Две смерти в нашем госпитале я помню особенно хорошо. Однажды к нам привезли солдата с несколькими тяжелыми ранениями и раздробленным черепом. Он утратил способность говорить, и было невозможно точно определить, было ли это следствием черепной травмы или какой-то другой причины. У него не было никаких удостоверяющих его личность документов, он не умел писать, так что невозможно было выяснить, кто он такой или откуда. Не имея практически никаких шансов к выздоровлению, он прожил несколько дней. Большую часть времени находился без сознания, а в те редкие мгновения, когда сознание возвращалось, его темные, глубоко посаженные глаза блуждали по окружающим предметам. Он не бормотал, не стонал, и его губы не двигались; он только смотрел на нас, и все, что он хотел и не мог высказать, было сконцентрировано в его глазах.
Я часто приходила к постели этого человека и каждое утро обрабатывала его ужасные раны. Казалось, он узнавал меня. За несколько минут до смерти я стояла над ним, глядя на его маленькое, загорелое, несчастное лицо. Он медленно поднял веки и повернул ко мне лицо. Было ясно, что он сейчас в полном сознании, что узнает меня. Он долго внимательно глядел на меня, затем его лицо озарилось едва заметной, неуверенной, мягкой улыбкой. Я склонилась над ним. Две слезинки появились в глазах, все еще глядящих на меня, и медленно скатились вниз по щекам. Затем с едва слышным вздохом он умер.