Охран­ник-эсэсо­вец что-то кри­чит по-немец­ки, кто-то ему кри­чит в от­вет, про­тал­ки­ва­ясь в ком­на­ту. Мое ды­ха­ние пре­ры­ва­ет­ся, и я хва­таю Маг­ду за ло­коть, что­бы не сва­лить­ся: это тот, кто но­чью был в саду. Он гроз­но об­во­дит взгля­дом ком­на­ту.

— Где дев­чон­ка, ко­то­рая по­сме­ла на­ру­шить пра­ви­ла? — тре­бо­ва­тель­но спра­ши­ва­ет он.

Я тря­сусь. Не могу успо­ко­ить­ся. Он вер­нул­ся, что­бы ото­мстить. Он хо­чет пуб­лич­но на­зна­чить на­ка­за­ние. Или чув­ству­ет, что обя­зан так сде­лать. Кто-то про­знал о том, что он про­явил ко мне неви­дан­ную доб­ро­ту, и те­перь он дол­жен по­пла­тить­ся за свой риск. Он дол­жен за­пла­тить за свой риск, за­ста­вив меня за­пла­тить за мой. Меня уже бьет круп­ной дро­жью, так я на­пу­га­на. Я по­чти не могу ды­шать. Я в за­падне и по­ни­маю, как близ­ка к смер­ти.

— Где эта ма­лень­кая пре­ступ­ни­ца? — спра­ши­ва­ет он еще раз.

Вот-вот он за­ме­тит меня. Или за­ме­тит мор­ков­ную ботву, тор­ча­щую у Маг­ды из кар­ма­на. Невоз­мож­но вы­не­сти на­пря­жен­ное ожи­да­ние того мо­мен­та, ко­гда он меня узна­ет. Я бро­са­юсь на пол и пол­зу к нему. Маг­да ши­ка­ет на меня, но позд­но. Я при­па­даю к его но­гам.
Вижу грязь на его ботинках и прожилки дерева на полу.

– Ты, – го­во­рит он. В его го­ло­се слыш­но от­вра­ще­ние. Я за­кры­ваю гла­за. Жду, что он пнет меня. Жду, что бу­дет стре­лять.

Что-то тя­же­лое па­да­ет к моим но­гам. Ка­мень? Он хо­чет за­бить меня до смер­ти, хо­чет, что­бы я уми­ра­ла мед­лен­но?
Но нет. Это хлеб. Ма­лень­кая бу­хан­ка ржа­но­го хле­ба.

– На­вер­но, ты была очень го­лод­на, раз сде­ла­ла то, что сде­ла­ла, – го­во­рит он.

Хо­те­ла бы я встре­тить­ся сей­час с этим че­ло­ве­ком. Он до­ка­за­тель­ство того, что гит­ле­ров­ско­му рей­ху не хва­ти­ло две­на­дца­ти лет нена­ви­сти, что­бы из­жить все хо­ро­шее в че­ло­ве­ке. У него гла­за мо­е­го отца. Зе­ле­ные. И пол­ные со­чув­ствия.