Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Ожерелье королевы
Два или три раза в году по случаю больших торжеств, таких как бал в австрийском посольстве или прием у леди Билингстон, графиня де Дрё-Субиз украшала свои роскошные плечи ожерельем королевы.
Это было то самое знаменитое и легендарное колье, которое придворные ювелиры Бомер и Бассанж изготовили для Дюбарри. Говорят, что кардинал де Роган-Субиз подарил его королеве Франции Марии Антуанетте, а авантюристка Жанна де Валуа, графиня де Ламотт, вместе с мужем и их сообщником Рето де Вийетом как-то февральским вечером 1785 года разобрала его на части.
По правде говоря, подлинной в ожерелье была лишь оправа. Рето де Вийет сохранил ее, а супруги де Ламотт промотали варварски вырванные оттуда изумительные камни, с таким тщанием отобранные Бомером. Позднее в Италии Рето де Вийет продал оправу Гастону де Дрё-Субизу, племяннику и наследнику кардинала, спасшему его от разорения во время скандального банкротства семейства Роган-Гемене, а тот в память о дяде выкупил несколько бриллиантов, остававшихся в собственности английского ювелира Джефриса, добавил к ним другие, гораздо менее ценные, но схожие по величине, и таким образом сумел восстановить изумительное ожерелье королевы в том виде, в каком оно вышло из рук Бомера и Бассанжа.
В течение почти целого столетия поколения Дрё-Субиз оставались гордыми обладателями этого исторического сокровища. И хотя различные обстоятельства мало-помалу истощали их состояние, они были готовы скорее вести более скромный образ жизни, чем расстаться с драгоценной королевской реликвией. В частности, нынешний граф дорожил ею так, как дорожат родовым гнездом. Из предосторожности он снял сейф в Лионском кредите и хранил там ожерелье. Он сам шел за ним в тот день, когда жена собиралась надеть его на выход, а на следующее утро собственноручно клал его обратно в сейф.
В тот вечер графиня блистала на приеме в Кастильском дворце, и король Кристиан, в честь которого был устроен этот праздник, отметил ее дивную красоту.
Камни струились вокруг грациозной шеи. Бриллианты искрились тысячами граней и переливались в лучах света. Казалось, никто, кроме графини, не мог с такой легкостью и благородством носить на себе столь весомое украшение.
Это был двойной триумф. Граф де Дрё сполна им насладился и был весьма доволен собой, когда они вернулись домой, в свой старинный особняк в предместье Сен-Жермен, и вошли в спальню. Он гордился женой не меньше, чем драгоценным ожерельем, приносившим славу уже четырем поколениям его предков. Его супруга испытывала искренний восторг, что полностью соответствовало ее надменному нраву.
С некоторым сожалением она сняла колье и протянула его мужу. Тот с восхищением оглядел его, словно видел впервые. Потом положил в красный кожаный футляр, украшенный гербом кардинала, и вошел в кладовую, вернее, небольшой альков, полностью изолированный от спальни: вход в него находился в изножье кровати. Как обычно, он спрятал футляр на высокой полке среди шляпных коробок и стопок белья. Закрыл дверь и разделся.
Утром он встал в девять часов, намереваясь отправиться до завтрака в банк. Оделся, выпил чашку кофе и спустился в конюшню. Отдал приказания. Его беспокоила одна из лошадей. Он велел, чтобы ее провели перед ним во дворе шагом и рысцой. Потом вернулся к жене.
Она еще не выходила из комнаты, горничная причесывала ее. Она спросила мужа:
– Вы куда-то идете?
– Да… по этому делу…
– Ах да, конечно. Так разумнее.
Он зашел в кладовую. Но через несколько секунд спросил, впрочем, без малейшего удивления в голосе:
– Дорогая, вы взяли его?
Она ответила:
– Что? Да нет же. Я ничего не брала.
– Вы его переложили куда-то?
– Вовсе нет… Я вообще туда не заходила.
