Совсем иначе обстояло дело в области изучения более позд­ней истории. Молодые люди, чья интеллектуальная культура была сформирована на основании одних только текстов, изуче­ния текстов,’ толкования текстов, переходили, не порывая со своими привычками, из лицеев, где принимались в расчет только их текстологические способности, в институты, в Сорбонну, на факультеты, где им предстоял все тот же труд по изучению и тол­кованию текстов. Труд усидчивый, связанный с письменным столом и бумагой. Труд при затворенных окнах и задернутых што­рах. Отсюда все эти крестьяне, которые словно бы никогда и не нюхали навоза, а только и делали, что копались в старинных картуляриях. Отсюда все эти владельцы феодальных поместий, о которых никому не было известно, что они делали с излишка­ми своих запасов или что представляли для них их собственные владения с точки зрения барщины и оброка, человеческих отно­шений или депежных доходов. История была чем-то вроде знатной дамы, а убогая экономическая действительность казалась ря­дом с ней жалкой замарашкой. История не имела понятия ни о деньгах, ни о кредите. Сельское хозяйство, промышленность, торговля — все это было для нее чистой абстракцией. Тем самым она лишний раз подчеркивала свою причастность ко всему благо­родному и возвышенному, к идеальному и аристократическому бескорыстию текстологических и литературных изысканий.