Рассматривать мир не с высоты, как Эсхил, Платон, Данте, Гёте, а с точки зрения житейских нужд и припирающей действительности - это я называю заменой перспективы с птичьего полета лягушачьей перспективой.

И именно таково нисхождение от культуры к цивилизации. Всякая этика формулирует взгляд души на собственную ее судьбу: героический или практический, возвышенный или низменный, мужественный или дряхлый. Оттого-то и различаю я трагическую мораль и мораль плебейскую. Трагической морали культуры знакомо и понятно бремя бытия, но она извлекает отсюда чувство гордости нести эту тяжесть. Так чувствовали Эсхил, Шекспир и мыслители браминской философии, равным образом Данте и германский католицизм.

Это же клокочет в необузданном боевом хорале лютеранства: «Господь наш - крепость и оплот», а отзвуки его слышатся даже в Марсельезе.

Плебейская мораль Эпикура и Стои, сект времен Будды, мораль ХІХ столетия занята составлени ем плана действий по обходу судьбы. То, что делало Эсхила великим, делало Стою малой.

Налицо оказывалась уже не полнота, а скудость, холод и пустота жизни, и римляне лишь довели до великолепия этот интеллектуальный холод и пустоту.

Но таково же соотношение между этическим пафосом великих мастеров барокко, Шекспира, Баха, Канта, Гете, мужественной волей внутренне быть господином естественных вещей, поскольку осознаешь свое глубокое превосходство над ними, и волей европейской современности внешне устранить их со своего пути - под предлогом попечительства, гуманности, мира во всем мире, счастья большинства поскольку чувствуешь себя на одном уровне с ними.

Также и это есть воля к власти в противоположность античной терпимости к неотвратимому; также и в этом кроется страсть и тяга к бесконечному, но здесь же налицо и разница между метафизическим и материальным величием преодоления.

Отсутствует глубина, то, что человек ранних эпох называл Богом. Фаустовское мирочувствование деяния, клокотавшее в каждом великом муже, от Штауфенов и Вельфов до Фридриха Великого,  Гёте и Наполеона, опошлилось до философии работы, притом что внутренне стало совершенно безразлично, защищают ли эту последнюю или осуждают.

Культурное понятие деяния и цивилизованное понятие работы относятся друг к другу так же, как осанка эсхиловского Прометея к осанке Диогена. Один - страстотерпец, другой -лентяй.

Галилей, Кеплер, Ньютон свершали научные деяния, современный физик выполняет ученую работу.

Плебейская мораль, базирующаяся на обыденном существовании и «здравом человеческом рассудке», - вот что, несмотря на всю выспренность фраз, лежит в основе всякого жизнепонимания, от Шопенгауэра вплоть до Шоу.