Он появился на пороге с изменившимся лицом и еле слышно прошептал:
– Вы не брали?.. Это не вы?.. Значит…
Она подбежала, и они стали лихорадочно рыться на полке, сбрасывая на пол шляпные коробки и разваливая стопки белья. Граф твердил:
– Бесполезно… Все это абсолютно бесполезно… Я его положил сюда, вот на эту полку.
– А вдруг вы ошибаетесь?
– Нет, абсолютно точно – на эту, а не на другую.
Они зажгли свечку, поскольку в кладовой было темно, и сняли с полки все, что на ней лежало. И когда полка опустела, были вынуждены признать в полном отчаянии, что знаменитое ожерелье королевы на золотой цепи исчезло.
Графиня, решительная от природы, не теряя времени на пустые стенания, поставила в известность комиссара Вальроба, в чьей мудрой проницательности и прозорливости они уже имели возможность убедиться. Его подробно проинформировали о случившемся, и он сразу же спросил:
– А вы уверены, господин граф, что никто не мог проникнуть ночью в вашу спальню?
– Абсолютно уверен. Я очень чутко сплю. Более того, дверь этой комнаты заперта на задвижку. Утром, когда жена вызвала горничную, я собственноручно ее отодвинул.
– А не существует ли другой возможности попасть в кладовую?
– Нет.
– Там нет окна?
– Есть, но оно заделано.
– Я бы хотел в этом убедиться…
Зажгли свечи, и господин Вальроб тут же отметил, что окно лишь наполовину закрыто придвинутым к нему шкафом, который к тому же не касается вплотную оконной рамы.
– Но он стоит достаточно близко, – заметил месье де Дрё, – невозможно отодвинуть его бесшумно.
– А куда выходит окно?
– Во внутренний дворик.
– Это ведь не последний этаж?
– Нет, над ним еще два. Но на уровне этажа, где живут слуги, дворик огорожен сеткой с мелкими ячейками. Поэтому здесь так мало дневного света.
Когда отодвинули шкаф, то обнаружили, что окно заперто, это означало, что в дом никто не залез снаружи.
– Разве что, – заметил граф, – этот некто вышел через нашу спальню.
– Но в этом случае задвижка на двери не была бы закрыта изнутри.
Комиссар мгновенье размышлял, потом повернулся к графине:
– Знал ли кто-то из вашего окружения, мадам, что вы вчера вечером собирались надеть это ожерелье?
– Разумеется. Я этого не скрывала. Но никто не знает, что мы прячем его в этой кладовой.
– Никто?
– Никто… Вот только…
– Прошу вас, мадам, уточните. Это весьма важно.
Она обратилась к мужу:
– Я подумала об Анриетте.
– Анриетта? Но она этого не знает, так же как и все остальные.
– Ты уверен?
– О ком вы говорите? – спросил господин Вальроб.
– Подруга по монастырю, она поссорилась с родными из-за того, что вышла замуж за простолюдина. Когда ее муж умер, я приютила ее вместе с сыном и отвела им квартиру в нашем особняке.
И добавила в замешательстве:
– Она мне кое в чем помогает. У нее золотые руки.
– На каком этаже она живет?
– На нашем, недалеко отсюда… в конце коридора… Кроме того, я подумала, что… окно ее кухни…
– Выходит в тот же дворик, не так ли?
– Да, как раз напротив нашего.
После этого заявления наступило молчание.
Затем месье Вальроб попросил, чтобы его проводили к Анриетте.
Она шила, а ее сын Рауль, мальчуган лет шести-семи, читал, примостившись рядом. Комиссар был несколько удивлен, увидев, как скудно обставлена ее квартирка, состоявшая из одной комнаты без камина, и клетушки, служившей кухней, и приступил к допросу. Казалось, она была потрясена, узнав о краже. Накануне вечером она сама помогала графине одеваться и застегнула колье у нее на шее.
– Боже праведный! – воскликнула она. – Невозможно даже представить!
– И вы никого не подозреваете? Ведь есть вероятность, что преступник проходил через вашу комнату.
