Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
9
Как это нередко бывало, песня, звучавшая в наушниках Леви, кончилась, едва он толкнул калитку дома номер 83 по улице Лангем. Нынче вечером фамильное гнездо показалось Леви нереальным: неужели он здесь живет? Дом Белси был великолепен. Он тонул в солнечном свете. Солнце ласкало дерево и ослепляло окна золотом своих отражений, солнце заливало дерзкие багряные цветы, которые выстроились у передней стены, жадно впивая его каждой клеткой. Было двадцать минут шестого. Вечер обещал быть чувственным: теплым и уютным, в меру прохладным, чтобы ты не взмок. Леви представил, как готовятся к нему девушки по всей Новой Англии: раздеваются, принимают душ и вновь одеваются – в свежую, женственную одежду; чернокожие жительницы Бостона выпрямляют волосы и смазывают ноги маслом; в ночных клубах метут полы, бармены приходят на работу, а диджеи еще дома – отбирают, стоя на коленях, пластинки и складывают их в свои массивные серебристые контейнеры. Однако эти, обычно столь пленительные, картины тускнели и горчили при мысли, что вся компания Леви на сегодня – толпа белых людей в три раза старше его самого. Леви вздохнул и медленно описал головой круг. Внутрь идти не хотелось, и он остался стоять на садовой дорожке, на полпути к дому, свесив голову и подставив спину заходящему солнцу. Кто-то украсил петуниями подножие бабушкиной скульптуры, метровой каменной пирамиды в передней части двора, обрамленной двумя американскими кленами. Их стволы и ветви были увиты еще не зажженными гирляндами.
Как же все-таки здорово, что я избежал всех этих приготовлений, думал Леви, когда его карман внезапно зажужжал. Он вытащил мобильный – смс от Карла. С минуту он гадал, кто этот Карл такой. «Вечеринка в силе? Могу заскочить. До встречи, К.» Леви был польщен и встревожен. Карл, должно быть, забыл, что это за вечеринка. Леви уже хотел ему перезвонить, но тут с удивлением понял, что он не один: Зора слезала с приставленной к фасаду лестницы. Видимо, украшала притолоку: над ней висели четыре сухих перевернутых букета белых и розовых чайных роз. Спустившись на три ступеньки, она как будто тоже заметила Леви: ее голова медленно повернулась к брату, но взгляд скользнул над ним, устремляясь к чему-то на улице.
– Нет, ты только посмотри, – сказала она себе под нос, козырьком приставляя руку ко лбу, – у нее сейчас глаза из орбит вылезут. Когнитивный диссонанс, система в ауте.
– Что?
– Спасибо, спасибо! Можете идти, он тут живет, честное слово. Никто никого грабить не собирается. Тронуты вашей заботой.
Леви обернулся и увидел краснеющую женщину, стремительно переходящую на другую сторону улицы.
– Что за люди! – Зора спустилась на землю и сняла садовые рукавицы.
– Она следила за мной? Та же, что и тогда?
– Нет, другая. А с тобой я вообще не разговариваю: ты уже два часа как должен быть дома.
– Начало же в восемь.
– Начало в шесть, идиот. И ты, как всегда, пришел на все готовенькое.
– Брось, Зур, – сказал Леви со вздохом, проходя мимо сестры, – ты просто не в духе. – Он снял свою армейскую безрукавку и скатал ее на ходу. Голая спина Леви, узкая у основания и широкая в плечах, перегородила Зоре дорогу.
– Может быть, перспектива наполнить три сотни крохотных слоеных корзиночек крабовой пастой меня и не радовала, – подтвердила Зора, входя за братом в распахнутую дверь. – Но я отложила свои душевные переживания и сделала это.
Коридор был полон запахов. Негритянская кухня пахнет так, что можно насытиться одним ароматом: сладким благоуханием пирожных, пьянящим духом ромового пунша. Главный кухонный стол был заставлен накрытыми пленкой блюдами, а на маленьких карточных столиках, принесенных по случаю из цокольного этажа, громоздились тарелки и грудились стаканы. Посреди всего этого стоял Говард, держал бокал с красным вином и курил дряблую самокрутку. К его нижней губе пристали блудные крошки табака. На нем был его фирменный костюм шеф-повара, созданный словно в насмешку над самой идеей приготовления пищи: Говард состряпал его из опальных кухмистерских принадлежностей, которые за последние годы накупила Кики, но в хозяйстве так и не использовала. Сегодня он надел поварской халат, фартук, рукавицы, заткнул за пояс несколько кухонных полотенец, а одно лихо повязал себе на шею. В довершение образа Говард был покрыт толстым слоем муки.
