5 Безымянный

Начало рассказа вполне сюрреалистическое. Два крестьянина конвоируют в город бродягу. Идут они сквозь непроглядную стену белого тумана. Представьте себе, как бы это было снято в начале фильма. Сразу после титров сплошная белая завеса с тремя фигурами, которые постепенно проявляются на экране, но тут же тонут в белесых клочках. Музыка однотонная с периодически позванивающими колокольчиками, может быть, привязанными к шеям животных, а, возможно, от проезжающих в тумане подвод с лошадьми. Из-за тумана не понятно, движутся куда-то путники или плутают по кругу. Дальше чеховский текст так и просится в сценарий – «Они идут, идут, но земля всё та же, стена не ближе и клочок остается клочком. Мелькнет белый, угловатый булыжник, буерак или охапка сена, оброненная проезжим, блеснет ненадолго большая мутная лужа, а то вдруг неожиданно впереди покажется тень с неопределенными очертаниями; чем ближе к ней, тем она меньше и темнее, еще ближе - и перед путниками вырастает погнувшийся верстовой столб с потертой цифрой или же жалкая березка, мокрая, голая, как придорожный нищий». И дорогу Антон Павлович описывает прямо с поэтической интонацией – «А там опять туман, грязь, бурая трава по краям дороги. На траве виснут тусклые, недобрые слезы. Это не те слезы тихой радости, какими плачет земля, встречая и провожая летнее солнце, и какими поит она на заре перепелов, дергачей и стройных, длинноносых кроншнепов! Ноги путников вязнут в тяжелой, липкой грязи. Каждый шаг стоит напряжения».
Кто же наш герой, бродяга? Кто этот нескладный, «маленький, тщедушный человек, слабосильный и болезненный, с мелкими, бесцветными и крайне неопределенными чертами лица. Брови у него жиденькие, взгляд покорный и кроткий, усы еле пробиваются». Чехов в авторском тексте предполагает, что «это обнищавший, забытый богом попович-неудачник, прогнанный за пьянство писец, купеческий сын или племянник, попробовавший свои жидкие силишки на актерском поприще и теперь идущий домой, чтобы разыграть последний акт из притчи о блудном сыне; быть может, судя по тому тупому терпению, с каким он борется с осеннею невылазной грязью, это фанатик - монастырский служка, шатающийся по русским монастырям, упорно ищущий "жития мирна и безгрешна" и не находящий...» Имя он своё скрывает.
Одному из сопровождающих крестьян, Андрею Птахе удаётся разговорить бродягу. И тот рассказывает о своей нелёгкой доле. Мать его из крепостных была, няней служила при господах, сына своего баловала, хотела в хорошие люди вывести. «Я на кровати спал, каждый день настоящий обед кушал, брюки и полусапожки носил на манер какого дворянчика. Что маменька сами кушали, тем и меня кормили; им господа на платье подарят, а оне меня одевают... Хорошо жилось! Сколько я конфетов и пряников на своем ребячьем веку перекушал, так это ежели теперь продать, можно хорошую лошадь купить. Грамоте меня маменька обучили, страх божий сызмальства внушили и так меня приспособили, что я теперя не могу никакого мужицкого, неделикатного слова сказать. И водки, парень, не пью, и одеваюсь чисто, и могу в хорошем обществе себя содержать в приличном виде». Читать сильно любит - «коли время есть, сяду в уголке и читаю книжечку. Читаю и всё плачу, плачу...- Чего ж ты плачешь?- Пишут жалостно!»