Она от души рассмеялась, ей даже в голову не пришло, что ее могли заподозрить в содеянном:
– Так я даже из комнаты не выходила! Я ведь никогда никуда не хожу. А потом, взгляните…
Она открыла окно клетушки.
– Отсюда не меньше трех метров до карниза напротив.
– А кто вам сказал, что мы рассматриваем возможность совершения кражи оттуда?
– Но… ведь ожерелье хранилось в кладовой?
– Откуда вам это известно?
– Господи! Я всегда знала, что его кладут туда на ночь… Это упоминали при мне…
Ее еще юное лицо, уже отмеченное печатью горя, выражало кротость и смирение. Однако внезапно в общей тишине на ее лице вдруг появилось выражение тревоги, словно ей грозила какая-то опасность. Она прижала к себе сына. Ребенок взял ее руку и нежно поцеловал.
– Надеюсь, – сказал господин де Дрё комиссару, когда они остались наедине, – что ее-то вы не подозреваете? Я готов за нее поручиться. Это сама порядочность.
– Да, я полностью разделяю ваше мнение, – заверил его господин Вальдроб. – Скорее я полагал, что речь может идти о невольном соучастии. Но признаюсь, что и от этой версии приходится отказаться… К тому же это никак не проясняет загадку, над которой мы бьемся.
Комиссар не стал вести расследование дальше, он передал дело следователю, а тот продолжал его в течение еще нескольких дней. Допросили слуг, проверили все замки, открывали и закрывали окно кладовой, снизу доверху обследовали дворик… Все напрасно. Замок оказался нетронут. Окно нельзя было ни открыть, ни закрыть снаружи.
И все-таки расследование так или иначе все время возвращалось к Анриетте. Была тщательно изучена ее жизнь и установлено, что за все три года она только четыре раза покидала особняк – и все четыре раза ходила за покупками, что было легко проверить и подтвердить. На самом деле она выполняла функции горничной и портнихи мадам де Дрё, которая была к ней особенно придирчивой, о чем сообщали все слуги, прося не выдавать их.
– Впрочем, – сказал следователь, который за неделю пришел к тем же выводам, что и комиссар, – даже знай мы, кто совершил кражу, а нам это неизвестно, мы все равно оставались бы в неведении, каким способом она была совершена. С обеих сторон препятствия – закрытые окно и дверь. Двойная загадка! Как можно было войти внутрь и как, что еще сложнее, выйти наружу, оставив запертой изнутри дверь и закрытое окно?
После четырехмесячных усилий следователь пришел к такому заключению, хотя и не стал его оглашать: супруги де Дрё, испытывавшие денежные затруднения, причем немалые, продали ожерелье королевы. И дело было закрыто.
Кража драгоценного ожерелья нанесла семейству Дрё-Субиз заметный удар, последствия которого еще долго были ощутимы. Их кредит больше не поддерживался принадлежавшим им сокровищем, и теперь они имели дело с более требовательными кредиторами и менее покладистыми заимодавцами. Им пришлось действовать решительно: что-то продать, что-то заложить. Все закончилось бы полной катастрофой, если бы не спасительные крупные наследства, оставленные очень кстати двумя дальними родственниками.
Также пострадала их гордость, ведь была запятнана их фамильная честь. И, как это ни странно, графиня винила во всем свою старинную подругу по пансиону. В ней вспыхнула настоящая злоба к Анриетте, она открыто обвиняла ее в случившемся. Сначала ее переселили на этаж к слугам, а потом без предупреждения выгнали на улицу.
А жизнь тихо и мирно текла своим чередом. Супруги много путешествовали.
И только один факт, относящийся к этому времени, заслуживает внимания. Несколько месяцев спустя после выдворения Анриетты графиня получила от нее письмо, повергшее ее в изумление:
Мадам,
даже не знаю, как мне Вас благодарить. Ведь это послали мне Вы? Конечно, это могли сделать только Вы. Кроме Вас, ни одна живая душа не знает о моем уединении в этой деревушке. Если я ошибаюсь, простите меня, но в любом случае примите заверения в моей благодарности за Вашу былую доброту…
Что она имела в виду? Нынешняя и былая доброта графини по отношению к Анриетте сводилась ко многим несправедливым поступкам. Что означало это ее изъявление благодарности?
