3 «Поэзия в конце концов прекрасная, но второстепенная вещь»

«— Кто этот господин, там напротив? — спросила я своего соседа.
— Разве вы его не знаете? Это ведь мой племянник Генрих, поэт, — и, приложив руку ко рту, он прошептал: — каналья!»»

Людвиг Эмиль Гримм (портрет Генриха Гейне)
Красной нитью, и весьма толстой, пронизавшей данное произведение, является грубый намек на то, что не было бы большевиков, то не было бы и Генриха Гейне. Который вовсе и не Генри, а Гарри. И не немецкий поэт, а скорее … еврейский. Да-да, призрак третьего рейха и здесь потоптался по тем самым скрепам, которые казались таковыми в далекой юности. Недаром нас пичкали в основном сборниками стихов Гейне, когда вырванные из контекста четверостишия, складывали фальшивый образ романтического поэта. А он вовсе, оказывается не был таковым! Когда Гейне умер, то немцы вообще не хотели ему ставить ни памятник, ни даже вешать какую-либо памятную табличку. Ибо не считали его патриотом своей страны. Да и немцем не считали. Лишь королева Елизавета Австрийская потратилась на проект памятника Гейне, да и на сам памятник. Но немцы отказались его принять – мол, дело вовсе не в деньгах. Наоборот, они массово публиковали всевозможные труды, в которых насмехались над Гейне и критиковали. С одной стороны — был выброшен лозунг: «Каждая немецкая девушка поет его песни». С другой стороны — появилась пасквильная книга Адольфа Бартельса о Гейне, «нахальном еврейском босяке в молодости, сытом буржуа в пожилые годы и разбитом параличом бонвиване в старости». Гейне был евреем и свои первые труды опубликовал в еврейской газете в Германии. Работы эти были про жизнь евреев в еврейском же гетто. «Евреи были крепко замкнуты воротами гетто: они пребывали в вечном страхе перед своеволием властей или взрывом темных инстинктов подонков общества.» Большевики вовсе не за просто так попробовали водрузить Гейне на свои искусственные постаменты искусственного искусства. Просто Гейне оказался дальним родичем самого Маркса. Ну и как же без мавра Карла, который провел какое-то время возле постели разбитого параличом поэта? Поэта не немецкого, а скорее французского. Ибо, после того как Бонапартий пришел в Германию и дал свободу евреям, те стали молиться на завоевателя Германии. И ведь не упрекнешь их в отсутствии патриотизма – они же евреи! Наладил Наполеон и торговлю английскими же товарами – то есть открыл рынок Германии для англо-саксов. И товары эти продавались же опять таки через евреев. Отец и дядя Гейне как-раз и занимались этим. Самсон Гейне не мог не восхищаться тою свободой, которой он стал пользоваться как еврей. Кроме того, первое время его торговля английскими товарами пошла хорошо и, благодаря военным поставкам, приносила большую прибыль. Он благословлял Наполеона и всячески превозносил его имя. Радовались евреи, но немцы плакали, ибо для немецких товаров наполеон закрыл другие рынки. В первую очередь рынок Италии. В первую очередь остановились крупные предприятие. Например, металлургические. Когда Наполеон ушел, то евреев снова стали как-бы угнетать. Геноцидить, так сказать. Прусское правительство, правда, не решилось отнять все права, данные Наполеоновским кодексом, но евреи первые почувствовали на себе гнет реакции: они не только лишились права быть на государственных должностях, но заниматься профессиями, которые требуют присяги. Но в то же время, ничуть не препятствовали евреям опутывать финансовыми путами всю страну. «Близ Дюссельдорфа стали расти «цари банка и промышленности», дом еврейского банкира Ротшильда достиг баснословного расцвета. Не приходилось далеко ходить за примерами: в Гамбурге младший брат Самсона Гейне, Соломон, стал банкиром-миллионером.» Старший Гейне, кстати сказать, был в родстве с Ротшильдом. Вскоре и Гарри Гейне по окончании лицея отдали в торговую школу, чтобы он приучался к коммерческим делам и изучал науки, относящиеся к торговле и промышленности. Гейне не особо радовался этому и даже решил сменить веру, дабы родственники отстали. Отец расстроился: «если мои клиенты узнают, что у меня есть сын, не верующий в бога; особенно же евреи перестанут покупать у меня вельветин, а они честные люди, платят в срок и имеют основание держаться своей религии.» Но это было только первым