Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
2. Станция
Вологодская область, июнь 1942
Паровозы кричали как раненые звери.
Белая ночь незаметно перетекала в утро. Начальник станции спал, поблёскивая лысиной над скрещёнными руками. Толстая женщина с лицом цвета сырого теста постучала по косяку.
– Петрович, можно? Там ленинградские бузят, тебя требуют.
Начальник поднял воспалённые глаза. Понял не сразу. Пробормотал:
– Литерный прошёл?
– Так ночью ещё, ты же сам пути разгонял.
Яростно потёр уши, просыпаясь. Нахлобучил выгоревшую фуражку.
– Чего бузят? Пункт питания работает?
Из-за женщины высунулся высохший человечек: непомерно большое, болтающееся на плечах вытертое пальто, круглые очки с треснувшей линзой.
– Позвольте, я сам. Товарищ железнодорожник или как вас там. Я старший вагона, Претро Арнольд Семёнович, профессор Ленинградского университета. Впрочем, это к делу… Это же безобразие! Наш эшелон загнали к чёрту на кулички, стоим уже сутки.
Начальник потянулся, треща позвонками. Устало сказал:
– График движения определяется вышестоящими инстанциями. И меняется постоянно. Вчера пропускали встречные воинские составы, потом литерный. Сейчас эвакогоспиталь пойдёт, там раненые бойцы. Вы же ленинградцы, сознательные люди. Должны понимать! Кипятком вас обеспечили? Пункт питания?
Женщина кивнула.
– Вот видите – работает пункт питания, круглосуточно. Что вам ещё? Раненые поедут в первую очередь, естественно.
– Там раненые, а у меня за ночь – четверо умерших, – тихо сказал профессор. – У людей силы кончились, слышите? Всё. Есть предел. Организм после длительного голода начинает пожирать сам себя, дистрофия на такой стадии неостановима. Плюс цинга, хотя – какой же это плюс? В городе ещё держались, а тут – всё. Мы же вырвались, доходит до вас или нет?! Эти люди такого насмотрелись – на фронте и десятой доли… Дети. Детей – половина эшелона. У них глаза как у стариков.
Профессор снял очки, сморщился. Достал грязный носовой платок.
– Ну всё, всё, – начальник подошёл, обнял за плечи – острые, костистые. – Вы же столько выдержали, потерпите ещё несколько часов.
Ленинградец сморкался и глухо говорил сквозь платок:
– Понимаете, им до пункта питания не дойти. Далеко. Вчера под вагонами проползали – девочку еле выдернуть успели из-под колёс. Можно доставку пищи к эшелону организовать, а? Подумайте, голубчик, умоляю!
– Это конечно. Татьяна, распорядись. Пусть термоса большие найдут. И хлеб в мешках отнесут.
– Нарушение инструкции, Михаил Петрович. Термоса-то откуда? Вёдра если только, так остынет в вёдрах-то, – забормотала женщина.
Начальник отодвинул её, не слушая. Вышел на платформу.
Паровоз на втором пути стравливал пар, сердито шипя и выбрасывая белые клубы. У водокачки смачно ругались смазчики.
Начальник шёл, солидно кивая в ответ на приветствия. Помятый репродуктор на телеграфном столбе рычал, хрипел, заикался – будто не хотел говорить:
– Гррр… информбюро… После тяжёлых продолжительных боёв оставили город Керчь…
Мужчина с медным чайником снял кепку. Растерянно сказал в пустоту:
– Как – оставили? А Севастополь что же теперь?
Репродуктор, не в силах продолжать сводку, разразился громовым треском и затих.
Подбежал бригадир обходчиков:
– Михаил Петрович, так не пойдёт! Вы зачем Смирнову рапорт подписали? У меня и так работать некому.
Начальник развёл руками:
– Так у него на второго брата похоронка. Как он может матери в глаза смотреть? Сказал – не отпущу, так всё равно на фронт сбежит.
Бригадир выматерился и закричал:
– А тут что, санатория ВЦСПС? У меня люди по двое суток не спамши. Ишь ты, сбежит он! Да любой на фронт со всей нашей радостью…
Бабка в чёрном платке налетела, заокала, размахивая рукавами растянутой кофты, словно крыльями:
– Слышь, милок, ты же здеся начальник? Где эшелон с ленинградскими-то? Ухайдакалась уже, не сыщу никак.
Петрович хмуро спросил:
– Тебе зачем, мать? Не положено по станции без дела шататься.
– Чо без дела-то? – всплеснула руками старуха, – я вот им тарку молока и миску кортошки припёрла, покормить хоть, угостить. Забесплатно, да. А то натерпелись, сердешные. Хороша кортошка, с укропом, с маслицем коровьим! И рогулек напекла, пущай лопоют!
– Откуда вы такие берётесь, дурные? Мы ленинградцев в пункте питания пустыми щами откармливаем, да понемногу. Нельзя после долгого голода много тяжёлой пищи.
Бабка пожевала губами, не понимая. Кивнула:
– Миска-то чижолая, да. Помог бы кто, – и продемонстрировала обмотанную тряпками огромную кастрюлю.
Репродуктор вдруг ожил:
– …Ленского исполняет лауреат Сталинской премии Сергей Лемешев.
Лауреат выспрашивал, куда удалились весны его златые дни, заглушая мат уходящего бригадира.
Репродуктор опять зарычал, обессиленный. И смолк.
Начальник станции снял фуражку, вытер платком лысину. Пошагал в сторону диспетчерской. Вздрогнул от неожиданности.
Мальчик лет семи, перевязанный крест-накрест пуховым платком, пел чисто и сильно, будто настоящий оперный тенор. Белые волосы пушились над обнажённой головой.
– Что деется? – горько вздохнула старуха во вдовьем платке. – Умом тронулся, болезный. С голодухи-то! Ленинградской, сразу видно.
Начальник станции молча смотрел на мальчика с мёртвыми глазами, на изуродованный рваным шрамом висок.
Мальчик вдруг прервался и продолжил совсем другим голосом:
– Граждане, воздушная тревога! Воздушная тревога…