– Милости прошу! А мы тут кухарим, – сказал Говард, поднес палец в рукавице к губам и дважды хлопнул им себя по носу.
– И выпиваем, – подхватила Зора, отбирая у него бокал и относя его в раковину.
Говард оценил ритм и иронию этого жеста и продолжил на той же волне:
– А как твои дела, дружище Джон?
– Меня снова приняли за вашего грабителя.
– О нет, – осторожно сказал Говард. Он не любил и боялся говорить с детьми на расовые темы, а именно такой разговор сулили слова Леви.
– Скажете, я псих? – выпалил Леви и швырнул свою влажную безрукавку на стол. – Не хочу тут больше жить. Здесь все только и делают, что пялятся.
– Сливки никто не видел? – спросила Кики, вынырнув из-за двери холодильника. – Не концентрированные, не одинарные, не разбавленные – английские двойные. Они стояли на столе. – Взгляд Кики упал на безрукавку Леви. – Нет, милый мой, здесь ей не место. Неси в свою комнату, где, между прочим, царит форменный кошмар. Если ты мечтаешь отсюда съехать, займись-ка для начала своим логовом. Я не хочу сгорать от стыда при мысли, что его кто-нибудь увидит.
Леви помрачнел и продолжил разговор с отцом:
– А какая-то сумасшедшая старуха с Редвуд Авеню пристала ко мне с расспросами о маме.
– Леви, – сказала, подходя к нему, Кики, – так как насчет того, чтобы помочь?
– О Кики? Да ты что! – заинтересовался Говард, присаживаясь к столу.
– Да, старуха с Редвуд Авеню. Иду себе, никого не трогаю, а она смотрит и смотрит всю дорогу – чуть дырку во мне не прожгла. А потом остановила и давай спрашивать, словно боялась, что я ее пристукну.
Конечно, это была неправда. Но Леви гнул свою линию, поэтому позволил себе слегка согнуть и правду.
– А потом как начнет: твоя мама то да твоя мама се. Старуха при этом черная.
Говард попытался было выразить протест, но он был отклонен.
– А без разницы. Если эта черная старуха такая белая, что живет на Редвуде, то и думает она под стать любой белой.
– Не «без разницы», а «какая разница», – поправила Зора. – Что за идиотский фарс? Зачем коверкать свою речь, воровать язык людей, которым куда меньше повезло в жизни? Это отвратительно. Латинские существительные ты ведь склоняешь без ошибок, так неужели трудно…
– Так что, никто не видел сливки? Стояли ведь вот здесь!
– Думаю, ты слегка перегибаешь, Зур, – сказал Говард, поглаживая чашу для фруктов. – Так где, говоришь, это было?
– На Редвуд Авеню. Сумасшедшая черная старуха. Нет, ну сколько можно!
– Что ж такое? Ничего оставить нельзя. Стоит отвернуться, как… На Редвуде? – переспросила вдруг Кики. – А где на Редвуде?
– На углу, перед детским садом.
– Никаких черных старух там сроду не было. Кто она?
– Не знаю. Вокруг нее еще стояли коробки, как будто она только что приехала. В общем, не суть. Суть в том, что меня задолбали люди, которые следят за каждым моим…
– О господи, и ты ей нагрубил? – спросила Кики, шлепнув на стол мешок сахара.
– Чего?
– Да ты знаешь, кто это? – воскликнула Кики. – Это же Кипсы въезжают – я слышала, они будут жить у нас под боком. Это жена Монти, я больше чем уверена.
– Не говори ерунды, – сказал Говард.
– Леви, что это за женщина? Как она выглядит?
Смущенный и удрученный тем, что его рассказ воспринимается с таким скрипом, Леви попытался вспомнить подробности:
– Ну, старая… очень высокая, в слишком яркой для старой леди одежде…
Кики со значением взглянула на Говарда.
– А… – выронил тот. Кики повернулась к Леви.
– Что ты ей сказал? Не дай бог ты был с ней груб, Леви, я тебя так отделаю – живого места не останется.
