отца и старшего брата, и Радим поклялся вернуть хоть его живым старой матери.

– Не бойся – мы с миром, – усмехнулся воевода. – На нас духам гневаться нечего.

– Я и не боюсь, – задиристо ответил Боян.

Воевода вновь усмехнулся. Горяч мальчишка. Да то не самая большая беда. Худо было, что душой нежен. После первого боя две ночи не спал – хоть в трюме до конца похода запирай, а все одно со всеми в пекло лез.

– Радимир, посмотри-ка, – окликнул один из воинов. – Будто волокли что.

Радимир обернулся к склонившимся над чем-то воинам, присмотрелся. И точно: ветки кустарника у тропки были обломаны, по земле тянулся след, будто волоком что-то тащили.

– Может, у них всегда так? – пробормотал Боян.

Радим присел на корточки, коснулся влажной земли. Как не хватало ему в этом походе мудрого Улеба, оставшегося с частью войска в Свири. И умом Радим понимал, что Улеб в обороне города – лучший выбор, но совет порой ох как был нужен.

– Пройдем еще немного. А там видно будет, – решил он.

И все разом замолчали, потому как тревога начала закрадываться в сердце. Тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием и неправдоподобно громким бряцанием оружия, обволакивала, словно злой туман. Лес не бывает таким молчаливым, если в нем добро.

Деревня открылась взору нежданно, и страшнее той картины Радим не видел ничего. Наверное, легче было бы столкнуться с пожарищем. Это понятней. Это жизнь… Здесь же…

Деревню хваны отстроили большую: площадка на горном плато была укрыта от глаз лесом да скалой с западной стороны. Ни стен, ни башен, ни укреплений. Как же великие воины могли так сплоховать? Дома казались непривычными: камень и дерево. А еще были они намного выше тех, что строили в Свири, с красивыми резными лестницами и все как один похожи на небольшие княжеские терема – разукрашенные, расписные. Будто вправду из сказки. Только сейчас та сказка была страшной…

Казалось, смерть пронеслась здесь вихрем, заставив жителей замереть за привычными делами. В первый миг Радим подумал, что его подводят глаза. Вот старик склонился над сетью. Вот детишки собрались кружком и шепчутся голова к голове. Вот женщины прислонились к стене ближайшего дома, будто отдохнуть на миг. Неправильным казалось отсутствие мужчин и… тишина. Тишина была… мертвой.

– Да что же это? – шепотом произнес Воислав, а Радим уже шагнул вперед, отведя ветку от лица.

– Проклятый остров, – негромко проговорил Боян. – Это их… духи? Они же вот так… души забирают?..

– Так души забирают только люди, – хрипло произнес Радим, останавливаясь перед тем, что издали принял за кучу тряпья.

Собака… вернее, то, что от нее осталось, лежала посреди дороги. Окровавленные челюсти намертво сжали кусок ткани, пронизанной железными звеньями. За последние месяцы Радимир видел такую ткань не один раз. Кварский доспех.

В памяти всплыло бледное лицо седого воина. Они преломили хлеб у общего костра два месяца назад в одну из ночей на берегу.

– Не приведи Боги попасть в деревню, где побывали квары.

– Так наши деревни тоже жгли. Мы видели, – прозвучало в ответ.

– То вы набеги ради наживы видели. А коль они обряды проводят, да знают, что в дне пути подмоги ждать деревне нечего… – старик только рукой махнул да поежился.

Молодые воины тогда засыпали его вопросами, да только ничего не добились. И Радим почему-то был уверен, что сейчас не один он вспоминает того старика. И не у него одного сердце колотится в горле от ужаса и безысходности.

Он почти видел эту картину наяву. Квары напали на деревню, по всему видно, ночью – многие люди были в исподнем. Они не просто убивали. Они рубили, резали, рвали на части, а потом, верно, забавы ради, рассадили те тела, что уцелели лучше прочих, так, будто в них еще билась жизнь. И на своем воинском веку воевода Радимир не видел ничего страшнее вот этой мертвой деревни, чьих жителей, потешаясь, прикололи ножами да тяжелыми стрелами, заставив сидеть, стоять, насмехаясь над самой смертью.

Деревня наполнилась звуками. Это воины Радимира кто в полголоса, а кто, не замечая, в голос молились Богам.

Боян беспрестанно повторял:

– Да за что же так? Да можно ли? Да что же это?

Квары оставили остров не так давно – тела еще не успели остыть. Значит, это их следы видел воевода на прибрежном песке. Это они тащили добычу, ломая кусты и ветки.

Один из воинов Радима заглянул в приоткрытую дверь крайнего дома и, зажав рот, бросился к ближайшим кустам. Радим сделал знак остановиться и направился к дому. Он не побежал к кустам, не зажимал рот. Он просто не мог поверить, что это то, что осталось от хванов. Квары изрубили всех, кто был в силах держать оружие. Радимир снял шлем, утер пот и огляделся.

– Нужно поджечь. И тех, кто на улицах, в дома перенести. Только в… свободные. Нельзя их так – без погребального костра.