Когда от Анриетты потребовали разъяснений, она ответила, что получила не заказное и не ценное, а простое почтовое отправление, а в нем две тысячефранковые купюры. На конверте, который она приложила к своему письму, стоял штамп Парижа и был написан только ее адрес явно измененным почерком.
Откуда взялись эти две тысячи франков? Кто послал их? Следствие попыталось установить это. Но напасть на след в этих потемках оказалось невозможно.
То же самое повторилось двенадцать месяцев спустя. Потом в третий раз и в четвертый; так происходило ежегодно в течение шести лет, с той только разницей, что на пятый и шестой год сумма была удвоена, и это дало возможность внезапно заболевшей Анриетте позволить себе должное лечение.
И еще одно отличие: поскольку почтовое начальство задержало отправление одного из писем под предлогом незаявленной ценности, то два последних были посланы в соответствии с требованиями: первое со штампом Сен-Жермена, второе – Сюрена. Отправитель подписался сначала «Анкети», потом «Пешар». Указанные адреса оказались несуществующими.
По прошествии шести лет Анриетта умерла. Тайна так и осталась неразгаданной.
Все эти обстоятельства получили широкую огласку. Дело попало в разряд историй, будораживших общественное мнение, и необычная участь знаменитого ожерелья, взволновавшая Францию в конце XVIII века, вызывала не меньше эмоций даже столетие спустя. Но то, что я здесь скажу, не известно никому, за исключением главных заинтересованных лиц и нескольких посвященных, поклявшихся хранить тайну. Вполне вероятно, что не сегодня завтра они нарушат свое слово, поэтому я без зазрения совести снимаю завесу с тайны, одновременно даю ключ к разгадке и разъясняю смысл письма, опубликованного в позавчерашних утренних газетах, – необыкновенного письма, которое вносит, если такое вообще возможно, еще больше таинственности и неясности в эту драму.
Это случилось пять дней назад. Среди приглашенных на обед к месье Дрё-Субизу были две его племянницы и кузина, а из мужчин – главный судья д’Эссавиль, депутат Боша, кавалер Флориани, которого граф знал по Сицилии, и генерал маркиз де Рузьер, старый друг семьи.
После обеда дамы перешли к кофе, а господа получили возможность выкурить по сигарете с условием оставаться в гостиной. Завязался общий разговор. Потом одна из девушек забавы ради стала гадать по картам, предсказывая будущее. Затем речь зашла о знаменитых преступлениях. И именно в этой связи месье де Рузьер, никогда не упускавший возможности подколоть графа, вспомнил ненавистную тому историю с ожерельем.
Гости не преминули высказать свои мнения. Каждый по-своему прокомментировал расследование. Разумеется, версии противоречили одна другой и все были одинаково неправдоподобны.
– А вы, месье, – спросила графиня кавалера Флориани, – что вы думаете о краже?
– Я, мадам, вообще ничего не думаю.
Послышались удивленные восклицания. Ведь Флориани только что блестяще рассказывал о различных приключениях, в которых он участвовал вместе со своим отцом, судьей в Палермо, и явственно продемонстрировал свою склонность к подобным рассуждениям и вкус к таким историям.
– Признаюсь, – сказал он, – мне действительно случалось добиваться результатов там, где пасовали самые искусные. Но не стоит сравнивать меня с Херлоком Шолмсом… К тому же я почти не знаю, о чем идет речь.
Все взгляды обратились к хозяину дома. С большой неохотой он был вынужден изложить факты. Флориани выслушал, поразмыслил, издал несколько восклицаний и прошептал:
– Странно… Хотя на первый взгляд мне не кажется, что задача настолько уж сложная.
