Но больше всего в альбомах и папках Стаса было эскизов небес. И эти небеса были просто необыкновенны — в каждом из таких рисунков был свой неповторимый дух, свой характер. Да что там говорить: небеса в эскизах Стаса словно бы оживали и жили подлинной, полнокровной жизнью. Вот ясную лазурь только что проснувшегося утреннего неба мягко золотят первые лучи восходящего солнца; вот лёгкие барашки облаков резвятся в голубом небе, раскрашивая его щедрым пёстрым рисунком, и словно бы неуловимо перешёптываются между собой; вот облака сгустились в тучи, налились свинцом и окрасились стальным пурпурно-фиолетовым блеском. А вот уже совершенно почерневшие тучи разрывает грозовая молния, и их ненасытные недра разверзаются мощнейшими ливневыми потоками.
На многих рисунках Стаса были запечатлены самолёты, бороздящие пространство небес, во всех возможных ракурсах и перспективах. Иногда небеса — с самолётами либо без них — окрашивались радугой — то яркой и насыщенной, то бледной, только-только проступившей в лазури неба. Иногда две или три радуги выстраивались каскадом, почти наслаиваясь одна на другую. А чего стоили многочисленные варианты зарисовок небес, отражавшихся в зеркальной либо в подёрнутой мелкой рябью глади озера!
Марина, когда впервые увидела эти рисунки, просто влюбилась в них с первого взгляда. Несомненно, сын в плане одарённости к рисованию пошёл в неё, но в его рисунках было ещё больше неповторимой индивидуальности и художественного своеобразия. А ещё в них подлинным, первозданным природным ключом бурлила жизнь. Та самая жизнь, которой пока ещё недоставало, а может быть, и никогда не достанет рисункам самой Марины. По крайней мере, она сама так считала.