– А Боги острова не разгневаются? – по бледным щекам Бояна беспрестанно текли слезы, но Радиму даже в голову не пришло прикрикнуть на мальчишку.

– Боги отвернулись от этого места. Пусть теперь терпят.

Четверо воинов по команде Радима вернулись к лодьям, чтобы предупредить остальных и взять подкрепление. А заодно привести суда в боевую готовность. Радим надеялся, что они скоро встретят тех, кто побывал в деревне. Как можно было покуситься на святую землю? Правду говорили про кваров: нелюди.

Воины молча стаскивали хворост, делали факелы, доставали огниво.

Радим медленно обходил деревню. Скорее для того, чтобы не стоять на месте, чем в надежде отыскать живых. И вдруг на глаза ему попался дом, отличавшийся от прочих запертой дверью. Радим подал знак воинам и двинулся к нему. Из дома не доносилось ни звука, и Радим острием меча толкнул дверь, почти ожидая, что та окажется запертой. Дверь легко отворилась, даже не скрипнув. Воевода замер.

Напротив двери посреди больших сеней стоял стол. Солнечные лучи, пробивавшиеся через незакрытые ставни, скользили по абсолютно нагому человеку, лежавшему на нем. Радимиру показалось странным, что запястья и лодыжки человека были накрепко прикручены ко вбитым в стол кольям. Зачем привязывать мертвого? Впрочем, что он знал о кварских обрядах? Радим решил отвязать тело и перенести в другой дом, к остальным. В тот миг, когда его нога почти переступила порог, человек шевельнулся, поворачивая голову.

На Радимира смотрел совсем юный мальчик, верно, чуть старше Бояна. В глазах – пустота, которая бывает только у неживых или безумных. Сперва Радим не понял, видел ли его мальчик, но едва он попытался шагнуть внутрь, как тот что-то сказал хриплым голосом.

Радим невольно замер и произнес:

– Я не враг.

И тогда мальчик ответил на его языке:

– Не входи – умрешь, – и закрыл глаза, лишившись чувств.

Радим решил, что мальчик бредит или же он неверно понял сказанное, потому что слова звучали с сильным чужеземным выговором, но все-таки остановился. Не угроза же это, не в том виде хванец: мальчик на столе был израненным, и, верно, находился на пути к праотцам. Значит, предупреждение?

Радимир внимательно осмотрел притолоку, потом порог. И тут он увидел ее. Тонкая и прочная нить тянулась поперек прохода. Если бы он сделал шаг, то непременно задел бы ее. Осторожно перешагнув порог, он проследил за направлением нити. Глаза мальчика оставались закрытыми, и Радим с опаской подумал, что спасать тут уже некого. Но сперва нужно было проверить, откуда грозит опасность. Погибнуть вот так – по пути домой от неведомой ловушки… Что может быть глупее? Не такой он представлял свою смерть.

Нить вела к противоположной стене и, забираясь вверх, уходила за связку зверобоя. Радим проследил ее путь и осторожно отвел связку, стараясь ничего больше не задеть. На стене висел большой арбалет. Верно, один из тех, чьи стрелы, согласно молве, найдут слабину в любом доспехе. Он потянулся к оружию и вздрогнул от резкого голоса, прозвучавшего за спиной:

– Яд!

Его пальцы замерли совсем рядом с отравленным оружием.

Радимир сам снял мальчика со стола, сам вынес его на улицу и уложил на расстеленный на земле плащ. На хванце было несколько мелких ран и две крупные: одна на бедре, вторая на груди, рядом с сердцем. Раны уже начали воспаляться, и дыхание вырывалось из его груди с хрипами. Содранные запястья и лодыжки распухли и покраснели.

– Что с ним делать будем? – негромко спросил подошедший Воислав.

Детского любопытства, которое он едва скрывал, причаливая к берегу, не было и в помине. Брови нахмурены, лицо окаменело.

– С собой возьмем.

– Не довезем, воевода, – покачал головой Воислав.

– На то воля Богов, – пробормотал Радим, разрезая последнюю веревку на тонком запястье.

Он и сам понимал правоту Воислава. Но не оставлять же мальчика здесь на верную смерть среди убитых родичей? Внезапно хванец открыл глаза, оказавшиеся серыми, как грозовая туча, и хриплым шепотом спросил:

– Остался кто?

Радимир на миг оглянулся на своих дружинников, отводивших взгляды от раненого, и медленно покачал головой.

– Не соврали, – судорожно сглотнув, произнес мальчик, а потом добавил что-то по-хвански.

– С нами поедешь, – негромко произнес Радим, мучительно стараясь придумать что-то в утешение. Только как тут утешить, когда весь род этого мальчишки вот-вот поднимется с дымом погребальных костров к праотцам?

– Нет, – хванец говорил с трудом, но ответ прозвучал твердо. – Здесь оставьте.

– Поедешь, – повторил Радим.

Мальчишка устало закрыл глаза, словно отстраняясь от всего.

– Я – Радимир, – произнес Радим, чтобы что-то сказать.

Сперва ему показалось, что хванец не услышал, но через миг спекшиеся губы разжались:

– Альгидрас.

То ли имя, то ли что по-хвански сказал…»