Граф пожал плечами. Но остальные гости сгрудились вокруг Флориани, и он продолжал не без некоторой назидательности:
– Обычно, чтобы найти виновника преступления или кражи, нужно определить, как это преступление или кража были совершены или, по крайней мере, как могли быть совершены. В данном случае, по-моему, все очень просто, поскольку мы не придерживаемся никаких гипотез, а знаем, причем точно и наверняка, что попасть в помещение можно было только через дверь спальни или окно кладовой. Но дверь, запертую на внутренний засов, невозможно открыть снаружи. Значит, вор влез через окно.
– Но окно проверили – оно было закрыто, – спокойно возразил месье де Дрё.
– А для этого, – продолжал Флориани, не реагируя на то, что его перебили, – он должен был соорудить нечто вроде мостика или перекидной лестницы между балконом на кухне и оконным карнизом, и как только футляр…
– Но повторяю, окно было закрыто! – воскликнул граф с нетерпением в голосе.
На сей раз Флориани был вынужден ответить. Он сделал это крайне спокойно, с видом человека, которого не могут сбить с толку столь неубедительные возражения.
– Мне хочется верить, что так оно и было. Но разве в окне нет форточки?
– Откуда вам это известно?
– Ну, как правило, форточки делались во всех особняках того времени. А кроме того, форточка обязательно должна присутствовать, иначе кража необъяснима.
– И впрямь, она есть, но была закрыта, как и окно. Мы даже внимания на нее не обратили.
– Это неверно. Если бы обратили, то убедились бы, что она-то была открыта.
– Но каким образом?
– Полагаю, что, как и другие форточки, она открывается при помощи проволочного шнура с оплеткой, к нижнему концу которого приделано кольцо?
– Да.
– И это кольцо висело между оконной рамой и шкафом?
– Совершенно верно, но я не могу понять…
– Так вот. Через щель, проделанную в окне можно с помощью какого-либо инструмента, скажем железной палки с крючком на конце, подцепить кольцо, дернуть и открыть форточку.
Граф рассмеялся:
– Идеально! Просто идеально! Как легко вы все высчитали! Но забыли лишь об одной детали, дорогой друг, в окне нет никаких щелей.
– Щель есть.
– Не может быть, мы бы ее обязательно увидели.
– Чтобы увидеть, нужно смотреть внимательно, а никто из вас особенно не приглядывался. Щель существует, поскольку необходима технически, между стеклом и замазкой… Разумеется, в вертикальном направлении…
Граф встал. Казалось, он был крайне взволнован. Он несколько раз нервно прошелся по гостиной и подошел к Флориани:
– Там все осталось нетронутым с того самого дня… Никто в эту кладовую больше не заходил.
– В таком случае, месье, вам следует убедиться, что мое предположение соответствует действительности.
– Оно не соответствует ни единому факту, обнаруженному следствием. Вы ничего не видели, ничего не знаете, но при этом утверждаете противоположное тому, что видели и знаем мы.
Казалось, Флориани не заметил раздражения в голосе графа и сказал с улыбкой:
– Господи, я просто стараюсь разобраться, только и всего. И если я ошибаюсь, докажите мне это.
– И незамедлительно. Признаюсь, что в конце концов ваша уверенность…
Месье де Дрё неразборчиво произнес еще несколько слов, потом неожиданно направился к двери и вышел.
Все молчали в напряженном ожидании, словно сейчас им должна была приоткрыться истина. И молчание было тяжелым.
Наконец в проеме двери появился граф. Он был бледен и странно возбужден. Он произнес дрожащим голосом, обращаясь к друзьям:
– Прошу прощения… Открытия месье Флориани столь неожиданны… Я никогда бы не подумал…
Его жена в нетерпении проговорила:
– Расскажи… Прошу тебя, ну что?
Он пробормотал:
– Щель существует… именно там, где нам сказали… она идет вдоль оконного стекла.
