Я смотрел и не видел. Мозг отказывался обрабатывать информацию. Я комнатой этой холодной стал, городом этим измученным, страной этой израненной. Девочкой этой, несчастной и ее падшей, но великой, поднявшейся на великую высоту мамой. И только когда эта грешная, святая новомученица, навсегда ставшая с той минуты и моей матерью, и Родиной, и самым страшным воспоминанием в жизни, только когда она растерянно произнесла:
- Вы не волнуйтесь, я фельдшер, я аккуратно. Ножичком...
Только тогда я понял все до конца, и пистолет выпал из моих рук. И я рухнул перед ней на колени и прижался к ее окровавленным ногам. И заплакал... А она гладила меня по голове и тихонечко шептала:
- Бедный, бедный мальчик. Не надо, все пройдет, это просто война... Не надо, не смотри. Тебе, может, умирать завтра. Пожалуйста, не надо...
В сковородке шипело мясо. На моей спине, уткнувшись мне в затылок, рыдала рано повзрослевшая Маня. А я плакал на коленях у нашей с ней Родины, шлюхи-матери. И мои теплые, соленные слезы разъедали ее страшные раны. А ты говоришь - расстрелять...