звоночком. Гейне, который начал пробовать свои силы на писательском поприще, вскоре становится «борцом» со всем классическим и не певцом нового стиля – романтического. Поэт-классик стремился к «общечеловечности», он изображал космополитичного человека, он рисовал чувства, которые должны были быть общими для всего класса, от имени которого он говорил. Поэт-романтик же — националистичен. Он глубоко субъективен, свою личность он противопоставляет обществу, и культ «я» достигает апогея в романтической поэзии. Поклонение разуму — основа классицизма. Романтик провозглашает культ личности, для него выше всего — воображение, фантазия. Гейне же посвящает свои фантазии Франции. И разным эпиграммам всех и вся. Этим и зарабатывал на жизнь. Даже дядя ему, не стесняясь, говорил следующие слова: «Если тебе не хватает денег, ты отправляешься к кому-нибудь из твоих добрых друзей и говоришь им: „Я вас так высмею в своей книге, что ни один порядочный человек не будет иметь с вами дело!“ А то ты можешь осрамить какого-нибудь дворянина. У тебя довольно способов заработать!..» Вот такие вот делишки, вот такой вот романтизм… Тем временем методичку третьего рейха никто не отменял. Начинаются погромы евреев и им создают образ угнетаемых. «1819 год ознаменовался волною новых преследований евреев и мелких погромчиков, призванных напомнить о том, что времена Наполеона миновали безвозвратно.» Но этим лишь отвлекали плебс. А потом было убийство драматурга Коцебу. Но Гейне не сильно трогает вся эта «движуха» Его заставляют учить юриспруденцию и он учит ее с ленцой и неохотой. Но его любимым профессором стал знаменитый столп немецкого романтизма, Август-Вильгельм Шлегель. Под его влиянием Гарри стал увлекаться древнегерманским эпосом, индусской поэзией, вообще Востоком, которым усиленно занимался Шлегель. На поверхность этого человеческого бульона всплывает и Брокгауз, который курировал Вагнера. Гейне просит его издать книгу своих стихов. Брокгауз не принял предложения Гейне, и сборник не был издан. Гейне играет роль дуэлянта и его изгоняют из города. Он направляется в Берлин. Вообще, уже тогда Гейне начинает примерять на себя роль изгоя. В Берлине его пичкают Гегелем и «Нибелунгами». Один экземпляр своей книжки Гейне отправляет Гете, но тот игнорирует его. Еще не время. В принципе это время и не наступит для его произведений. Не даром вцепятся в него большевики и нарекут его поэтом «третьего сословия». Правда, в отдельных кружках его таки нарекали королем-романтики. Хотя о какой романтике может идти речь, если Гейне раздувал конфликт между христианами и евреями? Но сперва нужно было научить евреев правильно «стенать» и «упиваться геноцидом» себя любимых. «Группа евреев, представителей буржуазной интеллигенции — Эдуард Ганс, Леопольд Цунц, Мозес Мозер и другие — ставила себе задачей вести широкую культурную работу среди евреев.» Вскоре Гейне в своих стихах уже пытался излить свою «великую еврейскую скорбь» и противопоставить «маврам» — немецким евреям своей эпохи — испанцев, то есть прусских юнкеров. И выпускает таки свою вторую книгу. Назло дяде: «Гарри посвятил свою вторую книгу дяде, Соломону Гейне, который со своей самонадеянной настойчивостью повторял, что «если бы парень чему-нибудь научился, то ему не нужно было бы писать книги». Правда, дядя хоть и бухтел, но приказал выплачивать Гейне ежемесячно крупную сумму. Гейне пытается проталкивать свои произведения, но и не принимают и отторгают. Он бросает вызов католицизму, но не понимает почему это не нравится католикам! Не было уже у него и смирения еврея (благодаря Наполеону). «Гейне очень болезненно воспринимал то промежуточное положение, в котором находились евреи его страны и его эпохи. Пока они отверженной кастой сидели за железными решетками гетто, среди них были цельные, крепкие натуры, отрицавшие весь христианский мир и с пафосом ветхозаветных пророков сжимавшие кулаки против своих угнетателей. Но после того как Наполеон, выметая феодальный сор, раскрыл ворота гетто и освободил его обитателей, вернувшихся в прежнее бесправие, — Гейне был представителем того поколения, которое уже не могло возвратиться к старым традициям и прежним обрядностям: «я уже не имею сил, — издевательски говорил Гейне, — есть мацу как следует».
