5 — Я читаю книгу, которая замечательная. Со вчерашнего дня читаю и каждую минуту думаю: вот это да.

Счастья в любви нет — разве что в эпилоге английского романа.

Я прочитала книгу, которая замечательная. Читала почти неделю, потому что всеми способами оттягивала момент, когда она закончится, и каждую минуту думала: вот это да.

Джеффри Евгенидис почти изменяет себе в этот раз. Поднимая в «Среднем поле» тему гермафродитизма и инцеста, изображая волну массовых самоубийств в «Девственницах-самоубийцах» , Евгенидис оставляет в качестве "необычного" компонента зелья, в которое он превращает свои книги, в "Порою очень грустны" только тему биполярного расстройства. Вопреки создающемуся впечатлению, что компоненты эти нужны только для создания флера скандальности, хочется признать, что прописаны эти линии со всем присущим Евгенидису зябким изяществом, сильнейшим социальным драматизмом - почти театральным, на фоне тщательно проработанного исторического контекста эпохи. В остальном невозможно было даже представить, каким будет "Порою очень грустны". «Средний пол» был многословной сагой о трех поколениях, вовлеченных в историю, растянувшуюся по диагонали от Турции до Сан-Франциско, имея в качестве основания сильнейшую историческую базу. «Девственницы-самоубийцы» была по-настоящему коварной, затянутой пеленой, стиль - совершенно иной, от многословности не осталось и следа, от исторической подоплеки - тоже, осталось изящество, тонкость, тщательно выверенная, оттого немногословная - эта книга казалась противоположностью.

И вот "Порою очень грустны" оказались будто бы неким синтезом предыдущих, но в то же время - совершенно по-новому. На страницах: восьмидесятые, культурный синтез из тех, кто в шестидесятых родился и тех, кто в шестидесятые уже стал собой, последнее десятилетие, хранящее память о Патти Смит, Энди Уорхоле и хиппи. При этом сам роман - версия викторианского романа глазами людей конца двадцатого века: банальный любовный треугольник, девушка и два молодых человека, противоположные друг другу абсолютно во всем, но Евгенидис превращает совершенное клише в настоящее представление.

В центре романа Мадлен Ханна, ей будет посвящена большая часть книги, с нее все начнется, ей же и закончится. Мадлен из городка Преттибрук, Нью-Джерси, что уже довольно символично - только взгляните на название города. У нее все "претти": она из достаточно хорошей семьи, неплохо воспитана и совершенно, казалось бы, не готова к трудностям. Она любит викторианские романы и собирается заниматься ими до конца жизни, и в целом изначально это юная благочестивая (насколько это возможно в восьмидесятых) леди. С одной стороны от нее - Леонард, изначально будто бы мальчиш-плохиш, вот он курит травку, а тут зажимает студентку, а здесь - в перерыве между - блестяще учится. С другой - Митчелл Грамматикус, тоже довольно говоряще: хороший парень, который нравится родителям, занимается историей религии и одурманенный Мадлен с едва ли не первого взгляда. Так посмотришь, и, казалось бы, уже должно начать мутить от клишированности. Но Евгенидис...
Они втроем встречаются на семинаре по семиотике в Брауновском университете - лига Плюща, к слову. И история закручивается...
Она начинает раскручиваться с Леонарда: за парнем - вижу -цель - не - вижу препятствий обнаруживается совершенно другая личность: сложное детство, моральная семейная катастрофа, биполярное расстройство и мощнейшая линия, деконструирующая всю его личность с самого начала до самого конца, не оставляя ни единого вопроса, ни единой тайны. Евгенидис, изначально рисуя общий образ глазами другого человека, на протяжении всего романа отвечает на вопросы: почему, как и зачем.
Вместе с Леонардом раскручивается и история Мадлен, однако симпатичней она не становится: за этим набившим оскомину "претти", которое уже было у Джейн Эйр и всех ее бесконечных викторианских сестер, вскрывается личность слабая, ведомая, эгоистичная, жестокая, тем не менее, так как она центр роман, и ее действительно много, так или иначе, формируется что-то вроде привязанности. И, наконец, Митчелл - мальчишка-аутсайдер, мой любимый типаж. Но и он не остается без своих тонкостей, недостатков, вещичек, от которых передергивает.
На фоне этого треугольника, созданного из кривых линий, разворачивается роскошное полотно восьмидесятых со всем его тусклым блеском памяти, поднимающимся феминистическим движением с его аргументами и контраргументами, с поколениями: тогда маоистка, сейчас домохозяйка. Глазами Митчелла: распадающаяся обветшалость Парижа, нищета Индии и ее приютов, а еще: вопросы религии, умерло ли христианство после Христа, значимость матери Терезы.
Глазами Леонарда: ужас мании и депрессии, слабость и жестокость, умение прощать и просить прощения.
Глазами Мадлен: все это вместе.

Удивительные отсылки, как без них: в Леонарде без труда вдруг узнается Уоллес (бандана, жевательный табак, длинные волосы). В Митчелле: сам Евгенидис (греческие корни, Брауновский университет).

Это роскошная книга, по-настоящему сильная, к сожалению, непопулярная, не лучшая - потому что Евгенидис поразительно хорош в каждом своем романе, не лучшая только потому, что нельзя выбрать. Плотная, без единого провисающего места, доведенная до самого конца совершенно правильно, не оставляющая нерешенных вопросов, формирующая, осознанная, изящная.

Я читала книгу, которая замечательная. Каждую минуту думала: вот это да.