Он любил эту жизнь, эту суровую полярную зиму, дикое безмолвие,
беспредельные снежные равнины, на которые вздымались обледенелые горные
громады, еще безымянные, еще не нанесенные на карту. Глаз нигде не
встречал одиноких дымков, поднимающихся над стоянками охотников. Он один
двигался среди этих никому не ведомых пространств. Одиночество нисколько
не тяготило его. Он любил дневной труд свой, перебранки собак, устройство
привала в зимние сумерки, мерцание звезд и пламенеющую пышность северного
сияния.
Но больше всего любил он свои ночные стоянки в этой снежной пустыне.
Вовек не забудет он их. Ему грезилась картина, которую он когда-нибудь
напишет. Утоптанный снег и горящий костер, постель из пары заячьих шуб,
разостланных на свежесрубленных ветвях; заслон от ветра - кусок холста,
задерживающий и отражающий жар костра, закоптелый кофейник, кастрюлька,
мокасины, надетые на палки для просушки, лыжи, воткнутые в снег. А по ту
сторону костра - собаки, жмущиеся поближе к огню, умные и жадные, косматые
и заиндевелые, с пушистыми хвостами, которыми они заботливо прикрывают
себе ноги. И кругом сплошная стена непроницаемого мрака.
В такие минуты Сан-Франциско, "Волна", и О'Хара казались ему неясными
далекими призраками, тенями из несбывшихся снов. Ему трудно было поверить,
что он знал когда-то иную жизнь, что он когда-то плескался и барахтался в
болоте городской богемы. В одиночестве, лишенный возможности перекинуться
с кем-нибудь словом, он много думал, и мысли его были глубоки и просты. Он
с ужасом думал о том, как попусту прошли для него годы его городской
жизни, о бездарности всех школьных и книжных философий, об умничающем
цинизме редакций и художественных мастерских, о ханжестве дельцов,
отдыхающих в своих клубах. Они не знают, что такое волчий аппетит,
крепчайший сон, железное здоровье; никогда они не испытывали настоящего
голода, настоящей усталости, им незнакомо опьянение работой, от которой
вся кровь в жилах бурлит, как вино.
Эта прекрасная, мудрая, суровая Северная Страна существовала всегда,
а он ничего о ней не знал. Его удивляло, как это он, созданный для такой
жизни, мог не слышать тихого зова северной природы. Она звала его, а он не
знал. Но и это пришло в свое время.