Когда ему предстояло получить диплом юриста, то Гейне перешел в то самое христианство, которое не так давно критиковал. Ведь без этой тонкости, диплом доктора прав был бы клочком бумаги, не дающим возможности заняться практической деятельностью. Но Гейне и здесь выкручивается и уходит в протестантство. Сам он называл свое крещение «входным билетом в европейскую культуру». Многие его друзья отшатнулись от него, а он страдал от этого, со своей страшной мнительностью, с самолюбием, подстегиваемым моральными неудачами. Мыльный пузырь его изгойства продолжает надуваться. Спустя год он признается, «что сожалеет о своем поступке: «Теперь меня ненавидят и христиане, и евреи.» Он так же не стал и адвокатом и потерял всякую надежду стать им. И тогда он едет в Англию. На инструктаж, как сказали бы мыслящие люди. «Гарри получил кредитное письмо на четыреста фунтов стерлингов вместе с теплой рекомендацией, адресованной барону Ротшильду в Лондоне.» Англичане тогда как раз начали свой проект по насаждению демократии в мире и признали независимость южно-американских республик. Чего же не признать независимость чужих колоний, isn’t? После поездки Гейне стал славить Наполеона еще больше. «Для него Наполеон — сама революция, а его могила — место будущего паломничества народов Запада и Востока.» Начинает выступать против Гете. И Маркс одобряет это. «Именно потому, что Гете, по определению Маркса, все больше становился незначительным министром, все сильнее скрывая за этим обликом существо значительного поэта, — идеолог радикальной буржуазии Берне назвал Гете «холопом в рифмах».» Потом он сходится с братьями Гримм, один из которых пишет его портрет. Естественно, самый удачный! Поплавал вокруг него и Тютчев. Гейне начинает петь про эмансипацию народностей. И продолжает мстить в стихах всем своим недоброжелателям, часто опускаясь до низких пошлостей. ««Я составил себе список всех тех, кто старался изводить меня, — чтобы не забыть кого-нибудь при нынешнем моем умиротворенном настроении.» А еще он поет о любви, которой не знал. «Эпиграмма на Гейне ходила по рукам и имела большой успех:
«Садовника кормит лопата
И нищего рана и гной,
А я пожинаю дукаты
Своею любовной тоской.»

Вконец со всеми разругавшись, он бежит в свободную Францию, откуда продолжает поливать помоями свою родину. Хотя, какая родина у еврея? Он и Россию то пытался изобразить этакой космополитской обителью. «Русские кажутся ему свободными «от узкосердечия языческого национального чувства. Они космополиты, или по крайней мере космополиты на шестую долю, так как Россия составляет почти шестую часть обитаемого мира». Уж не Тютчев ли здесь постарался? Но мы не должны забывать о том, что Гейне избран героем произведения, должного войти в ЖЗЛ. А это значит, что не жить ему долго. И вот уже у него начинаются обмороки, головные боли и весь набор… Во Франции он славит не только Наполеона, но и критикует Америку. Потом Гейне очень охотно принял предложение издателя Котты и сделался парижским корреспондентом «Аугсбургской всеобщей газеты». А еще он свыше десяти лет получал от французского правительства ежегодное содержание в размере 4.800 франков. О какой независимости и патриотизме может идти речь в данном случае? Старая литература должна была уступить место новой литературе и Гейне должен был стать ее трубачом. С пузырями новой литературы должен был всплыть на поверхность и его темность Энгельс, который тогда начал трубить о революционности «Молодой Германии». Гейне и рад был бы помочь, но замечает, что идет понемногу по стопам дяди Адольфа в плане болячек. «Чаще стали повторяться приступы головных болей. В июле 1837 года он отмечает в одном из писем, что левая рука его с каждым днем становится тоньше и, видимо, отнимается. Обостряется болезнь глаз. Одно время ему даже кажется, что он слепнет.» Но большевики таки успели подвести базис в виде хлебного мякиша, под научную теорию о том, что «у поэта вырабатывалось новое мировоззрение». Правда, не успел Гейне все постигнуть. Потому и «не постиг по-настоящему теории научного коммунизма, разработанной «красным доктором» Марксом.» быть может доктор Маркс и был тем самым доктором Менгеле? Гейне использовали чисто для раскола среди либеральных сил. Он и был нужен только для этого. Вместе со своей поэзией. Те, кто породил его, те же его и «слили» потом. «Фридрих Энгельс в статье «Александр Юнг и Молодая Германия» тоже говорит об «открытом отступничестве» Гейне и заявляет: «Книга Гейне о Берне — самое гнусное, что когда-либо было написано по-немецки». Когда Гейне уже совсем стал плох, Карл Маркс «оставил Францию вследствие притеснения правительства и уехал в Лондон.» Гейне, воспевающий сперва революцию, потом критикует «коммунистических крыс». И тут уже приходится удивляться большевикам, которые втащили Гейне в ряды предтечи апостолов марксизма. Как это можно было сделать, если Гейне, почти умирая, повторял: «Мое сердце сжимается болью, потому что как ученый и художник я прекрасно понимаю, что победа социализма грозит гибелью нашей цивилизации». Ему все чаще приходится давать морфий и опий. Он даже как-то сказал своей приятельнице, Фанни Левальд: «Между опиумом и религией больше родства, чем это кажется даже лучшим умам». Он так и не разобрался, или не сумел понять, какая из религий ему кажется лучшей. В еврейском стиле, он если не отвечает вопросом на вопрос, то ограничивается эпиграммами. Ему не хватает, очевидно, знаний для того, чтобы подвести основу под свои высказывания, и он скатывается, как это часто бывает, к банальным физиологическим сравнениям и оскорблениям:
«Я не знаю, кто тут прав —
Пусть другие то решают.
Но раввин и капуцин
Одинаково воняют.»

Мы тоже не можем знать, что из перечисленного в книге Дейча правда, а что ложь. Но даже если хотя бы 30% из написанного им правда, то приходится констатировать, что от Гарри Гейне таки пованивает… Аминь!