Он резко схватил Флориани за руку и сказал ему повелительным тоном:
– А теперь, месье, давайте продолжим… Признаю, что до сих пор вы были правы, но теперь… Мы еще не закончили… Ответьте мне, что же, по-вашему, все-таки произошло?
Флориани осторожно высвободился и через мгновенье произнес:
– По-моему, произошло следующее. Зная, что мадам де Дрё появится на балу в колье, вор в ваше отсутствие заранее перебросил мостик. Он наблюдал за вами через окно и увидел, как вы прячете ожерелье. Как только вы вышли, он вынул стекло и дернул за кольцо.
– Допустим, но расстояние слишком велико – он не мог через форточку дотянуться до оконной ручки.
– Если он не мог открыть окно, значит он сам влез внутрь через форточку.
– Это невозможно. Ни один мужчина, каким бы он ни был худым, не может через нее пролезть.
– Значит, это был не мужчина.
– Как это понимать?
– Буквально. Если проход слишком узок для взрослого мужчины, выходит, это был ребенок.
– Ребенок!
– Вы же сами говорили, что у Анриетты был сын.
– Действительно, сын по имени Рауль.
– Вполне возможно, что именно Рауль и совершил кражу.
– Какие у вас для этого доказательства?
– Какие доказательства? Да их сколько угодно! Ну скажем…
Он замолчал, несколько секунд размышляя. Потом продолжил:
– Скажем, этот мостик-перекладина. Трудно поверить, что ребенок принес ее снаружи, а потом унес и никто ничего не заметил. Должно быть, он использовал то, что было у него под рукой. В каморке, заменявшей Анриетте кухню, наверняка к стене были прибиты полки, где держали кастрюли, ведь так?
– Да, насколько я помню, две полки.
– Нужно было проверить, действительно ли они крепятся к деревянным консолям, на которые опираются. Если нет, то мы вправе предположить, что мальчик выдернул гвозди, снял полки, а потом соединил их между собой. К тому же, поскольку рядом стояла плита, возможно, там был и ухват, которым мальчик мог воспользоваться, чтобы открыть форточку.
Граф молча вышел, но на сей раз присутствующие даже не ощутили волнения перед неизвестностью. Теперь они знали, были совершенно уверены, что предположения Флориани подтвердятся. От этого человека веяло такой непоколебимой уверенностью, что, слушая его, казалось – он не просто выстраивает логическую последовательность фактов, а излагает по порядку ход событий, которые при желании легко проверить.
И никто не удивился, когда граф вернулся и сообщил:
– Это действительно был ребенок, это он, все подтверждается.
– Вы видели полки, ухват?
– Да, полки были сняты с консолей, ухват до сих пор там.
Мадам де Дрё-Субиз воскликнула:
– Вы говорите – это он… Вы, наверное, хотели сказать – это его мать. Виновата Анриетта, она могла заставить сына…
– Нет, – возразил Флориани, – мать тут ни при чем.
– Перестаньте! Они жили в одной комнате, ребенок не мог действовать без ее ведома.
– Да, они жили в одной комнате, но все произошло в соседней комнате, ночью, когда мать спала.
– А ожерелье? – спросил граф. – Его бы нашли среди вещей мальчика.
– Простите, но ведь он выходил из дома. В то утро, когда вы застали его сидящим за столиком, он уже вернулся из школы, и, возможно, вместо того, чтобы тратить силы и подозревать ни в чем не повинную мать, полицейские должны были обыскать письменный стол мальчика, порыться в его учебниках.
– Допустим, но разве две тысячи франков, которые Анриетта ежегодно получала, не доказывают, что она была сообщницей?
– Будь она сообщницей, то разве стала бы благодарить вас за эти деньги? К тому же ведь за ней следили. А вот мальчик был свободен, он спокойно мог сбегать в соседний городок, найти какого-то перекупщика и задешево отдать ему сперва один бриллиант, потом второй, в зависимости от необходимости… при условии, что деньги будут отправлены из Парижа, и тогда процедура повторится на следующий год.