На вопрос Птахи про отца начинается драматическая составляющая рассказа бродяги. Видимо, был он незаконнорожденным от барина. Когда же мать его господин решил на более молодую наложницу поменять, решила она того отравить мышьяком.. А, так как подавал стакан прислуживающий барину сын, сослали на каторгу обоих, мать на 20 лет, его за малолетство на семь годков… И сознаётся бродяга Птахе, что бежал он через четыре года каторжных работ, а имя потому не называет, что надеется в ссылку попасть, а не обратно на каторгу. «Теперь ты рассуди, парень, по совести, какой мне резон звание свое открывать? Ведь меня опять в каторгу пошлют! А какой я каторжник? Я человек нежный, болезненный, люблю в чистоте и поспать и покушать». А каторгу он страшно описывает, как сущий ад. Поэтому и мечтает бродяга попасть в Восточную Сибирь на поселение, чтобы жить там и работать. «По закону начальство обязано мне пай дать... да-а! Земля там, рассказывают, нипочем, всё равно как снег: бери сколько желаешь! Дадут мне, парень, землю и под пашню, и под огород, и под жилье... Стану я, как люди, пахать, сеять, скот заведу и всякое хозяйство, пчелок, овечек, собак... Кота сибирского, чтоб мыши и крысы добра моего не ели... Поставлю сруб, братцы, образов накуплю... Бог даст, оженюсь, деточки у меня будут». Вот такие мечты у безымянного…
Рассказывает он своей любви к рыбной ловле, прямо, как песню поёт о том, как правильно ту или иную рыбу ловить – «Хлебом меня не корми, а только дай с удочкой посидеть. Ей-богу. Ловлю я и на удочку, и на жерлицу, и верши ставлю, а когда лед идет - наметкой ловлю. Силы-то у меня нету, чтоб наметкой ловить, так я мужика за пятачок нанимаю. И господи, что оно такое за удовольствие! Поймаешь налима или голавля какого-нибудь, так словно брата родного увидел. И, скажи пожалуйста, для всякой рыбы своя умственность есть: одну на живца ловишь, другую на выползка, третью на лягушку или кузнечика. Всё ведь это понимать надо! К примеру сказать, налим. Налим рыба неделикатная, она и ерша хватит, щука - пескаря любит, шилишпер - бабочку. Голавля, ежели на бырком месте ловить, то нет лучше и удовольствия. Пустишь леску саженей в десять без грузила, с бабочкой или с жуком, чтоб приманка поверху плавала, стоишь в воде без штанов и пускаешь по течению, а голавль - дерг!»
И во время побега с каторги ему довелось порыбачить на широких, быстрых сибирских реках. Слушают его рассказ крестьяне, и рисуют себе «картины вольной жизни, какою они никогда не жили; смутно ли припоминают они образы давно слышанного, или же представления о вольной жизни достались им в наследство вместе с плотью и кровью от далеких вольных предков, бог знает!»
Только не даёт разгуляться воображению бродяги второй сопровождающий крестьянин Никандр, прерывает его и указывает ему, что не доберётся он до привольных мест, так как слишком «дохлый», всего шесть вёрст прошли, а тот уже отдышаться не может!
И Птаха тоже говорит, что не дойти ему – «Какой ты ходок? Погляди на себя: кожа да кости! Умрешь, брат!»
Не жалеют бродягу крестьяне. А у него в голове «теснятся картины ясные, отчетливые и более страшные, чем пространство. Перед ним живо вырастают судебная волокита, пересыльные и каторжные тюрьмы, арестантские барки, томительные остановки на пути, студеные зимы, болезни, смерти товарищей...»
Как Чехову удаётся в небольшом по объёму рассказе уместить целую незадачливую жизнь бродяги, не помнящего родства?!
Фраза – «Медленно и покойно рисует воображение, как ранним утром, когда с неба еще не сошел румянец зари, по безлюдному, крутому берегу маленьким пятном пробирается человек; вековые мачтовые сосны, громоздящиеся террасами по обе стороны потока, сурово глядят на вольного человека и угрюмо ворчат; корни, громадные камни и колючий кустарник заграждают ему путь, но он силен плотью и бодр духом, не боится ни сосен, ни камней, ни своего одиночества, ни раскатистого эхо, повторяющего каждый его шаг».
Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 266