– Зависть – одно из самых мерзких чувств, – согласился отец Тихон. – Зависть – это концентрированная, рафинированная алчность. И кроме того, зависть по сути своей глупа и обуянного ей человека делает глупцом. Если у брата больше денег – не завидуй, а трудись, и у тебя столько же будет со временем. Откуда ты знаешь, сколько и каких усилий он приложил, чтобы получить это? Откуда знаешь, какой крест несет он за этот дар? Неси свой крест, и получишь ту же награду. Но чужим трудам мы не завидуем…

– А если предмет зависти – не деньги, не нечто материальное? – предположил я. – Не то, что можно получить, трудясь.

– Все можно получить, трудясь, – тихо, но веско, с какой-то несгибаемой силой произнес отец Тихон. – Просто никто не любит трудиться. Всем хочется, чтобы «с неба упало» все и сразу.

– Вот и я как раз об этом, – согласился я. – Если предмет зависти – врожденные способности? Дар свыше, талант, гений?

– Старая история – одному он отмерял десять талантов, другому один, – добродушно и даже как будто снисходительно усмехнулся монах. – Вот только талант – это не только «присущие от рождения определенные выдающиеся способности и умения», это еще и конкретная счетно-денежная единица древнего мира. Знаете, сколько весил такой талант?

Мы с Викой синхронно отрицательно покачали головами. Я это когда-то знал (все-таки архивное образование без серьезного курса истории немыслимо), но, признаться, успел благополучно забыть.

Отец Тихон опять улыбнулся:

– Гомеровский маловесный – восемь килограммов, а традиционный аттический золотой – двадцать шесть. А был еще и вавилонский, шестьдесят килограммов, поздний финикийский – сорок три кило, еврейский – сорок пять. Трудно сказать, какой из них упоминается в Библии, но дело не в этом, дело в том, что они – разные. Одному нести восемь кило, другому – шестьдесят. Многие ли осилят?

Мы растерянно молчали, а он продолжал:

– Я лично убежден, что нет человека, которому Бог не дал бы посильного ему таланта. Даже мне, грешному, маленький талант был даден – я умел наводить чистоту, попросту говоря, убираться. Что ж, я, кажется, пустил этот талант в рост, и не без прибыли.

– Но, простите… – Вика обвела келью взглядом. – А эти иконы? А мольберт? Разве не вы…

– Я, – скромно кивнул отец Тихон. – Но это не от меня, это та самая прибыль от удачного вложения. Есть такая штука, духовная экономика зовется. О ней еще Христос говорил. Когда пришли слуги отчитываться перед Господином и один сказал – я пустил свои таланты в рост и получил прибыль в десять талантов. Вот тебе твои деньги с прибылью.

– Но как можно пустить в рост талант? – не понял я. – Который не из серебра? Ну или… Ладно, я понимаю, как, обладая музыкальными способностями, развить их и стать виртуозом. Но как можно, умея только наводить чистоту, научиться так рисовать?

– Значит, можно, раз Господь меня сподобил, – пожал плечами отец Тихон. – Но довольно обо мне. Если вы сюда приехали, чтобы меня остеречь, то зря проделали этот путь. Я прятаться или скрываться где-то от кого-либо не намерен. Эта обитель выколота у меня на спине, в ней моя жизнь. И смерть моя, если уж судьба так повернется, тоже здесь.

– Так нельзя! – горячо возразила Вика, сдвинув брови, словно пыталась подобрать слова. – Жизнь – Божий дар, ее беречь надо!

– Мне жизнь Христос, и смерть – приобретенье, – негромко проговорил отец Тихон, прикрыв глаза. – На все воля Божья. Буду жить – буду Бога благодарить. Придется умереть – ну что же, я давно стою у этой двери, которую сам открыть не в силах, и помолюсь Богу за того, кто поможет мне это сделать. Подходит время великой ревизии моих вкладов, возвращается Господь, чтобы истребовать то, что принадлежит ему…

Мы с Викой молчали. Да и что тут скажешь?