– Что?! Да это была какая-то сумасшедшая… Не знаю я, она такие странные вопросы задавала… Не помню, что я отвечал, но я ей не грубил, не грубил я! Я вообще почти ничего не сказал, а она просто сбрендила! Как насела на меня со своими вопросами, а я ей: мне пора, у моей мамы вечеринка, я должен идти – вот и все.
– Так ты сказал, что у нас вечеринка?
– Да не та это, мам, про кого ты думаешь. Это просто сумасшедшая старуха, которая решила, что раз на мне бандана, значит, я ее сейчас укокошу.
Кики закрыла глаза ладонью.
– Боже, это Кипсы, я должна пригласить их. Надо было через Джека передать приглашение. Я должна их пригласить.
– Ничего ты не должна, – медленно произнес Говард.
– Конечно, должна. Вот закончу с лаймовым пирогом и схожу. Джером ведь за напитками ушел, кстати, мог бы уже и вернуться. А может, Леви сбегает передаст?
– Вы издеваетесь, что ли? Я туда не пойду. Я же вам объясняю, каково мне тут гуляется.
– Не мешай, Леви, я думаю. Ступай в свою комнату и уберись.
– Да идите вы на хер!
В доме Белси не слишком рьяно боролись за чистоту языка. Здесь не держали жеманных и бессмысленных копилок для сбора дани за бранные слова, столь популярных в других веллингтонских семьях, и крепкие выражения, судя по всему, были тут в порядке вещей. Однако эта свобода слова ограничивалась рядом странных практических поправок, совсем не очевидных и отнюдь не жестких. Все дело было в чувстве и интонации, а с ними Леви на сей раз не сладил. Рука матери со всего маху опустилась Леви на голову, заставив его проковылять три шага и врезаться в кухонный стол, где он опрокинул на себя соусник с шоколадной подливкой. Во всяком другом случае при малейшем неуважении к его личности и тем более одежде Леви до рвоты требовал бы справедливости, даже если бы – особенно если бы – был неправ. Но сейчас он покинул кухню без звука. Через минуту внизу хлопнула дверь в его комнату.
– Приятный вечерок, – сказала Зора.
– Это еще что, подожди, когда придут гости, – пробормотал Говард.
– Я только хотела, чтобы он понял… – начала было Кики и почувствовала смертельную усталость. Она села и уткнулась лбом в столешницу из скандинавской сосны.
– Пойду нарежу розог. Для воспитания во флоридском стиле, – сказал Говард, демонстративно снимая колпак и фартук. Он не упускал случая самоутвердиться в кругу семьи, тем более что в последнее время такие случаи были редки. Когда Кики подняла голову, его уже и след простыл. Конечно, подумала она, уходить надо победителем. В этот момент вернулся Джером, потоптался на кухне, сообщая, что вино в прихожей, и вышел через раздвижную дверь в сад.
– И почему в этом доме все ведут себя по-скотски? – с неожиданной яростью сказала Кики. Она встала, намочила в раковине тряпку и вернулась к разлитому шоколаду. Страдание было ей не по силам. То ли дело гнев – стремительный, резкий, простой. Если я заплачу, то не остановлюсь – Кики то и дело слышала эти слова в больнице. Так говорят про запасы скорби, избавиться от которых нет и не будет времени.
– Все, готово, – сказала Зора, равнодушно мешая ложкой вверенный ей фруктовый пунш. – Пойду, что ли, переоденусь…
– Зур, а где у нас могут быть ручка с бумагой?
– Фиг знает. В выдвижном ящике?
Зора вышла. Из сада донесся громкий всплеск, и взгляд Кики поймал темную курчавую макушку Джерома, через миг вновь ушедшую под воду. Кики выдвинула ящик на конце длинного кухонного стола, отыскала среди батареек и накладных ногтей ручку и отправилась за бумагой – кажется, в коридоре между книгами на полке был втиснут блокнот. Она услышала, как Зора спросила Говарда: «Ну что, в шахматы?», и, вернувшись на кухню, увидела их обоих в холле: они расставляли фигуры, как будто ничего не случилось и никаких гостей они не ждут, на коленях у Говарда уютно лежал Мердок. Шахматы? – удивилась Кики. Так это и есть преимущество интеллекта? Гармоничный ум сеет гармонию и вовне? Кики осталась на кухне одна. Она написала Кипсам записку, приветствуя их в Веллингтоне и приглашая присоединиться к скромному торжеству после половины седьмого.