Необъяснимое ощущение неловкости овладело супругами де Дрё-Субиз и гостями. И в самом деле, в тоне, в манерах Флориани сквозила не только уверенность, которая изначально так раздражала графа. Это напоминало иронию, скорее враждебную, нежели дружескую и сочувственную, как подобало бы в данном случае.
Граф натужно рассмеялся:
– До чего же все ловко придумано, поздравляю! У вас богатейшее воображение!
– Вовсе нет, – воскликнул Флориани совершенно серьезно, – я ничего не выдумываю, а лишь воспроизвожу события, которые должны были происходить именно так, как я их представил.
– Но откуда вам о них известно?
– Только из того, что вы сами мне рассказали. Я могу вообразить, как жили мать и сын в той глухой провинции, как мать заболела, как мальчик с помощью всяческих уловок и хитростей пытался продать камни и спасти мать или, по крайней мере, облегчить ее последние страдания. Но болезнь взяла верх. Она умерла. Проходят годы. Мальчик вырос, стал мужчиной. И вот тогда – на сей раз я охотно признаю, что даю волю своему воображению, – представим себе, что этот мужчина испытывает потребность вернуться туда, где он провел детство, найти и вновь увидеть тех, кто подозревал и обвинил его мать… Подумайте, какой невероятно интересной могла бы оказаться подобная встреча в старинном доме, где развертывалась эта драма!
После этих слов на какое-то время воцарилось тревожное молчание, а на лицах супругов де Дрё можно было прочесть отчаянное стремление понять смысл этих слов, но вместе с тем ужас и боязнь понять их. Граф пробормотал:
– Так кто вы такой, месье?
– Я? Кавалер Флориани, мы с вами встречались в Палермо, и вы уже не раз приглашали меня к себе.
– Так что тогда означает эта история?
– Господи, ровным счетом ничего не означает. Чистая игра с моей стороны. Пытаюсь вообразить, какую радость испытал бы сын Анриетты – надеюсь, он еще жив, – если бы мог сообщить вам, что он один во всем виновен, что он один совершил кражу, потому что мать его была несчастна, она боялась потерять место прислуги, которое давало ей средства к существованию, а ребенок страдал, видя, как она несчастна.
Он говорил, сдерживая волнение, привстав со своего стула и наклонившись к графине. Сомнений больше не оставалось. Кавалер Флориани был не кто иной, как сын Анриетты. Это явствовало и из его поведения, и из его слов. Впрочем, его намерения тоже были очевидны – он явно желал быть узнанным.
Граф колебался. Как вести себя с этим смельчаком? Вызвать слуг? Спровоцировать скандал? Разоблачить давнишнего вора? Но ведь прошло столько лет! И кто поверит в эту абсурдную историю о мальчике-грабителе? Нет, пусть лучше все идет своим чередом, и нужно делать вид, что не догадываешься об истинном смысле сказанного. И, подойдя к Флориани, граф радостно воскликнул:
– Очень забавно, до чего же занятная история, просто настоящий роман! Уверяю вас, мне он кажется на редкость увлекательным! Но что же, по-вашему, стало с этим славным юношей, образцовым сыном? Надеюсь, он не пошел по тому опасному пути?
– Разумеется, нет!
– Неужели? После такого блестящего дебюта! Завладеть в шесть лет ожерельем королевы, знаменитым ожерельем Марии Антуанетты!
– И завладеть им, – заметил Флориани, принимая условия игры графа, – абсолютно безнаказанно: ведь никому даже в голову не пришло проверить оконное стекло или обратить внимание, что карниз слишком чистый, ведь он вытер его, чтобы стереть отпечатки на толстом слое пыли… Признайтесь, шестилетнему мальчишке было от чего возгордиться! Разве это так уж просто? Всего-навсего захотеть, пошевелить пальцем, и готово? Но черт возьми, он захотел!
– И пошевелил…
– Причем всеми десятью, – ответил, смеясь, Флориани.