– Почему я говорю, что зависть к таланту еще менее умна, чем зависть к чему-то материальному? – Отец Тихон говорил едва слышно, словно рассуждал сам с собой. – Потому что талант тебе не принадлежит. Ты получил его взаймы. Получил, чтобы пустить в рост, и должен будешь вернуть его Тому, кто его тебе дал. И не просто так, а с прибылью. Умирать, дети мои, не страшно. Страшно явиться перед Ним нищим, бесплодным, пустым, ненужным, как я, грешник. Этого я боюсь, а не смерти.

– Но как это: «талант не принадлежит тебе»? – удивилась Вика. – Но разве Моцарт, Микеланджело, Рублев не стали великими благодаря своему таланту?

– Они удачно пустили его в рост. – Отец Тихон улыбнулся, как будто возражение его позабавило. – Но их прибыль не в величии их имени; многие безвестные ничуть не менее велики, чем Моцарт и Рублев. Их прибыль в том, что они оставили миру. В «Троице» и «Волшебной флейте», Давиде и Джоконде, «Евгении Онегине» и «Войне и мире»…

Он поднялся одним плавным, слитным движением. И склонил голову: келья была не только маленькой, но и низкой, даже я едва не упирался в потолок, а отцу Тихону и вовсе приходилось немного пригибаться. Может быть, подумалось мне, это еще один из способов воспитать смирение?

– В этом и смысл, дети. – Он легко, что называется, беспечально вздохнул. – Чтобы сохранить талант, надо раздать его, и только тогда он вернется с прибылью. Вы думаете, талантливый завистник меньше страдает от зависти? Зависть, алчность, похоть – как акулы. Если акулу постоянно кормить, она будет есть и есть, пока не лопнет, это научный факт. Страстям сколько ни дай – все мало, мало, мало! Их нельзя утолить. И чем больше утолять свою зависть, тем прожорливее она будет становиться.

Вновь усевшись на табуреточку, он потер поясницу:

– Вот что за напасть, а? По строительным лесам летаю, как мальчишка, каждая жилочка поет и радуется, а в келье – одни болячки.

– Скажите, – неуверенно начал я. – А как можно приумножить свой дар? У меня все равно в голове не укладывается. Вот вы говорите, что ваш талант – умение убирать, наводить чистоту. Но я вижу эту ножку стола, эти табуретки, шатер над крылечком, иконы, в конце концов! Я не искусствовед, но, по-моему, они прекрасны. Разве не вы их рисовали?

– Писал, – поправил он. – Я. Только и не совсем я. Иконы, шатер, табуретка – все это прибыль, о которой я и говорил. Чтобы приумножить талант, надо раздавать его людям. А многим не хочется, жалко им. И, бывает, чем больше талант, тем больше обладателю его жалко. Хочется зарыть его в землю, запереть в несгораемый шкаф и табличку привесить: «МОЕ! Прочь руки!» Жадность, скупость, скаредность подзуживают: не продешеви, пусть тебе за твой талант горы золота насыплют, вот тогда… Однако тогда, открыв однажды шкаф, ты найдешь там только прах, гниль и труху. Самый сильный человек превратится в беспомощного слабака, если не будет, как сейчас говорят, «качаться». А последний задохлик, ежедневно таская железо в спортзале, одолеет гиганта, который решил, что раз он гигант, значит, и так всех победит. Отпусти свой хлеб по водам, говорит Библия, и воздастся тебе сторицей. Корова, которую не доят, болеет, а потом и вовсе без молока остается. Колодец, на котором висит замок, потому что хозяин его за свою воду горы золота ожидает, – такой колодец илом затянется, гнилью, будет не вода, а грязь. Это же так просто: имеешь талант – отдавай его людям, и он, как в песне поется, к тебе не раз еще вернется, да не один! Маленькое семечко сеется в землю и дает каждое пять-десять колосков. Знаете сколько в таком колоске семян? От шестидесяти до ста. Выходит, каждое семя приносит от шестисот до тысячи себе подобных – вот какие проценты в Божьем банке! А мы все боимся доверить Ему свой вклад. Все боимся, и я, грешный, тоже боюсь, оттого и не приобрел ничего, чем можно отчитаться.