Граф вздрогнул. Какие тайны окутывают прошлое этого лже-Флориани? И какой невероятной должна быть жизнь этого авантюриста, совершившего в шесть лет столь гениальное ограбление? А сегодня, чтобы испытать утонченное наслаждение и заодно утолить давнюю обиду, он явился бросить вызов пострадавшей в ее же доме – отважно, безрассудно, но в то же время корректно, как и подобает галантному визитеру!
Флориани встал и подошел к графине, чтобы раскланяться. Она сделала усилие, стараясь не отшатнуться. Он улыбнулся:
– О, мадам, вы так испуганы! Неужели вы всерьез восприняли мою роль светского чародея в этой маленькой комедии?
Она взяла себя в руки и ответила со столь же ироничной непринужденностью:
– Ничуть, месье. Напротив, меня очень заинтересовала эта легенда о любящем сыне, я просто счастлива, что мое ожерелье помогло положить начало столь головокружительной карьере. Но не кажется ли вам, что сын этой… женщины, этой Анриетты, в сущности, следовал своему призванию?
Он вздрогнул, почувствовав скрытый выпад, и ответил:
– Я в этом совершенно уверен, к тому же это, видимо, было его истинным призванием, раз мальчик впоследствии, несмотря ни на что, не потерял к нему интереса.
– Но почему же?
– Разумеется, вы осведомлены, что часть камней были фальшивыми. Подлинными оказались всего несколько, купленных у английских ювелиров, остальные были проданы один за другим, в зависимости от выпадавших жизненных тягот.
– И все-таки все равно это ожерелье королевы, месье, – высокомерно ответила графиня, – и знаете, мне кажется, что сын Анриетты вряд ли мог это понять.
– Он был вынужден понять, мадам, что ожерелье, будь оно подлинным или поддельным, прежде всего – парадное украшение, вещь напоказ.
Граф попытался вмешаться, но жена опередила его.
– Месье, – воскликнула она, – если у человека, о котором вы говорите, есть хоть капля стыда…
Но она замолчала, смущенная спокойным взглядом Флориани.
Он повторил:
– Если у этого человека есть хоть капля стыда…
Она поняла, что ничего не добьется, если продолжит говорить с ним в таком тоне, и, несмотря на гнев и возмущение, на свое оскорбленное достоинство, почти вежливо произнесла, стараясь подавить дрожь в голосе:
– Месье, согласно легенде, Рето де Вийет овладел ожерельем королевы и с помощью Жанны Валуа извлек оттуда все бриллианты, но он все же не осмелился прикоснуться к оправе. Он понял, что бриллианты были всего лишь украшением, неким аксессуаром, главной все-таки была оправа, творение художника, и он сохранил ее. Как вам кажется, тот человек, о котором мы говорим, тоже это понял?
– Я не сомневаюсь, что оправа существует. Мальчик сохранил ее.
– Тогда, если вам, месье, доведется его встретить, передайте ему, что он незаконно владеет реликвией, которая является собственностью и гордостью некоторых семей. Пусть он даже извлек оттуда камни, но ожерелье королевы все равно принадлежит роду де Дрё-Субиз. Оно принадлежит нам, как и наше имя, как и наша фамильная честь.
Флориани ответил только:
– Я ему передам, мадам.
Он поклонился ей, простился с графом и с остальными гостями и вышел.
Через четыре дня мадам де Дрё обнаружила на столе в своей спальне красный кожаный футляр, украшенный гербом кардинала. Она открыла его. Это было ожерелье королевы на золотой цепи.
Но поскольку жизнь человека, заботящегося о единстве и логике, должна стремиться к той же цели и ни одна реклама этому не помеха, на следующий день в газете «Эко де Франс» были опубликованы следующие сенсационные строки:
Ожерелье королевы, знаменитая историческая драгоценность, когда-то похищенная у семьи де Дрё-Субиз, было найдено Арсеном Люпеном. Арсен Люпен поспешил вернуть ее законным владельцам. Нам остается только восхититься этим красивым и благородным жестом.
